— А с чего вы, господин сочинитель, взяли, что такие детали меня должны были интересовать? — уперся черными немигающими глазами опер в ветерана. — С какого такого боку?

— А с того, что вы, господин сыщик, — в пику оперу «комплиментом» на «комплимент» отозвался сочинитель, — историк по образованию. И, как у любого историка, у вас должен был проснуться вполне понятный интерес к таким обстоятельствам. К тому же ореол некой тайны окружает как происхождение этих раритетов, так и их обнаружение у несостоявшегося налетчика на киоски.

— Павильоны, — поправил опер.

— Хорошо, пусть павильоны, — не стал спорить и «размениваться на мелочи» сочинитель. — А это — уже профессиональный оперский интерес, — продолжил он развивать прерванную репликой мысль. — Вывод: одно и другое должны были подвигнуть вас, господин опер, на продолжение отслеживания этого дела.

— Однако вы хитрец, — засмеялся оперативник. — Знаете, где половчее ухватиться…

— Двадцать с гаком милицейских годков что-то да значат, — отшутился сочинитель, не забыв затем продолжить свои вопросы: — Не дает покоя и такой факт: почему налетчик-наркоман эти вещи не сбыл? Ведь для наркомана не существует ничего святого. Ему, когда остра нужда в новой дозе, на любую семейную реликвию наплевать. А тут — сохранил. На разбой пошел, а предметы роскоши сохранил. Удивительно…

— Должен признать: тут вас интуиция не подвела, — без дальнейших проволочек приступил к сути Письменов. — На личность грабителя мне было, точно, начхать и растереть… Не велика шишка. А вот судьба раритетов заинтересовала. Действительно, не каждый день изымаются колье да диадемы… И знаете, Зацепин не соврал, когда говорил, что подлинные. Местная и московская экспертизы подлинность подтвердили: Тринадцатый-четырнадцатый века.

— Удивительно! — не скрыл восторга сочинитель.

— К тому же ни среди музейных шедевров, ни среди похищенных у частных лиц, если не принимать во внимание родителей, у которых Зацепин их позаимствовал, колье и диадема не значатся, — с жаром продолжал розыскник. Но тут же, остывая, дополнил: — Родители, проживающие в Шемякино, подтвердили, что по преданию вещи эти были подарены в незапамятные времена их далекой прабабке по женской линии рыльским князем Василием Шемячичем. И теперь они передаются в семье в качестве семейной реликвии по женской линии. Так что колье и диадема — это имущество матери Зацепина. Писать на сына заявление о краже этих раритетов ни мать, ни отец, естественно, не стали. Хоть и негодяй, да кровь-то родная, — пояснил сыщик. Ни одна мать на сына заяву не напишет. Пришлось следователю эти цацки обвиняемому вернуть. Точнее, его родителям.

— А более подробно об их происхождении ничего не удалось раскопать? Ну, там… как к князю попали? Или как и при каких обстоятельствах князь их подарил? А главное, кому: любовнице, наложнице, боярышне, дворянке или крестьянке? И каким образом из Рыльска, где княжил Василий Иванович, вещи эти попали в селение Шемякино? — горячился сочинитель.

Уж очень сильно им владело желание хоть что-нибудь разузнать о тайных путях следования старинных изделий из Рыльска или Новгорода-Северского в Курск. Он не обладал академическими знаниями средневековой истории края, но все же знал, что Рыльский удел и Рыльское княжество Курск и Курское Посеймье в себя не включали. Обнаружься эти вещи, допустим, в Рыльске или в Новгороде-Северском, тогда понятно: могли потеряться, быть закопаны хозяйкой в землю при опасности — время-то было тревожное, — а потом отыскаться в качестве клада. Но и при таком раскладе, если их обладатель или обладательница были знатного рода, то как очутились за десятки верст от удельных градов?.. Если из бедного сословия, то тоже встает десяток всевозможных вопросов, упирающихся в село Шемякино… И вообще какая связь между рыльским князем Василием Ивановичем и селом Шемякиным?.. Вопросы, вопросы…

— Подробностей никаких. Известно то же самое, что и раньше: подарок князя Василия Ивановича Шемячича кому-то из далеких предков… А кто эти предки, и за какие заслуги им такая честь — по-прежнему тайна тайн, — легонько похлопал по столу ладонью Письменов. — Такие, брат, дела.

— А почему не сбыл их какому-нибудь барыге? Ведь наркоша и в деньгах нужду испытывал?

— Говорил, что сам удивляется, — призадумался опер. — Несколько раз порывался продать. Даже с собой на рынок брал, к ломбардам подходил… Но все как-то не мог… Что-то удерживало. Мистика какая-то…

— Да, мистика, — согласился сочинитель. — Наркоман — и вдруг не смог сбыть вещи на дозу… Поразительно! Впрочем, бес с ним. Ты лучше на последний вопрос ответь: правда ли, что Дремов собрался увольняться?

— Откуда «дровишки»? — насторожился опер, впрочем, пряча настороженность за игрой слов.

— Из лесу вестимо, — в тон ему отшутился сочинитель, не желая раскрывать источник.

— Чего не знаю, того не знаю, — уклонился от прямого ответа сыщик. — В слухи не верю, рапорта об отставке не видел. Знаю, что в настоящее время он будоражит своим присутствием берега южных морей. Отдыхает.

— Что ж, спасибо, — поблагодарил оперативника сочинитель. — И извини за то, что оторвал от работы.

— Да ладно, — отмахнулся Письменов. — Как говорится, работа не волк, в лес не убежит…

— И не вол, с голоду не подохнет, — подмигнул ветеран, направляясь к дверям. — До свиданья.

— Тебе тоже не хворать, — склонился оперативник над бумагами. — Заходи, если что…

— Постараюсь, — шагнул за порог кабинета докучливый посетитель.

Улица встретила задумчивого сочинителя привычным глуховатым городским шумом: гудели моторы, шуршали шины, шаркали ногами пешеходы, где-то вдалеке постукивали по рельсам колеса трамвая.

«Надо в истории села Шемякино покопаться, — осторожно переступая через рытвины и колдобины огололеденного тротуара, сутулясь из-за постоянного рассматривания пути под ногами, размышлял он, продвигаясь к дому. — Может быть, там следы какие отыщутся… или подсказки… Неплохо было бы и в Рыльск съездить, со специалистами тамошнего краеведческого музея переговорить…»

Весной 1482 года от Рождества Христова в Рыльск из степного Крыма возвратился поверенный князя шляхтич Кислинский. Прибыл усталый, отощавший, отрепавшийся и… загоревший под жарким южным солнцем.

Сам Василий Иванович в это время находился в Волынском монастыре. Смотрел, как продвигаются строительные работы по возведению колокольни Воздвиженской церкви. Игумен Ефимий хоть и в возрасте, и сед как лунь, и горбится при ходьбе, опираясь на посох, но за строительством церквей следит строго. За два последних года он и Троицкую завершил, и Воздвиженскую до куполов возвел. И ныне вот колокольню с Божьей помощью достраивает. А еще он внял совету молодого князя и приступил к возведению деревянной стены вокруг монастыря. Не просто частокола, а именно стены из толстых и прочных бревен, по шесть-семь аршин высотой, с заостренными верхушками. С двумя входными и одной въездной со стороны слободских изб башенкой, с небольшим земляным валом и рвом. Как строительство стены будет завершено, станет монастырь не только домом Бога и слуг его — монахов, но и небольшой крепостцой. И будет ворогу не просто так эту крепостицу взять. Следовательно, граду Рыльску добрая подмога в делах ратных.

Но до монастыря и беседы с игуменом побывал князь и у Настасьи Карповны, отцовской присухи. Спросил про житье-бытье, про желания.

«Спасибо, княже, — поясно поклонилась Настасья. — Не стану Господа нашего гневить — всем довольна. Соседи не забижают, кусок хлеба у меня и детишек есть — и слава Богу». — «Детки не хворают?» — «И от этого Господь уберег». — «Дмитрию сколько лет-то?» — «Шесть исполнилось, на седьмой повернуло». — «Пора грамоте обучаться. Я игумену скажу, пусть кого-нибудь из братии посмышленее да поусерднее найдет — мальца обучать». — «Премного благодарна, — вновь поклонилась Настасья Карповна. — Век буду за тебя, княже, Господу молиться». — «А Забавушке, поди, уже десяток годков? Скоро о замужестве думки встанут…» — «Нет, — повлажнели и без того грустные да большие, как у коровы, глаза у Настасьи, — ей только осемь исполнилось. Еще есть времечко».