И вот последнее давалось ей очень непросто. Она и сама не знала, что тяжелее: прятаться самой, или останавливать Двалина, который, сияя, как медный таз, выдавал себя с головой. А, встретив его, она и сама не могла не улыбаться. Молодожены, не иначе. Стыдно-то как, в их возрасте! Но скрытность придавала ощущениям остроту. Легкие прикосновения рук в коридорах, горящий взгляд Двалина, когда он видел ее. Сказать Торину она не решилась: у него и без нее хлопот и переживаний было немало. А не сказать как? А что подумают сыновья? Как все было просто в молодости, как понятно.

Надо думать о сыновьях. Надо заботиться об их благополучии. А вместо этого…

— Я люблю тебя, — тихо прошептал Двалин, прижимаясь лицом к ее животу, — совсем молодым стал рядом с тобой.

— Ты меня и так младше, — подначила его Дис. Гном сурово нахмурился.

— Не в счет, — бросил он резко, — не те годы.

— А кого хочешь, сына? — стесняясь, полюбопытствовала гномка. Двалин заулыбался. Улыбка озарила и украсила его лицо: от шрама через бровь до морщинок вокруг глаз, до кончика бороды.

— Девчонку хочу, — выдохнул он, прячась снова в ее живот лицом, — чтоб на тебя похожа была.

— Надо Торину сказать, — спустя несколько минут вздохнула Дис, сама не радуясь необходимости снова это обсуждать. Двалин кивнул.

— Так что ж не пустила меня к нему?

— Боюсь.

— А падать в обморок с Горы не боишься? И утягиваться в тряпки? Дис, я не ученый, как Оин, но вредно это. Нельзя так. Ты совсем зеленая ходишь. Посмотри, как похудела…

— Разонравилась?

— Глупости говоришь! — Двалин строго сдвинул брови на переносице, — я ж о тебе забочусь, беречь тебя хочу.

Дис ничего не сказала, приникая лбом к его плечу. Прав он или не прав, уже неважно. Хочется быть слабой. Хочется позволять заботиться о себе спустя столько лет самодостаточности. Хочется чувствовать его мозолистые руки на теле, его поцелуи. Его вдумчивую заботу. Хочется позволять ему носить себя на руках, особенно теперь, когда ужасно плохо даже после короткой прогулки, когда тошнит и мутит, когда болит голова. А совсем скоро никаким платьем и корсажем не утянешь выпирающий живот: Дис с ее пышным сложением за тряпки действительно не спрятаться.

Спрятаться. За спину Двалина. Вот самое безопасное в мире место.

— Завтра скажи ему, ладно? — тихонько выдавила гномка, — только мне не напоминай. А то опять испугаюсь.

— Балина попрошу, — вырвалось у мужчины, и он прикусил язык. Но Дис не расслышала, и Двалин снова обнял ее, по-своему радуясь ее слабости, которая случалась прежде так редко.

…

Раскинувшись на своей половине кровати, Фили дышал прерывисто и часто. Повернуть голову не мог: шею просто разрывала адская боль. То ли сквозняк, то ли ушиб, усталость, вывих. Нет, пожалуй, усталость все же.

Справа всхлипнула Ори. Дотянуться он до нее не мог, они лишь едва соприкасались кончиками пальцев. Преодолев легкую тошноту, молодой гном со стоном перекатился на бок — ужасная мука! — и хрипло прошептал:

— Жива?

Кажется, ее рука дрогнула. Голос у него сел, ребра болели.

— У меня живот ужасно болит, — хныкнула гномка едва слышно.

— А у меня спина…но хочу все равно. Но не могу.

-Ага. Я тоже.

Первая брачная ночь после помолвки, как бы ни клялся Фили до утра любить Ори, ничем не закончилась и даже вовсе не случилась. Испереживавшись за день, они упали в постель, не раздеваясь, и проспали почти до обеда. Вторая ночь прошла еще хуже: Торин был в омерзительном настроении, до полуночи орал на Фили, потом на Кили, потом, не сдержавшись, пустил в ход кулаки, вмешались Балин и Двалин, и семейная склока продолжалась долго, почти до утра. Ори, бледная и испуганная, забилась в уголок комнаты, потом у нее кровь пошла носом, в общем, любви опять не случилось. На третью ночь прибежал Кили, в настоящей истерике: пил, рыдал в плечо брату, распускал сопли и жаловался на судьбу. На что конкретно, Фили не запомнил — ибо сам выпивал вместе с младшим. Наверное, запомнила Ори, которая их обоих разувала, убирала за ними и уложила их в кровать, а сама ушла спать в свою девичью комнату, по соседству с Дори и Нори.

На четвертую ночь пришел с разборками Нори, несдержанный и злой. Сам он женился довольно давно, но жену не представлял, а теперь задетые братские чувства наложились на раздоры с супругой, и закончилось все, конечно, потасовкой. От него Фили успел услышать о себе много нового: и то, что обесчестил невинную Ори еще едва ли не в младенчестве, и то, что он ее недостоин, и много чего еще. Настроение ему Нори попортил изрядно. Помирились они на пятую ночь — и опять до брачного ложа Фили не добрался.

В общем, Фили и Ори были лишены даже самого невинного общества друг друга полторы недели. Казалось, весь мир восстал против них.

А потом наступил совершенно особенный вечер, когда никто, наконец, не ломился в двери. Тишина словно окутала Эребор и Гору, и Ори, краснея, за руку подвела Фили к кровати, и взглянула на него из-под пушистых с рыжиной ресниц.

— Никогда не думал, что быть женатым так сложно, — выдохнул, извиняясь, юноша, во все глаза глядя на гномку.

Она, прикусив губы с самым воинственным видом, на какой была способна, начала его раздевать. Прищурившись, расстегивала пуговицы и развязывала шнурки. Глядя на нее, не в силах пошевелиться, Фили всеми силами пытался вызвать чувство неистовой страсти, но вместо этого ощущал лишь бесконечную нежность. Ори, понимающая Ори. Знающая его наизусть. Спохватившись, накрыл ее руку своими руками, отстранил ее. Тени упали на ее сосредоточенное лицо.

— Необязательно торопиться.

— Но я хочу, — жалобно прошептала девушка.

Вот с этого-то все и началось. Кажется, это было три дня назад. А может, четыре. Или, может, неделю. В общем, первые три раза было много нежности, осторожности, Фили был аккуратен и старался сдерживаться, и запомнить каждое мгновение на всю жизнь. Все получилось красиво, как в мечтах, в ту ночь. А с утра уже было по-взрослому. И вот, теперь оба они, постанывая и всхлипывая, травмированы собственным пылом, и стыдно — не передать.

Фили теперь даже смотреть на свой член боялся. Еще вчера утром стер до мозолей. А уж о том, что у него — у мужчины! — могла тоже там быть кровь, и думать раньше не думал. Что чувствовала Ори, он не знал, но подозревал, что ничего особо приятного. А ведь последние разы она приставала к нему первая. Уже со слезами и стонами боли. Уже вся в ссадинах и синяках.

Но как же хороша она была сейчас. В слезах, свернувшись на измятых и испачканных простынях, со вспухшими губами, синими тенями под глазами и на висках, со спутанными волосами… прижимающая ладошку к животу…

— Люблю тебя, — кашлянул он в пространство, и поясницу снова заломило, — о, Махал… у тебя сильно болит?

— Снизу болит очень сильно, — сжав зубы, она пыталась не плакать, — и я тебя тоже люблю.

— А я над Лоином смеялся, что он к врачу после свадьбы просился…

Ори подвинулась, втянув воздух сквозь зубы, и прижалась головой к его руке. Фили не мог ее обнять, но вдохнул ее близкий запах — с нотками крови, соли и слез, миндаля и ромашки.

— Меня твоя мама предупреждала, — тихонько пролепетала Ори, не шевелясь, — надо было слушаться.

— О чем? — Фили даже готов был приподняться от удивления — но не смог осилить это простое движение.

— Что так бывает. И что так нельзя. Что негоже, как варгам в течке…

— Прямо так сказала? — если бы в груди не ломило, Фили бы хохотал, — ну что, недели две теперь будем играть в лазарет… раненые варги…