Тогда же Рихард Левенталь с удовлетворением отметил, что «подавляющее большинство радикалов отвернулись от необакунинского культа насилия, который исповедовали их кумиры Мао Цзэдун и Гевара», как и от «основополагающего представления о необходимости революционного свержения демократического строя». «То, что начиналось как “долгий поход через государственные институты”[56], давно стало процессом интеграции бывших революционеров в общество, причем как раз через эти институты. […] Анархо-террористов, которые в развитых государствах напоминают о себе до сих пор, уже нельзя считать воплощением очередной волны разрушительного насилия: это лишь человеческий мусор, выброшенный на берег предыдущей, давно схлынувшей волной»[57]. В сущности, начиная с конца 70-х новые левые – иные быстро, иные медленно, – стали возвращаться из мира фантазий в нашу рыночную и прагматичную эру, которая определяет жизнь их детей. Нелегко объяснять собственным дочерям и сыновьям, что двигало тобой в годы молодости.

Учась в 1967—68 гг. в достаточно элитарной мюнхенской Германской школе журналистики, я внутренне сочувствовал протестам, но не принимал в них активного участия. Все изменилось после моего переезда в Берлин в ноябре 1968 года. Летом 1970 года меня избрали студенческим представителем в новоучрежденный совет ИОЗ, причем в качестве кандидата от «Красных ячеек» (Rote Zellen). В первой половине 1970 года я был одним из четырех редакторов газеты Hochschulkampf («Университетская борьба»), которая вскоре сделалась боевым листком недолго просуществовавшей маоистской партии «Пролетарская левая/Партийная инициатива» (Proletarische Linke/Parteiinitiative, PL/PI); с начала 1972 года по середину 1973-го я состоял в «Красной помощи» Западного Берлина.

В начале 1967 года сотрудники Федеральной службы защиты конституции (Кёльн) еще не замечали рождавшегося протестного движения. Явно скучая, они держали под колпаком давно известных врагов: разрешенную Социалистическую единую партию Западного Берлина (SEW), управляемую из ГДР; Государственный секретариат по западногерманским вопросам, действовавший в «советской зоне»; участников «Пасхальных маршей»[58]; запрещенную, но не слишком активно преследуемую КПГ, а также гамбургский ежемесячник Aktuelle Frauenpost, «руководимый коммунистами». Сотрудники спецслужб вели регулярную слежку за участниками кампании против войны во Вьетнаме; тогда эти протесты, еще не набравшие ход, контролировались старшими церковными инспекторами, левыми профсоюзами и функционерами Германского общества мира, пользовавшегося поддержкой ГДР.

На противоположном конце политического спектра ФСЗК следила за праворадикальными кругами, в первую очередь – за неожиданно возникшей и вскоре окрепшей Национал-демократической партией Германии (НДПГ). В 1966–1967 гг. эта партия прошла в ландтаги земель Нижняя Саксония, Бремен, Бавария, Шлезвиг-Гольштейн и Рейнланд-Пфальц, а в 1968 году собрала 9,8 % голосов в Баден-Вюртемберге. Ее лидеры требовали защитить «национальную экономику» и, не отставая от социалистов, сетовали, что «сокращение субсидирования сельского хозяйства, отмена студенческих стипендий и рост налогов на предметы потребления угнетают “простого человека”»[59].

В месячном отчете, который ФСЗК завершила 6 июня 1967 года, спустя четыре дня после гибели Бенно Онезорга, не содержалось ровным счетом никаких сведений о центрах кристаллизации новых левых. Демонстрация 2 июня была направлена против посещения Берлина персидским шахом, снискавшим дурную славу восточного нефтяного деспота, которого поощряют США. Распоясавшийся шахский режим бросил в тюрьмы и выдавил из страны десятки тысяч иранцев. Многие из них проживали в Германии.

Вечером 2 июня тысячи студентов собрались перед зданием Немецкой оперы. Сотрудники иранских спецслужб и немецкие полицейские разгоняли протестующих дубинками, и в это время прозвучал выстрел, причем не в давке перед Оперой, а во дворе одного из домов в Шарлоттенбурге. Пуля попала в затылок студента Бенно Онезорга. Стрелял переодетый в штатское сержант политической полиции Карл-Хайнц Куррас. В суде он не смог указать сколь-нибудь рациональную причину, которая оправдала бы его поступок даже с полицейской точки зрения. Тем не менее его оправдали, сославшись на «особое психогенное состояние». Куррас заявил: «Сожалею о гибели студента, но совпало так много обстоятельств, что в одиночку я с ними справиться не сумел». На одной из фотографий можно видеть, как сослуживец поздравляет Курраса перед зданием Уголовного суда района Берлин-Моабит. Оба от души смеются, радуясь успешному исходу дела. В суде следующей инстанции в 1970 году Курраса повторно оправдали, и до выхода на пенсию в 1987-м он продолжал служить в полиции Западного Берлина.

Спустя 20 лет Рихард Левенталь заметил: «Сомнительное приглашение сомнительного шаха. Не менее сомнительный бунт радикально настроенных студентов, часть которых была иранцами, скверно управляемая и скверно организованная полиция. Истерик-полицейский, который, столкнувшись с предполагаемым агрессором, выстрелил. Справедливо возмущенное большинство населения, прежде всего студенты, но не они одни»[60].

Полицейского офицера, руководившего операцией 2 июня 1967 года, звали Ханс-Ульрих Вернер. В 1939 году он вступил в СС, прошел курс по нацистскому мировоззрению с оценкой «очень хорошо»; впервые отличился в 1943—44 гг. на посту командира роты военной полиции на Украине – в ходе антипартизанских карательных акций, которые обычно сопровождались массовыми убийствами гражданских лиц, не участвовавших в партизанской борьбе. Был награжден бронзовым нагрудным знаком «За борьбу с бандитами». После начала наступления Красной Армии перешел в марте 1944 года в штаб главнокомандующего силами СС и полиции в Cеверной и Средней Италии. Там он занял пост штабного политкомиссара. После 1945 года Вернер стал заместителем директора полицейской академии в Хильтрупе и соредактором профессионального журнала Die Polizei. Позже он перевелся в Берлин[61].

В 1967 году пост начальника полиции занимал член СДПГ Эрих Дуензинг. В 1936–1945 гг. он был кадровым офицером вермахта; в 1962 году возглавил полицию Западного Берлина, в которую систематически принимал на службу старых товарищей по вермахту и СС, включая сотрудников Главного управления имперской безопасности и бывших руководителей звеньев гестапо[62]. Он ценил «боеспособные части, исполненные наступательного духа». Свою убийственную стратегию, которая была применена 2 июня, Дуензинг впоследствии охарактеризовал знаменитой фразой: «Демонстрация похожа на ливерную колбасу, верно? Значит, нужно рубануть посередке, чтобы ливер брызнул из кончиков».

3 июня Генрих Альберц, правящий бургомистр Западного Берлина, бывший сенатор по внутренним делам, «однозначно и безоговорочно» одобрил действия полиции. Он заявил, что гибель студента лежит на совести демонстрантов. Шпрингеровская BZ вышла с заголовком: «Сеющие террор должны готовиться к суровому отпору». Грубо искажая истину, полицейское управление заявило, будто Куррас «столкнулся с угрозой для жизни». После чего берлинский сенат запретил вплоть до дальнейших уведомлений любые демонстрации. Вице-председатель бундестага Рихард Йегер (ХСС) прокомментировал случившееся словами: «Ландграф, будь твердым!»[63] Заняв пост министра юстиции в правительстве Эрхарда, Йегер неустанно выступал за смертную казнь, отчего получил прозвище Головореза Йегера. Он носил эту кличку с гордостью.