— Никуда не ездил. Считает, что это послание свыше.

— Опухоль мозга, — упрямо не сдавался Грег.

— Кто он по профессии? Феминист? — Форман, подняв глаза от истории болезни, прикусил нижнюю губу, а Тринадцать прыснула в ладонь.

Хаус обернулся, и на лице его было торжество.

— Звоните Таубу, — пристукнул он тростью, — и если он еще не в лаборатории, скажите, что он — идиот.

Пациенту оказалось за пятьдесят, и это был очень спокойный, уверенный в себе человек. Одного этого было бы достаточно, чтобы взбесить Хауса — первая галочка, но у постели больного сидела еще и жена, и три дочери — похожие друг на друга, как капли воды, только разного роста и возраста.

— Вы мой врач? — с достоинством поинтересовался мужчина, и попытался сесть, чтобы пожать Хаусу руку, которую тот демонстративно проигнорировал, — здравствуйте. Меня зовут Кен Колби.

— Феминист? — вместо приветствия начал Хаус, для вида глянув в анамнез, — что-то не помню такой специальности из брошюры «Кем стать, когда вырасту».

— Ваш сарказм оскорбляет саму идею борьбы за равноправие женщин и мужчин, — тут же вмешалась супруга пациента, — но мы здесь…

— А это кто? — Хаус обернулся на Формана, — миссис Колби?

— Миз Честер! — возмутилась поборница политкорректности. Диагност усмехнулся.

— А это потомство? Что ж, начнем, — он проигнорировал злые взгляды дочерей мистера Колби, — бронхиальная астма? Стенокардия? Атеросклероз? Возможно… волчанка?

— Ничего из перечисленного, — ответила за пациента его жена. Хаус смерил ее недружелюбным взглядом.

— Может, ели бифштекс с кровью?

— Мы — вегетарианцы, — тут же встряла миз Честер, и Хаус захлопнул папку с анамнезом.

«И эти люди, — думал он, стараясь побыстрее убраться подальше от пациента и его семейки, — эти люди интересуются, почему временами я ненавижу весь этот гребанный мир и его население!». Безопасность и тишина кабинета уже не казались такими неприступными. Грегори Хаус ненавидел всеми фибрами души, наличие которой у себя отрицал, когда ему перечат. И особенно доставалось женскому полу, за что диагност снискал славу упертого шовиниста.

— Власть женщин — зло, я всегда это говорил. Зайду туда, только если главсамка этого безумного домика пойдет впереди меня, — войдя в кабинет, сказал Хаус, и ткнул в сторону Тринадцать тростью, — ты — иди и убери клуш из палаты.

— Почему я? — возмутилась девушка. Доктор Хаус наморщил лоб.

— Ты достоверно сможешь сыграть железную феминистку, презирающую патриархат. Давай-давай, двигай быстрее. Эй, тапочки надень! Каблуки — это порабощение женщин, ты не знала?

— Привет врачам-энтузиастам! — бодро крикнул Уилсону в ухо Хаус, и Джеймс выронил бутерброд с ветчиной на историю болезни.

— Хаус! — простонал он, и воздел руки к небу, — сколько раз я просил…

— Ты видел, в чем она пришла сегодня на работу? — Хаус откусил от бутерброда больше половины и с набитым ртом продолжил, — эту новую зеленую штучку с какими-то камушками? Чертовски приятно смотреть: прозрачное…

— У тебя развивается гипомания, Хаус, — Уилсон отобрал у друга бутерброд и положил в ящик стола, — будь добр, это мой ланч. Тебе трудно подойти и сделать комплимент?

— Обидится — ты знаешь, почему-то ей не нравится…

— Попробуй обойтись без «вот это буфера!» и «посмотрите на ее задницу», — Уилсон, поразмыслив, запер ящик на ключ, — когда ты уже вырастешь, а? Кстати, как там твои рьяные феминистки и бабоумученный феминист?

Хаус вкратце поведал другу о том, каковы шансы мистера Колби дожить до освобождения женщин и всеобщего равноправия. А шансы были невелики: невидимая болезнь поочередно заставляла сходить с ума почки, спинной мозг, вызывала точечные кровоизлияния в соединительную ткань. Хаус подозревал поочередно то вирус гриппа, то аутоиммунные заболевания, но его смущало странное поведение пациента — большую часть времени он проводил в состоянии, близком к кататонии, хотя после долгих уговоров реагировал на обращение и возвращался к общению. Ненадолго. Психиатрические заболевания уже были исключены, а это значило серьезные нарушения обмена веществ и не менее серьезный диагноз.

— Возможно, энцефалопатия из-за проблем с печенью, — предположил Уилсон, — токсический анализ мог бы выявить основные яды… фенол, например.

— Не подходит, — отверг Хаус, — он пока еще дышит, и с глазами все в относительном порядке.

— Мышьяк тоже… Тяжелые металлы исключаются… ртутные пары? — Джеймс перечислил наугад несколько классических неорганических ядов, — органические яды смотрел?

— Черт возьми, и откуда заведующий диагностическим отделением этого прибежища идиотов мог догадаться проверить все, что ты перечислил, — съязвил Хаус, поднимаясь, — нет. Все мимо. Пойду-ка, спровоцирую у пациента инфаркт и буду от него лечить. Тривиально и понятно.

Дверь за ним захлопнулась, стекло долго дрожало. Уилсон нахмурился. Давно он не замечал такого поистине скверного настроя у Грегори Хауса.

Наблюдать за ней — одно удовольствие в серых буднях. Сверкнет глазами, возьмет в руки папку документов, прикоснется к носу, задумчиво выпьет чая… «Палюсь? — и Хаус оглянулся, как мелкий воришка в магазине, — нет, никому нет до меня дела». Он продолжил свои наблюдения.

— У пациента было ухудшение, — подлез некстати Форман, и Хаус прижал палец к губам:

— Тш! Матриарх метит территорию, а я ее караулю.

— Вы — чего? — Форман кинул быстрый взгляд в сторону кабинета главврача, — у пациента — новый симптом, — повторил он и вновь протянул папку с анализами Хаусу, — похоже на анафилаксию.

— Ты посмотри, а, — продолжал Хаус, не отрываясь от созерцания Кадди, — знаешь, что делают самцы, желающие спариться с главенствующей гиеной?

Форман тяжело вздохнул.

— Я считаю, что это анафилаксия, — с нажимом произнес он, запихивая папку с анализами в руки Хаусу, — он опух и покраснел, у него сопли рекой и жидкость в бронхах. Тауб отправился делать скрининг. Дали адреналин, сделали трахеотомию, пока он стабилен с тенденциями к улучшению. Когда ваша охота за гиеной-матриархом закончится, дайте знать.

Хаус никак не отреагировал — лишь отправил в рот таблетку викодина.

…

Зуб болел страшно. Хаус мог языком нащупать воспаленную десну. Он развлекал себя, выискивая языком наименее болезненные точки, и пытаясь сам себе поставить диагноз. Напротив него на кушетке сидела паникующая женщина сорока восьми лет, подозревающая у себя язву желудка. С точки зрения Хауса, отрыжка, изжога и легкая тошнота были последствиями неумеренных возлияний: даже сидя на расстоянии в два метра, он мог ощутить сивушный запах с примесью ацетона. Вероятно, эта женщина вечером любила выпить, а с утра вместо завтрака заправлялась энергетиками, чтобы быть в состоянии идти на работу.

— Неинтересно, — оборвал пациентку Хаус на полуслове, — но я знаю, что вам поможет.

— О, доктор! — возликовала бытовая пьяница. Хаус извлек брошюру Анонимных Алкоголиков из ящика стола — из-под кипы схожих листовок о контрацепции, предупреждении СПИДа и признаках депрессии.

— Мой рабочий день еще не закончился, но пусть это останется нашим маленьким секретом, — подмигнул он и осторожно захромал прочь.

…

Хаус выспался. Это был редкий случай, когда он встал с утра, одинаково наступая на обе ноги. Иногда ему казалось — как раз в тот чудный промежуток между сном и явью — что боль отступила окончательно. Спонтанная ремиссия, Божье чудо, феномен, неизвестный науке — это было бы возможно, и Грег знал это. Но затем утро вступало в свои права, и суровая реальность возвращалась в виде слабо пульсирующей боли — чуть выше колена она начиналась, растекаясь затем по бедру, а потом спускаясь и ниже.