Но когда она, стесняясь, хотела еще раз поцеловать его и предложить… что, еще не решила, то обнаружила, что Кили, прижавшись к ее боку, мирно спит. Точно, как и всегда. Тихонько сопя и иногда похрапывая. Скользнув кончиками пальцев по его лицу и щетинистой щеке, Тауриэль обнаружила, что он улыбается. Обняв его, уткнулась носом в его плечо, и поклялась перед Эру — и это было больше, чем брачная клятва, произнесенная в полусознании лишь потому, что Кили того хотел:

— Ни один мужчина в мире и за его пределами, кроме него, не прикоснется ко мне. Никого, кроме него, не допущу к своей душе. Кили, рожденный наугрим, моя судьба и мое предназначение. Без него никакая вечность мне не нужна.

Может, надо было произнести это именно так, в тишине и темноте перед собой, прежде всего, чтобы осознать и принять по-настоящему.

…

Когда-то, когда Ори была малышкой, Торина она называла «дядя». И теперь, снова став частью его семьи, она уже несколько раз ловила себя на том, что готова забраться к нему на колени, и попросить конфет. Особенно после того позорного утра, когда она, ковыляя в раскорячку и отчаянно стыдясь себя, столкнулась с ним у двери купальни. Он изумленно поднял брови, остановил ее, внимательно рассмотрел у ближайшего светильника, и… рассмеялся.

— Мне Фили на цепь посадить? Или вас обоих, да по разным углам? — спустя две или три минуты странного молчания спросил узбад.

И Ори разревелась, уткнувшись ему в грудь. Прошел день после того, как Фили наложил строгий запрет на всякие попытки исполнения супружеского долга, но засосы на шее сходить даже не начинали, а уж походка выдавала молодую гномку за сто шагов.

— Прости, детка, — непривычно-ласковый Торин, как когда-то, в детстве, — ну все, не плачь, не надо. Не обижает же он тебя, нет? Если что, иди ко мне сразу.

— Я его обижаю больше, — вырвалось у девушки, и от собственной смелости слезы полились еще безутешнее.

— Глупенькая моя. Оба вы мои глупые. Ну, с кем не бывает.

Вот и захотелось снова назвать его «дядя». Он вообще переменился к ним, и к ней, и к Фили. И даже к Кили, хотя и поджимал сурово губы при виде младшего племянника, что старался проскользнуть мимо незаметно, и хмурился. Наверное, больше из привычки. Пройдет время — Ори знала Торина, — и он оттает. Он всегда таким был. Посердится. Поругается. Поворчит. И простит. И сам еще не раз извинится — такой уж он был гном, этот Торин, сын Траина. Всю свою жизнь боролся с собственной вспыльчивостью, и всю жизнь из-за нее попадал в истории.

Некоторые едва не стоили ему жизни. С годами Торин в своем упрямстве ничуть не изменился. Зато они выросли, и скоро смогут позаботиться о нем, как он заботился о них в детстве: будут потакать его маленьким слабостям, позволят ему отрешиться от государственных дел, а потом, если Махал будет милостив, обрадуют его внуками и скрасят его одиночество. Торин любил детей, хотя собственных так и не завел.

Ори была так счастлива, что хотела поделиться счастьем со всем миром. С каждым встреченным по дороге гномом. Но, придя в купальню спустя две недели после того, как, наконец, зажили «страшные любовные травмы», как называл их шутя Фили, натолкнулась там на задумчивую и одинокую эльфийку.

Та вздрогнула, и хотела покинуть бассейн, и гномка поспешно отвернулась: вдруг обычаи остроухого народа запрещают совместные купания?

— Все в порядке, — тихо произнесла Тауриэль, — если я тебя не смущаю, ты меня тоже не смущаешь.

Ори несмело улыбнулась, сбрасывая просторное домашнее платье, и входя в теплую воду. Термальные источники еще не до конца расчистили, но уже на трех ярусах гномы наслаждались прежней роскошью омовений в минеральной воде, которой Гора щедро одаривала своих детей. От нее кожа делалась мягче и румянее, и бесследно покидали тело многие недуги, даже у стариков.

— Это очень полезно. Прибавляет сил, — рассказывала Ори, радуясь обширной теме, интересной обеим.

— А многие и не знают, как гномы заботятся о здоровье. Никогда не думала, что здесь столько всего, — поделилась Тауриэль, поддерживая завязавшуюся беседу, — все необычное, все новое.

— Ты по Лесу не скучаешь? — спросив это, Ори и пожалела, что спросила: тень пробежала по лицу эльфийки, но она справилась с собой.

— Теперь нет.

— А… ну… — в Ори проснулось любопытство исследователя и летописца, — ты это… с Кили…

Вопросы, которые ее интересовали уже давно, заняли бы списком несколько страниц. Чисто научный интерес и немного сочувствия к другу детства, с которым вместе спали в одной кровати, и которого всю жизнь Ори считала еще одним братом. Только почему-то младшим — хотя младшей как раз была она сама.

Неожиданно Тауриэль разрумянилась. Может, от горячей воды, а может, от смущения. Ори показалось, что виновато второе.

— У нас, если гномки замужем за братьями, считается нормальным задавать много личных вопросов, — поспешила исправить оплошность Ори. Тауриэль прикусила губу.

— Задавай. Но я тоже потом задам.

Ори хихикнула.

— Кили у нас скромный парень всегда был, — поделилась она, — вот я и удивляюсь, как он тебя не постеснялся. Вам… разница не мешает?

— В росте? Нет.

Ори, зажав нос, нырнула в воду с головой. Вынырнув, отряхнулась, и подобралась к эльфийке ближе. «А мы по-своему похожи, — мелькнула у нее мысль, — что ни говори, а вкусы у братьев в чем-то совпадают». На эльфийку было странно смотреть, и еще удивительнее — представлять ее вместе с Кили. Длинноногая, непропорциональная, худощавая… и почти ничем не пахнущая. Или, может, Ори просто не была в состоянии ее учуять. Как же Кили справляется с их немалыми различиями?

— Я многого не знаю о ваших обычаях, — призналась Тауриэль, — вы совсем не такие, как думают эльфы. Я думала, вы нетерпеливые и спешите во всем.

— В любви спешить нельзя, — ловя смысл ее вопроса, поторопилась ответить Ори, — я не много смыслю, но мы с Фили… — она чуть закраснелась, — мы были вместе много лет, мы знаем друг друга. Нужно много времени, чтобы научиться.

— И где учиться любви?

— Моя очередь задавать вопросы, — улыбнулась Ори.

…

— Ты чего приполз? — Фили, пытаясь отряхнуться со сна, ворочался в постели, наталкиваясь на ноги и руки брата, и безуспешно пытаясь отбиться от него, — комнаты попутал?

— Ори там с Тауриэль опять секретничают, — прошептал Кили куда-то в шею старшему брату, — и я вот, к тебе пришел… тоже. За советом.

— Ночью. Я. Сплю, — зевнул Фили, отплевывая волосы Кили, которые попали ему в рот, — что ты, как маленький! Вымахал больше меня, а все нежничаешь, как…

— Как Ори? Не дождешься.

— Ты что? Ты что, плакал? — Фили дернул брата на себя, и провел ладонью по его лицу, на что Кили щелкнул зубами, словно собираясь укусить, — плакса, чтоб тебя. Иди, реви в уголке.

— Фили, Фили, ты счастливый, у вас с Ори всегда было всё. А я что? Лежи, да… сам с собой всю жизнь. Я же не каменный.

-Кое-где должен им быть, — припомнил старший старинную поговорку. Кили из темноты явно обиделся и надулся, продолжая жаловаться:

— Ходите, сияете, как расколотая жеода, на весь Эребор; морды синие, довольные. А я? Я не знаю, как к ней подступиться. Боюсь лишний раз за руку взять, страшно подумать, что…

— Завидовать глупо, сам такую длинную выбрал, — вздохнул Фили, устраивая голову младшего на своем плече, и привычно его жалея.

— Не в этом дело! Она такая тихая, ни слова не скажет, хорошо ей или плохо, не дотронется. Днем и посмеется, и споет, и поговорит, а ночью молчит и молчит. А я хочу, с утра думаю, умру где-нибудь, у меня все болит, как я ее хочу.