Торин смотрел на сестру своим особым взглядом, как это бывало лишь, когда они одни.

— Ты безнадежна, — отвернулся он, — раз не хочешь слышать меня раз от разу. И в тысячный раз я напомню тебе, возлюбленная сестра моя, как омерзительно то, что ты предлагаешь. «Пей вино и люби женщину», да? Надо было мне запереть тебя, и не дать даже случайно увидеть жизнь людей и поверхности. Но если тебя сделает счастливой мое пользование услугами… девицы, которую ты мне приволокла, то я так и поступлю. Из любви к тебе.

— Если бы я могла сама… — услышал он всхлип и вырвавшийся у сестры шепот, но, когда оглянулся, Дис уже уходила.

========== Служанка ==========

Эребор с первых шагов поразил Ранию так же сильно, как если бы она очутилась в чертогах Ауле, Великого Кузнеца. Прежде ей не доводилось видеть ничего подобного. И не огромные лестницы и терявшиеся в синем сумраке своды потоков были тому причиной.

Здесь было больше ее сородичей, чем она видела за всю свою жизнь. И большинство из них друг друга не знали. Даже не имели общих знакомых. Не представляли себе, кто и куда идет, и кто чем живет. Не здоровались. В своей деревне, которая спустя всего две недели в Эреборе померкла в памяти и отдалилась, как нечто несущественное, Рания знала точно, у кого какая посуда в доме, и могла сходу назвать степень родства любого относительно себя.

А здесь на нее никто не смотрел, разве что коротким равнодушным взглядом окидывали ее волосы и необычную для местных женщин одежду и обувь. Даже лубок на ноге не вызывал никакого интереса. С ним девушка намучалась. Первые две недели она лежала почти все время, радуясь возможности выспаться не в телеге. На третью принялась расхаживаться, ожидая с нетерпением, когда же можно будет его снять. Все это время она жила в шатрах, поставленных почти перед воротами Эребора — здесь распределяли переселенцев, и здесь же принимали бесконечный поток гостей из Дейла, устроив нечто вроде торговой площади внутри Горы.

Но дальше нее чужестранцам вход был закрыт. Солнечный свет не проникал внутрь, а до светильников было далеко. Поэтому следовало особо осторожно передвигаться по сумеречной зоне, где глаза еще не отвыкали от поверхности.

Ниже Рания не спускалась ни разу, пока, наконец, в один прекрасный день один из старых гномов ее деревни, переживших обвал и переезд, не снял торжественно лубки с ее ноги, и не объявил ее выздоровевшей окончательно. Отчасти это было правдой. Отчасти — наглой ложью для утешения. Левая нога отвыкла от нагрузки, и постоянно норовила подвернуться, словно и не принадлежала девушке, а действовала сама по себе, или по чьей-то злой воле. Ковылять, ожидая, что собственное тело вот-вот подведет, было весьма неприятно. Но со временем хромота должна была пройти — так говорили все.

За себя Рания не переживала, больше тревожилась за Биби, который в полном восторге исследовал новую местность, и нередко пропадал из виду на долгие часы. Внимание он привлекал большее, чем сама девушка. Рания сомневалась, что в Горе кто-то еще держит кошек, по крайней мере, она больше не видела ни одной. Или все они прятались в покоях и домах хозяев?

Но самым важным, что отметила про себя Рания, было особое чувство, которое давала ей Гора. Над ней больше не было звездного неба, и по ночам не ухали совы, нигде не блеяли овцы, кроме как у ворот… и все же сохранилось чувство свободы, при новом, невероятном чувстве защищенности и безопасности. Если это и значило — быть кхазад, то Рания наслаждалась новым чувством.

Спустя три недели в Эреборе ее вызвала к себе королева Дис.

…

Подгорная правительница внимательно разглядывала девушку. Та стояла, опустив голову и сцепив руки перед собой, глядя в пол, но, что удивительно в такой позе, ни единым мускулом молодая гномка не выказывала ожидаемого подобострастия. Напротив, в ее странной, старинной покорности было даже нечто величавое.

«Интересная малышка, — ощутила Дис волнующее любопытство, — мне не стоит жалеть, что она оказалась такой. Торин всегда любил песни о древности. Может быть, эта диковинная древность — именно то, что ему надо. Бедный мой брат! Бедные мои сыновья! Если бы я могла привести такую девочку к Кили… если бы знала, что она ему приглянется». Она еще раз внимательно разглядела фигуру замершей перед ней, словно маленькая мраморная статуэтка, гномки.

Даже в облике переселенки было нечто, что отличало ее от остальных женщин кхазад, встречавшихся Дис когда-либо. Немного меньший рост, небольшое смещение привычных пропорций тела. Девушка, хоть и пережила голод и тяжелую травму переезда, была не просто крепка и коренаста. Скорее, фигуру ее стоило назвать при этом весьма округлой. Рабочую тунику вздымала пышная молодая грудь, тяжелые полные бедра и подтянутые крупные ягодицы выдавали многолетнюю привычку к ходьбе за стадами и отарами. Так же, как и пока что чуть неловкая походка и хромота — маленькая гномка не старалась привлечь внимание к достоинствам своей великолепной фигуры, скорее, пыталась их скрыть, и именно оттого они не оставались незамеченными. БОльших подробностей юной девичьей красоты под просторной неукрашенной одеждой Дис рассмотреть не могла, но осталась уверена, что подобный юный цветок — именно то, что должно скрасить досуг ее сурового брата.

В самом деле, именно так делали люди. Так почему бы не попробовать и гномам?

— Скажи мне, дитя, — обратилась к девушке Дис, — ты ведь младшая из дочерей своей семьи?

— Да, государыня, — не поднимая головы, ответила Рания.

«Голосок у нее тоже прелестный», отметила с удовольствием королева.

— Мне, наконец, нашли перечисление твоих предков в книге Трора. Правда, перечень обрывается примерно семьсот лет назад. Тебе сколько лет?

— Сто девятнадцать, государыня.

— Что ты умеешь делать?

Не удивляясь, девушка принялась перечислять. Дис сама не заметила, что качает головой во время ее рассказа. Она бы не поверила ей, не поверила ни единому слову, ни тому, что она вообще существует, если бы только не видела перед собой. Вот она, в толстой тунике из необработанного льна, сцепив свои руки, словно пришедшая из песен Первой Эпохи, не нарочито скромная и не искусственно покорная, подлинное воплощение женских достоинств истинных кхазад. Даром что читать и писать не научилась.

— …Прясть. Ткать. Шить. Вышивать. Плести кружево. Плести бисерное кружево. Играть в «пять ступеней» и «двенадцать городов»…

— Хватит, — оборвала ее Дис, — теперь о деле. Ты из хорошей семьи, Рания. Но мы не нуждаемся сейчас в невесте, как это было… не так давно. Однако мы не оставим тебя одну. Ты теперь сирота. Останешься под нашей защитой. Скажи мне… ты смогла бы помогать мне в покоях моего брата, государя Торина Дубощита?

Эту формулировку Дис продумала еще три месяца назад. Изящно, достаточно изящно. «Прислуживать» — некрасивое, слишком уж людское слово. Рания молча кивнула.

— Он не оправился от своих ран, и я волнуюсь за него, — продолжила Дис, — часто он желает вкушать еду у себя. Любит поработать над камнями перед сном. Но не выносит посторонних, избегает суеты. Раньше заботой о его удобстве была занята я. Теперь я хочу видеть за этим тебя. Ты могла бы справиться с этим? А пока ты привыкнешь к Эребору, мы найдем тебе хорошего жениха, и со временем ты построишь свою семью и свой дом.

Дис милостиво улыбнулась, и увидела, как и полные нежные губы молодой гномки также тронула неуверенная улыбка, чуть робкая, но очень искренняя. Она все еще улыбалась, кланяясь королеве.

«Хороша, — решила Дис, и понадеялась угодить своенравному, упрямому, но все же любимому брату, — очень хороша!».