Пыхтя от недовольства миром, доктор Хаус спустился к палате Джонни Стоуна. Детектив — они для Хауса были на одно лицо — пил какао с медсестрами. Хаус быстро подкрался к Джонни.

— Ты умираешь, — безапелляционно сообщил он, — у тебя есть три минуты, чтобы сообщить мне адрес твоей плантации.

Джонни Зеленая Долина распахнул свои светлые, сиявшие незамутненной бесшабашной юностью глаза. Благостность перед лицом неминуемой кончины раздражала Хауса — Грег боялся смерти, и любил, и ненавидел свою жизнь, и вообще — относился ко всему слишком пристрастно.

— Я могу вам пожизненное снабжение обеспечить, — почесавшись, сказал Джонни, — только если пообещаете не употреблять другие разрушающие психику вещества и стремиться к просветлению…

— А где хор на заднем плане с кличем «Аллилуйя!», — недоверчиво поинтересовался Хаус, скривившись в гримасе крайнего скепсиса, — где мантры и расширение сознания в коллективном трансе? Мне нужен твой адрес — настоящий, твоей квартиры, чтобы ты не отправился в райские кущи дня через два. Твои конопляные поля меня мало волнуют.

Джонни почесал левую ногу и принялся за правую лопатку.

— Мне не жалко, — сообщил он, — Там постоянно живет Люсия, ее младший брат и его две подружки. Пишите адрес. Я пока со стариком Уэстерфильдом в нарды пойду, поиграю.

Грегори Хаус не считал себя чувствительным человеком. Но отчего-то — и он не хотел думать, что причина этому — скандал с Кадди, — отчего-то настроение у него было самое поганое. И что противно, на самом деле и скандалом назвать было нельзя.

Они должны были, обязаны были друг перед другом разыграть сцену легкой ссоры, чтобы оторваться, вовремя остановиться, не превратить мимолетное, эфемерное и оттого бесценное счастье в «отношения и проблемы». Потому что после ссоры, после пары-тройки оскорбительных фраз им становилось чуть легче ненавидеть друг друга. Но в этот раз они ссорились безо всякого задора; слишком уж было обидно.

Хаус стряхнул мутное очарование размышлений о Кадди, когда едва не въехал в многотонную фуру. «Вот разобьюсь я тебе назло, — обращался с ехидцей и обидой Грег в пустоту, — сразу, сразу ведь прибежишь, будешь меня жалеть. Я ведь скоро сам буду сожран твоим чувством вины!». Но, как и всегда, Хаус не сосредоточился на своих размышлениях дольше, чем на мгновения.

Переход от эйфории к нудной злобе был очень неприятен. Понедельник претендовал стать днем, окончательно проклятым Грегори Хаусом.

Грегори Хаус искал по бумажке с адресом какую-то трущобную улочку, и переживал за свою безупречную репутацию циника — в особенности перед Кадди.

Кадди собирала вещи в доме Хауса. С чистым сердцем, легкой грустью, глотая молча соленые слезы, текущие двумя идеальными ручейками из глаз, Лиза паковала вещи. «Вот так, — в утешение говорила она сама себе вслух, поглядывая на Рейчел, спящую в коляске, — правильно пройденные в веселой игре „годы в качестве миссис Хаус“. Что сначала? Рыцарство и авантюризм, потом „пожрать“, потом спать, а потом — быстрый и скомканный развод. Ах, как это по-принстонски!». Слезы у нее текли из глаз безостановочно, и она ничего не могла с ними поделать. Немалое очарование Лизы Кадди заключалось в умении плакать — она оставалась красивой, но при этом становилась откровенно слабой, ее лицо освещалось сиянием особой одухотворенности.

Джеймс Уилсон сокрушался над счетами из телефонной компании. Он выяснил, что с домашнего телефона в панике звонил Хаусу более пятидесяти раз, дважды был разбужен ночью в четыре часа звонком Хауса, и трижды — утром в семь звонком Лизы. Больше всего смущало Уилсона не само активное участие в жизни друзей. Гораздо больше его заботило, что Мирра была вынуждена видеть его постоянно решающим чужие проблемы.

Мирра, в свою очередь, влюблено размышляла о том, почему доктор Джеймс Уилсон до сих пор не опубликовал свои замечания о жизни двух любящих друг друга людей. Она была убеждена, что написанные им заметки однажды будут признаны великим трудом психоаналитики. «Джеймс такой скромный, — улыбалась Мирра про себя, — но он станет безумно известным, если я уговорю его сделать это!». Заодно Мирра ревновала — ко всем женщинам в больнице.

Форман тоже ревновал, но вовсе не к людям. Ему предстояло решиться на сложное, но обязательное для «нормальных людей» в этом государстве действие — сделать Тринадцать предложение. Форман кривился про себя и содрогался, но больше при мысли о том, что Реми и его безумная семейка сделают из свадьбы нечто шумное, с кучей примет, традиций и сотнями родственников. А ведь родственникам сначала надо было сообщить, то есть, предстоял разговор с матерью. У Эрика от всего этого шла кругом голова.

Тринадцать безуспешно репетировала свою речь, знаменующую отказ на предложение руки и сердца. «Сладкий, — она приняла самую соблазнительную позу и включила задорную, страстную восточную мелодию, — зачем нам связывать страсть узами брака?». Потом она становилась скорбной, несчастной жертвой: «Я не хочу, любимый, чтобы ты женился на мне только из-за того, что…». Параллельно с этим занятием Тринадцать отчаянно полировала пилочкой ногти на ногах и читала историю болезни Джонни Стоуна.

Джонни Стоун стонал от приступов боли в правом подреберье. Больше всего на свете он хотел сейчас оказаться в своей уютной квартирке — если чиллаут прямо среди плантаций марихуаны можно было назвать квартиркой. Еще Джонни Зеленая Долина мечтал свернуть косячок, обнять Люсию и пересматривать любимый фильм — что-то про громадных подземных червей.

Принстон жил своей особенной жизнью в межсезонье — лето заканчивалось, осень еще не окончательно вступила в свои права. Кленовые листья, листья каштанов, запах колбасы-гриль на углу, запах костров, запах листвы и сырости. «Запах разлуки» — патетически заметила Лиза Кадди, выглядывая из окна, и тут же разревелась.

«Сегодня уедет, — подумал в эту же секунду Грегори Хаус, — сейчас, пока меня нет дома».

========== Редкий случай ==========

Мелкие тучки затянули вечернее небо, и подул пронизывающий ветер. Случайные прохожие кутались в плащи и куртки, и старались быстрыми перебежками избежать прямого столкновения с разбушевавшейся стихией.

В подвальчике на углу улицы пуэрториканцев и китайских магазинчиков, затерянный во времени и пространстве, обретался совершенно иной мир. Там, на подпольных плантациях, дожидаясь уже заранее отмечаемого освобождения Джонни, сидели четверо его друзей, и неторопливо раскуривали косяк. Три девчонки и один специфического вида молодой человек улыбались и неспешно что-то обсуждали. Все это происходило в своеобразной комнатке, отгороженной от подвальных зарослей занавеской из яркого ситца. Этнические украшения в бесчисленном множестве, развешанные по стенам, яркие ковры, коврики и разноцветные подушки — все говорило о том, что здесь живут люди, больше всего на свете ценящие комфорт.

Грегори Хаус нарушил покой этой обители невольно, постучав в дверь под скромной вывеской «Зеленая Долина».

— Поздние гости — восхваление от кармы, — прочитала одна из девиц откуда-то, и подняла глаза на свою подружку, с ног до головы в пирсинге и татуировках.

— Это Джонни? — слабо поинтересовалась Люсия с дивана. Парень уверенно поднялся и пошел в сторону выхода в коридор.

Доктор Грегори Хаус парня не впечатлил.

— Джонни нет, не продаем, — сообщил он бесстрастным тоном, — можете оставить заказ.

— Я контроль качества, у меня ревизия, — возразил Хаус, не делая ни единого движения, — Зеленая Долина может лишиться шамана. У вас тут причина того, что Джонни болеет. Я доктор.

Парень очень медленно закрыл за Грегом дверь. Он напомнил Хаусу Катнера, и на мгновение внутри диагноста вздрогнуло чувство особой досады, потому что Грегори Хаус верил в свое могущество изменять человеческие судьбы.

— Кто из вас, тунеядцев, Люсия? — задал вопрос Грег в пространство. Через пару минут с дивана поднялась тонкая рука, — где жил Джонни до того, как его арестовали?