Но Торин уже лежал спиной к двери под одеялом, на самом краю, как обычно, и не выказал никакого интереса к девушке.

Как и всегда.

— Я привыкла спать на полу, государь, — жалко проблеяла Рания, опускаясь на шкуру барса, сменившую медвежью.

— Ну спи, спи, — согласился уже сонно Торин откуда-то сверху, и спустя несколько минут Рания услышала его звучное похрапывание, смешивающееся с мурчанием Биби.

Не меньше часа она лежала, боясь пошевелиться и выдать себя, но сон был далек, как никогда. Во-первых, храпел Торин зычно и на редкость громко, а во-вторых, перед ней на шкуре валялась его рубашка, которую он привык там оставлять. Не соображая, что делает, Рания притянула ее к себе под одеяло, и прижала к лицу.

Так вот, как он пах теперь, когда болезнь покинула его тело. Таков он на самом деле. Запах его дурманил. Днем он был в кузнице — вот ноты огня и металла, а вот — жар и завораживающий хмель пряного мужского пота. На обед у Глоина подавали индейку — его любимое после оленины мясо. Рания словно видела, как жадно он впивается зубами в сочное мясо, и вытирает рукой рот. А на волосках, покрывающих мускулистое крепкое запястье, остаются крошки пышных лепешек только из печи, посыпанных щедро кунжутом.

И все это он делает, суровый, иногда сварливый, иногда невыносимый, Торин Дубощит. И его телом пахнет льняная рубашка, и его аромат лишает Ранию последних надежд на сон.

Осторожно высунув нос из-под одеяла, она оглянулась. Даже по звуку его храпа она могла сказать, что спит он крепко и навряд ли ее шебуршание способно его разбудить. Когда он так вот храпел, для этого нужно было эльфийское войско и пара драконов, не меньше. И все равно Рания боялась издать лишний звук, когда, подобравшись, поднялась и заглянула ему в лицо. Потом несмело дотронулась до него. Даже сквозь ткань рука ее чувствовала манящее тепло его тела. Биби с интересом наблюдал за ее манипуляциями, чуть приоткрыв свой единственный зеленый глаз. Рука девушки поползла дальше, по его телу, скрытому от нее одеялом. Она могла лишь чувствовать его. Мешало собственное сердцебиение и пьянящий, незнакомый азарт, от которого стучало в ушах.

Он набирал вес, поправлялся, и теперь она не чувствовала пальцами его ребер; ладонь ее скользнула на его заросший курчавыми густыми волосами живот, задержалась на боку. Расслабленный, мирный, но отнюдь не безобидный, Торин сейчас снова пугал девушку своей первобытной мощью, и, не сознавая, что делает, она стремилась к источнику своего страха.

Страх этот был сладок. Больше всего гномке хотелось сейчас потеснить кота и расположиться под боком у короля Горы. Не сдержавшись, Рания провела по распущенным волосам Торина рукой.

— М-м, — заворочался во сне гном, и нахмурился, затем пробормотал едва слышно, — оставь Биби, не забирай его…

…

Подготовка к свадьбе Фили захватила Гору. Теперь по коридорам и переходам было не пройти: везде кипела работа. Для гостей, съезжавшихся со всех гномьих королевств, готовили отдельные залы, украшая их в соответствие с принятыми в каждом традициями и обычаями: где-то застилали камни коврами, где-то развешивали люстры и светильники в таком количестве, что у непривычных к яркому освещению гномов Эребора рябило в глазах.

Проходя по залам, и переставая чувствовать собственные ноги, Фили то и дело натыкался на собственную мать, каждый раз качая при встрече с ней головой и удивляясь ее волнению. Казалось, выходить замуж предстоит ей, а не ему жениться. Она повышала голос на своих девушек, в разговоре смотрела сквозь собеседника, то и дело путалась в датах, но умудрялась охватывать своим вниманием каждый уголок дворца.

Фили вздохнул, пригладил волосы, и яростно почесал бороду. Он волновался не меньше, если не больше. При мысли о том, что с каждым днем Ония все ближе к Горе, ему хотелось броситься ей навстречу, прокрасться в шатер — как некогда он и сделал, и до рассвета не оставлять ее. А на рассвете вместе с ней убежать далеко-далеко. Куда-нибудь. Куда угодно. Не тратить время, не заставлять сердце сладко сжиматься в муках ожидания любви, он — и она, и никого больше в целом мире.

И ведь всегда им что-то мешало! Теперь вот нужно пережить еще долгие дни без неё, свадебные церемонии, глупые поздравления от подвыпивших родственников, невыносимые проповеди старейшин и бесконечные речи и тосты.

Не проще ли поступить так, как Кили? Отчаянный братец! Вот кто понимал толк в безрассудном геройстве. Сам воплощал его, вне всякого сомнения. Фили даже и представить не мог прежде, что в его младшем братце, таком нежном и чутком, кроются также твердость духа и уверенность в себе. Сам о себе старший не мог сказать — готов он был бы на глазах у всего Эребора, Лихолесья и Дейла открыто взять эльфийку за руку, и признаться в том, что… ну, может, сначала они и не особо верили в их свершившуюся близость. Теперь же последствия связи были очевидны даже для плохо видящего Оина и погруженного в себя Бифура.

— Как она? — спросил Фили, усаживаясь в гостиной и приветствуя своего брата. Кили опустил глаза на мгновение.

— Всё так же.

— На свадьбу прийти не сможет?

Кили удивленно воззрился на старшего брата. Но Фили говорил искренне, хотя самому ему было всегда непросто встречать Тауриэль в покоях брата. Может, дело было в ее росте, а может, в высоком животе, под тяжестью которого еще лучше была заметна ее худоба и разница между их народами. Или в чувстве вины — ведь, остановись она, спасая одного лишь Кили, разум не оставил бы ее.

— Никто не допустил бы ее появления, — помедлив, ответил Кили со вздохом, — даже, если бы она могла.

— Невестка! — негромко позвал Фили, и через минуту, чуть пригнувшись, из спальни брата бесшумно появилась Тауриэль.

Прежде гном считал ее лицо безжизненным, но сейчас она и вовсе была похожа на статую из мрамора. Ни малейшего следа эмоций или мысли. Лишь полная покорность, как у листка, несомого водным потоком.

— Хочешь прийти на мою свадьбу? — игнорируя Кили, обратился старший к ней напрямую, — это обещает быть большим событием.

Тауриэль молча покачала головой.

— Как знаешь. Если передумаешь — только дай знать.

Молча и бесшумно она удалилась. Фили подошел к брату и положил руку ему на плечо.

— Не отчаивайся. Может быть, с рождением ребенка ей станет лучше. Так часто бывает с женщинами.

— С нашими женщинами, — угрюмо ответствовал Кили.

— Но разве она не твоя? — Фили не давал даже малейшему огоньку сомнений разгореться в своей душе, — не наша? Послушай, что я скажу тебе. Делай, что хочешь, но приведи ее на церемонию. Я придумал кое-что. Знаешь, что морийские девушки сидят в занавешенной ложе? Сделаем еще одну. Уведешь ее чуть раньше через восточный коридор — его закрыли от гостей. Но, может быть, — тут Фили испытующе взглянул на младшего, — ей нельзя? Когда ее срок?

— Ты меня спрашиваешь? — все тем же мертвенным голосом ответил Кили, — Дайна-повитуха говорит, еще две луны. По ее мнению, все благополучно. Она гномка. Врач из Дейла считает, еще три луны — он человек; и он говорит, что всё очень, очень плохо. Из ее народа ей никто помощь оказывать не будет, никогда.

— Все будет хорошо, — хлопнул Фили его по плечу, и строго свел брови на переносице, — все будет отлично.

Но на душе у него, когда он покидал Кили, скребли кошки. «Поскорее бы приехала Ония, — вдруг с новой силой навалилась на гнома тоска, — только она может понять мое сердце, только с ней покой вернется ко мне!».

…

Рания потянулась на своей лавке. Спина немилосердно ныла. Следуя строгому указанию Дис, девушка проводила по восемь часов в день, оттачивая движения танца, и помогая подбирать нужный ритм барабанщикам. А вернувшись в королевские покои, не имела сил ни на что, и могла только благодарить Махала — Торин Дубощит тоже пропадал где-то по своим царским делам, и появлялся у себя крайне редко.