— Рад был видеть в добром здравии, — встал после паузы сочинитель со стула, посчитав, что пора и другие вопросы прозондировать. Именно из-за них он и пришел в отдел полиции.

— Торопишься что ли? Дела дома ждут? — прерывает воспоминания и отставной полковник.

— Нет. Но надо к операм заглянуть. Они в прошлый раз про интересный случай рассказали… Надеюсь продолжение услышать. Может, что-то и сложится… в смысле рассказа или повестушки. Сюжет весьма занимательный…

— Ну-ну, — встает и протягивает председатель руку. — Не смею задерживать. Только не забудь: напишешь — дай почитать.

— Обязательно… если напишу.

В полной тишине, так не привычной для отдела полиции, сочинитель направляется в крыло, где «царствуют» сотрудники уголовного розыска.

«Отдел словно вымер, — отмечает он необычное состояние отделовской жизни, неспешно шагая в нужном направлении. — В наше время гудмя гудел. А сейчас — тишина. Или что-то случилось?.. Если случилось — тогда понятно: все на месте происшествия». Зацепившись «за наше время», почувствовал, что «переборщил» с оценкой. И «в наше» случалось всякое…

— Как, Алексей Иванович, служба? — зайдя в кабинет розыскников и здороваясь за руку с оперуполномоченным уголовного розыска Письменным, поинтересовался ветеран.

Из всех кабинетов сотрудников отделения уголовного розыска только кабинет Письменова и оказался «действующим». Остальные — на замке. Вот и приперся сюда ветеран-сочинитель.

— Вам бы лучше не спрашивать, а мне не отвечать, чтобы не расстраиваться, — вновь мешковато уселся на стул опер, привычным жестом прикрыв какой-то документ, над которым только что работал, чистым листом бумаги.

В ментуре, будь то милиция или полиция, больших секретов, пожалуй, и нет. Ну, разве что дела агентов да дела оперативных учетов, которые без большой надобности из сейфов не вынимаются и на столах не валяются. Но сотрудники, заточенные на соблюдение режима секретности, даже друг от друга любую бумагу с грифом «Секретно» или «Совершенно секретно» прячут. Хотя в ней кроме самого грифа и секретов может не быть. А если пришел посторонний, пусть даже бывший коллега, то и говорить на эту тему нечего.

— Что, дерут, как медведь липку? — посочувствовал сочинитель, мысленно отметив, что соблюдение норм секретности для оперов по-прежнему актуально и архиважно.

— Не то слово… — махнул рукой опер. — Но даже не это напрягает…

— А что?

— Ежедневные нововведения и ворох бумаг. Не успеешь к одному приноровиться, как уже исполнение другого требуют. Погода осенью и то реже меняется, чем команды от вышестоящих штабов и начальников.

— Ну, этого добра всегда хватало. И в наше время умели жизнь ментам «облегчить»… Вот только сейчас о том самом с председателем Совета ветеранов Воробьевым речь вели.

— Может быть, — не стал оспаривать опер слова ветерана. — Только вашим штабистам да начальникам до наших, как небу до земли. Вроде бы и рядом, но не достать! Такие перестройщики, что просто ужас!

— Неужели? — поддел ироничной репликой опера ветеран.

— Суди сам, — «завелся с пол-оборота» розыскник. — Наш начальник штаба Стрелялов, бывший артиллерист, вдруг надумал суточному наряду оперативной группы не с девяти часов утра заступать, как обычно и как привычно, а с восемнадцати. Словно в армии.

— Он обалдел что ли? — был удивлен ветеран и сочинитель. — Или полицию с армией спутал, а отдел с батареей? Ведь к утру следующего дня следственно-оперативная группа будет ни-ка-кой. А ей еще весь световой день «пахать».

— Не знаю, — состроил кислую рожу опер, — обалдел или не обалдел. Но для своего эксперимента он почему-то выбрал наш отдел.

— Доверяет!.. — прибавил язвинки сочинитель.

— Да шел бы он с эти доверием… в кобылью трещину. — Письменов не любил мат, поэтому, где другие «пушили» матерщиной, выплескивая накопившееся раздражение или срывая злость, он находил слова-заменители. — Ладно, что это мы все о грустном да о грустном… — решил сменить тему беседы Письменов. — Ты, господин сочинитель, по делу зашел или скуки ради?.. Если по делу, то спрашивай — чем смогу, помогу. Если от скуки, то извини, у меня тогда дел по горло, — сделал понятный жест рукой. — Сам видишь: бумагами весь стол завален. И все на контроле, и все ответа требуют… Приходится, как белке в колесе, вертеться.

И уставился большими черными, немного насмешливыми глазищами.

— По делу, — не стал испытывать терпение опера сочинитель. — Во-первых, видишь ли ты нашего общего знакомого Блоню? Если видишь, то занимается ли он литературным творчеством или забросил сие занятие?

Блонский Геннадий некогда работал в данном отделе на той же должности, что и Письменов. Но однажды система его подставила так, что он, вполне интеллигентный человек и грамотный опер, едва в «места не столь отдаленные» не угодил, как говорил один знаменитый персонаж из телефильма, «под фанфары». За решетку, слава Богу, не попал, но с работой, им любимой, расстался навсегда.

Будучи человеком образованным и коммуникабельным, он не «затерялся» и на гражданке, но прежняя работа «звала и не отпускала». И он довольно часто забегал к старым товарищам, чтобы переброситься словцом-другим. И, как был осведомлен сочинитель, тоже что-то кроптал на досуге. Правда, трудился все больше в Интернете, где не требуется издательств и типографий, но где порой необходимы навыки полемиста. Такие навыки у Блонского имелись. Возможно, с избытком…

Впрочем, не умение Блонского полемизировать подвигло сочинителя интересоваться его судьбой, а литературная деятельность. У Блони был свой стиль повествователя. Современный, несколько жесткий, несколько информационный стиль. Но, главное, свой. И это вызывало симпатии. А еще — искреннее желание, чтобы он не бросал литературное творчество.

— Личных встреч в последнее время как-то не случалось. Зато в Интернете, — замаслянел взором опер, большой любитель ночных интернетовских бдений, — едва не каждый вечер общаемся.

— Пишет что-нибудь? — нетерпеливо напомнил ветеран.

— Может, и пишет, но нового пока ничего не выкладывал, — пожал крутыми плечами розыскник. И, блеснув озорными глазами, поинтересовался: — Довольны ли, господин сочинитель, ответом на первый вопрос?

— Доволен или не доволен, трудно сказать. Все — относительно… По крайней мере, ответ приемлю. А тебя попрошу: при встрече с ним — хоть реально, хоть виртуально — привет от меня передай и просьбу не прекращать литературных занятий.

— Заметано. Теперь следующий вопрос… — проявил признаки откровенного нетерпения розыскник.

— А следующим будет мой интерес по ходу расследования разбоя… точнее по самому разбойнику Зацепину. А еще точнее, по тем штучкам, что у него были изъяты… Какова их судьба?

— Так это к следователям, — решил отбояриться опер, мечтая поскорее избавиться от назойливого собеседника и возвратиться к собственным делам, так некстати прерванным неожиданным визитом.

— Того, который вел дело, нет, — слукавил ветеран, — а другие — ни в зуб ногой. Своих, говорят, забот выше крыши, чтоб еще чужими грузиться. Дело же — в суде. Впрочем, будь оно в отделе, кто бы его дал листать?..

Конечно, сочинитель мог подняться и на третий этаж, где располагались следователи. Мог, но толку-то… Со следователями контакта как-то не было. К тому же у них — все «тайна следствия». С операми куда проще. Секретов тоже не раскроют, но несекретным поделятся, не пожадничают.

— А я, значит, «в зуб…» — ощерился опер.

— Ну, хотя бы по обнаруженным и изъятым во время обыска предметам… колье и диадема. Раз личность разбойника уже не интересует. Не подделки ли? И где проводились экспертизы? У нас в краеведческом музее, у Склярука, или все-таки в Москве?..

Сочинитель не зря упомянул фамилию Склярука. Виктора Исаевича, ведущего специалиста Курского областного краеведческого музея и искусствоведа, в Курске хорошо знали не только следователи, но и оперативники. Не раз пользовались его услугами, когда требовалось оценить старую икону или предмет обихода, давно вышедший из употребления, но ставший коллекционным раритетом. Экспертное заключение Склярука даже в судах сомнениям не подвергалось, поэтому чтобы не посылать предметы и вещи за пятьсот верст в Москву и ждать экспертизы по месяцу и более, все нещадно эксплуатировали, причем бесплатно, Виктора Исаевича. Но старинные колье и диадема — это не привычные предметы обихода и даже не иконки. Тут требовались специфические познания. И Склярук мог не взяться за исследования и дачу заключения, чтобы не подвергать свою компетентность в этом вопросе под удар критики со стороны адвокатов.