— Не смеши меня, мне больно смеяться! — простонала Ори, и Фили, сделав над собой титаническое усилие, повернулся к ней лицом и обнял ее, прижал к себе, и поцеловал. Наконец-то напряжение отпустило его. Шесть раз за утро? Кажется, так. Не считая предыдущих трех суток.

— Люблю, люблю, люблю, — пробормотал гном и зарылся в ее волосы лицом, — но теперь можешь ко мне неделю даже не лезть, и не пытаться. Посмотри, что мы друг с другом сделали. Тебе-то хорошо, легла и лежи, а мне ходить к Торину придется…

— От слова одного «ходить» у меня судороги, — хихикнула тихонько Ори из его подмышки, — как думаешь, само заживет?

Фили ничего не ответил: он уже спал. Или потерял сознание — разница после нескольких суток безумных болезненных сношений вряд ли могла быть существенна.

…

Сначала были руки. Тауриэль помнила их хорошо. Руки держали ее, слабую и безжизненную, подавали воду и гладили по спине. Без грубости. Без вожделения. Ладони мозолистые, но чуткие, пальцы, привычные к оружию, с короткими крупными ногтями.

Потом были глаза. Теплые, обеспокоенные. Карие. Их пристальной нежностью можно было захлебнуться. В них хотелось тонуть. Глаза следили за каждым движением рук, и за ней самой, за тем, как она эти движения принимала и реагировала на них. Потом к глазам и рукам добавились очертания лица и фигуры, растрепанные, пахнущие кожей и воском длинные темные волосы, а потом из отдельных элементов соткался образ Кили.

Он спал. Печальное юное лицо пряталось за упавшими на грудь волосами. Под щеку подложил руку, весь свернулся на краешке кровати, отдав ей одеяло. Тауриэль, привстав на локте, огляделась. Живя в этой комнате почти полтора месяца, она впервые рассмотрела ее обстановку. Спальня Кили была отделана в темно-зеленых и изумрудных тонах. На столе догорал масляный светильник.

Кили тихонько всхрапнул. Должно быть, он смертельно устал, раз не проснулся, даже когда девушка осторожно потянула его за руку. В комнате было жарко натоплено, несколько душно. На лбу у юноши выступили капельки пота. Эльфийка, стараясь сделать свои легкие движения еще более невесомыми, стянула с Кили штаны и потянулась к вороту его рубашки, когда он, часто заморгав, открыл глаза и тут же подскочил на кровати.

— Что? Куда? Кто? — хрипло забормотал Кили, и, увидев ее, тут же забеспокоился, — все хорошо?

— Жарко тебе спать так, — прошептала Тауриэль, и светильник, замерцав, вдруг погас. Кили тут же деловито засуетился, намереваясь вернуть свет, но она удержала его.

В кромешном мраке она слышала его взволнованное дыхание. Потянувшись, легко поцеловала его в губы, лишь обозначив поцелуй. Губы у Кили были сухими и обкусанными.

— Точно хорошо? — также шепотом спросил он.

— Да.

Снова тишина. Немного неловкая. Руки Кили — такие заботливые, знакомые — потянулись к ее плечам, он сам придвинулся ближе, прижался лбом к ее лбу, напряженный, как струна.

Откуда взялся второй поцелуй, она и сама не могла бы сказать. Почему третий пришелся ей в плечо — тоже. Как и то, почему она потянулась к нему всем телом, и быстрым движением сорвала с него рубашку, как будто освобождаясь от оков и освобождая его. Очень важно было убедиться, что он настоящий, из плоти и крови. Что он на самом деле ничуть не похож ни телосложением, ни запахом на… на…

— Тише, любимая моя, тише, — взволнованно зашептал гном, и Тауриэль поймала на лице его ладони, — не надо. Не спеши. Давай не будем, если не хочешь. Только плакать не надо.

Но это были другие слезы, ничего общего со страхом и отвращением не имеющие. Как будто время раскручивалось в обратном направлении. Робко и немного испуганно Тауриэль провела руками по его груди — заросшей волосами, в завитках, как же это выглядит при свете? — Кили не шевелился, хотя под ее ладонями гулко билось его сердце. Очень странное чувство. Руки он сжимал в кулаки. Не прикасался к ней. Подумав, Тауриэль разделась сама. Кили по-прежнему не шевелился.

— Ты меня не хочешь? — произнести это было стыдно и горько. Из тьмы раздался прерывистый вздох.

— Я тебя не хочу обидеть.

Говорить им было сложно поначалу, но с каждым произнесенным словом расстояние сокращалось. Близость брала свое.

— Звездочка моя, я же ничего не умею, — прошептал, помолчав, Кили, — вдруг больно сделаю, или неприятно…

Она подалась вперед, прижалась к его лицу, обхватила его руками — как попало. Горячо зашептала, не думая и не размышляя — все подряд, что хотела сказать до того, до той ужасной ночи, когда ее чуть не сломали окончательно. Шептала глупости, не останавливаясь, чтобы не замолчать: о том, что он не может ее обидеть, что сама тоже ничего не умеет, но хочет научиться с ним, что очень любит и хочет, и боится. И вдруг его руки стали смелее, губы разжались и снова коснулись ее губ, а тело из напряженно-каменного стало горячим и гибким.

Первая неумелая попытка близости: поцелуи, непроглядный мрак, частые вздохи, легкие смешки от щекотки. От плеч Кили спустился к ее груди, медленно проник руками под ее рубашку, еще медленнее ее стянул, немного запутался в ней — длинная, на весь ее рост, она зацепилась за что-то в темноте. Потом его губы накрыли ее грудь, и Тауриэль тихо охнула от новой ласки.

Голова сладко закружилась, как от вина. То ли притягивая его к себе, то ли отталкивая, она ощущала его жадные, жаркие губы и влажные поцелуи на своем теле — на животе, снова на груди, на руках, на ногах. Потом его волосы хлестнули ее, и Кили, тихонько что-то простонав, прижался лицом к ее бедрам, и втянул воздух сквозь зубы. Что-то произнес на кхуздуле.

— Что? — взвилась девушка.

— Ты там так пахнешь, что сейчас с ума сойду, — глухо выдал гном.

— Кили! — она закрыла рот рукой, чувствуя прилившую к лицу кровь.

— Если не понравится, только скажи, хорошо?

Она никогда не слышала о подобном. Может, предполагалось, что о таком не говорят. Может, эльфы не знали такой ласки. Или просто Тауриэль никогда не интересовалась ничем, что связано с интимной стороной жизни — слишком молода была. Жарко шепча что-то, Кили вжался горячим ртом между ее ног, и Тауриэль потеряла счет времени. Все, что осталось: его влажный язык и ее удовольствие. А он целовал и вылизывал ее то страстно, то волнующе медленно, задыхаясь в собственных счастливых стонах, и произнося чуть нараспев:

— Мой цветочек, моя сладкая, нежная, вкусная…

Становилось все жарче, Тауриэль попыталась оттолкнуть его, но он лишь крепче сжал пальцы на ее бедрах, слизывая ее соки, вдыхая ее, как истекающий нектаром бутон, и дыша часто и трудно. Тауриэль как никогда радовалась темноте. Она не пережила бы его взгляда. Ее бы разорвало от удовольствия, к такому она не была готова. Как и к тому, что забилась под его глубоким поцелуем и тем, что его язык скользнул прямо внутрь ее тела, и что-то произошло — тонкая и короткая струйка ее собственной влаги обожгла, вырвавшись, влажные складки, и Кили издал приглушенный звук, который эльфийка не могла ни с чем сравнить.

Зажимая себе рот ладонью, она чувствовала, как тяжело он дышит, прижавшись лицом к ее животу, и только повторяет между неразборчивым бормотанием на кхуздуле:

— Спасибо, любовь моя, спасибо, спасибо…

Обняв ее, он долго и трепетно целовал ее лицо и губы, гладил ее тело, а Тауриэль, застыдившись собственного удовольствия, почти не шевелилась, только крепче прижимаясь к нему, горячему, взмокшему. Обнаружила под своей ладонью теплую влагу на его животе. О ее происхождении тоже догадалась не сразу, а лишь по запаху: терпко пахло солью, землей и потом. Несмотря на стыд, одновременно девушка обрадовалась: лаская ее, Кили излился, даже не прикасаясь сам к себе.