— Она едет! — вскричал Фили.

В полдень семья собралась в редко используемом теперь обеденном зале. Здесь были и Глоин, и Балин, и Двалин.

— Это достойно великого праздника, — Дис сияла и не пыталась скрывать причины своего счастья, — дорогой мой!

Она с любовью погладила старшего из своих сыновей по плечу, и одарила столь же теплым взглядом и младшего.

— Ах, какие праздники бывали в Эреборе в дни расцвета! — обратилась к Торину Дис, — помнишь? Наверняка лучше меня. Какие были собрания и пиры… я считаю, мы просто обязаны устроить что-то, не уступающее по роскоши старым временам.

— Слишком много залов в неподобающем виде, матушка, — резонно возразил Кили.

— Мы могли бы закрыть те из них, что совсем испорчены, и повесить побольше занавесей и знамен, — не сдавалась Дис, — и использовать нижнюю подсветку. Потом, наверняка можно что-нибудь придумать, и отвлечь внимание гостей от обстановки. Какое-нибудь представление…

— Битва? — пошутил Фили, но его матери было не до шуток:

— Да! Постановочная, с песнями! С барабанами! Я хочу все по традиции!

— Смотрите-ка, королева разошлась, — хмыкнул молчавший до сих пор Торин.

— Если бы был кто-нибудь, знающий священный Золотой Танец! — пустилась Дис в пространные мечты, — если бы кто-нибудь станцевал на Мосту, как когда-то… но я не знаю ни одной девушки, которая умела бы… а те, кто постарше, за одну неделю не научат, конечно.

— Я могу.

На застолье королевской семьи упала гробовая тишина. Все взгляды скрестились на безмолвной, неподвижной фигуре, замершей чуть за левым плечом Торина. Обернулся и он сам.

— Ты?

На Ранию смотрели теперь все присутствующие, такие же удивленные, как если бы заговорила, например, скала или предмет мебели.

— Я умею, — повторила она под вопрошающим взглядом Дис, — все женщины в моей семье танцевали его. Каждый год. Это же традиция.

Дис перевела искрящийся и немного безумный взор на Торина, словно в чем-то его упрекая. Тот едва заметно повел плечами.

— Решено, — хлопнула ладонью по столу королева, — ты будешь танцевать. Сегодня же ты покажешь мне, что умеешь. И мы начнем готовиться!

Подготовка к свадьбе Фили захватила Дис, как она сама того не ожидала. Пожалуй, только из-за этого она не сразу заметила явные улучшения в здоровье и общем настрое духа своего брата. С одной стороны, ее бесили его новые привычки — вроде этой параноидальной идеи с дегустацией блюд, с другой стороны, она могла только радоваться тому, что постепенно тьма уходила из его рассудка, и он все реже поддавался приступам злобного бешенства, в которых доставалось больше всего его друзьям и родным.

Правда, вместе с этим он стал и более замкнутым и каким-то… тихим.

Но Дис все готова была списать на появление в жизни брата его молоденькой прислужницы. Иногда она поглядывала на Торина с выражением: «Я же говорила!», но в ответ получала редко что-то большее, чем его поспешно отведенный взгляд или пожатие плеч.

Упрямый!

…

Рания, кляня себя, брела по коридору от дворцовых кухонь. На днях Сагара посоветовала ей отказаться от посещения кухни. Сказала, не по статусу девушке таскать тяжелые котелки, фляги и портить платья и стаптывать туфельки. Но какие туфельки, если за пределы покоев никто и никогда не выходил в Эреборе иначе, как в сапогах?

Вот, значит, каков ее статус. Уже не незамужняя честная гномка, а безвылазно поселившаяся в покоях господина наложница. На кхуздуле слова такого не существовало, но Рания не сомневалась — очень скоро его могут изобрести. Может, его придумает сама королева Дис — для девушки, танцующей в честь королевской семьи перед благородными гостями, а порой ублажающей короля любовными игрищами в течение нескольких дней…

С другой стороны, разве был позор в том, что она лечила самого короля? Ей приходилось прикасаться к нему, но разве это имело что-то общее с прикосновением, которое было запрещено? Вряд ли постельные занятия супругов включали в себя ежевечернее натирание барсучьим жиром и парение ног. Привыкнув это делать, Рания много раз ловила себя на мысли, что Торин Дубощит для нее превратился из грозного господина в некоторое воплощение всего, что раньше занимало ее: хозяйство, овцы, приготовление немудреных блюд и заботы о скудном огородике. Привычка.

…Торин вернулся уже глубокой ночью. Зевая и отчаянно пытаясь это скрыть, Рания подала ему ужин, сообщила о готовности очередной порции медового напитка и согревающих мазей и купальни.

— Потом. Не сегодня, — оборвал ее король, наклоняясь, и делясь кусочком индейки с нетерпеливо бьющим хвостом Биби, — скажи мне, Рания. Ты сегодня была у Дис, и показывала ей Золотой Танец. Ты прежде исполняла его?

— Нет.

— Только дома, для семьи? — уточнил Торин, дразня кота угощением, — ты ведь знаешь его смысл.

— Да, — ровно ответила Рания.

Торин вынырнул из-под стола, оставив Биби наслаждаться трапезой, и пристально взглянул на девушку. Внезапно Ранию пронзило почти забытое за месяцы работы сиделкой ощущение страха. Но этот был другой, иной — начинался не холодком в груди, а странным покалыванием в ступнях. Почти как тогда, когда Дис ворвалась в спальню Торина и обнаружила их в недвусмысленной позе, обнаженными, в постели.

— Моя Дис хочет, чтобы было красиво. Чтобы все восхищались, и завидовали. Я же… хочу попросить.

Рания подавилась собственным прикушенным языком. Он! Попросить!

— Никогда не хотела уметь читать? — спросил вдруг Торин, кивая на полки с книгами — их приносили и уносили, и редко какая надолго задерживалась в его покоях после прочтения, — ты бы много больше знала о тех традициях, которые так рьяно блюдешь.

Рания сохраняла молчание.

— Танец, который ты будешь исполнять на свадьбе Фили, — веско надавил голосом Торин, — священен. Кузнец благословил на него Золотую Деву. В такое дело стоит вкладывать… свою душу.

Договорив, он хмыкнул, о чем-то вдруг задумавшись.

— Хотелось бы мне знать, что ты в ней скрываешь, — весело пробормотал мужчина под нос, и встал. Назидательная беседа явно была закончена.

Рания поклонилась, подняла с пола умывающегося Биби, и двинулась к коридору.

— Пусть он останется здесь, — донеслось из-за стола. Рания робко оглянулась.

— Государь?

— Отдай кота, — нажал Торин недовольно.

— Биби ведь спит со мной, — жалобно возразила девушка.

— Биби и со мной любит спать! — зарычал мужчина грозно.

Набычившись, они стояли друг напротив друга, словно противники, изготовившиеся к сражению. Первым опомнился Торин. Сначала вверх поползли его густые брови, вслед за ними — уголки губ, открывая белоснежную улыбку, и наконец, лицо его просветлело, а сам он тихо рассмеялся. И Рания не знала, чему она радуется больше — его удивительной, притягательной улыбке, или тому, что румянец на его лице не был вызван лихорадкой, а в смехе не затаился коварный кашель.

— Подумать только, — покачал он головой, смеясь, — это уже Балрог знает что. Оставь Биби, Рания. Пусть спит здесь. И сама оставайся. Я дозволяю.

И повернулся к ней широкой спиной, подчеркивая, что разговор закончен. Рания застыла на месте, не заметив, что сильнее, чем нужно, сжимает недовольного Биби. Наконец, опустив кота, на негнущихся ногах отправилась за одеялом и подушкой. Десять шагов по коридору показались ей непреодолимым расстоянием. «Я ведь уже спала в той комнате, — уверяла она себя в обыденности ситуации, — ничего особенного». На обратном пути она не находила сил уговаривать себя.