— Теперь крымчаки надолго будут отучены от набегов и погонь за нашими отрядами, — подвел итог молниеносной операции Алексей Семенович, когда в его шатре вновь собрались начальник курских служивых людей и атаман донских казаков. — Такого страху нагнали, что сто лет помнить будут.

— Это уж точно! — поддержали его курские начальные люди — Анненков, Боев и Акимов.

— Теперь, надо полагать, потише будет… — вставил свое слово и Фрол, давно собиравшийся повидаться с сыном и все не могший этого сделать.

— А мне кажется, — не согласился Кондрат Булава, — что горбатого только могила исправит. Опять нехристи в скором времени полезут. Вот немножко очухаются, поднакопят силенок — и полезут. Уж такова у них натура.

— А мы их снова, ерш тя в селезенку, по мордасам да по мордасам, — рубанул воздух рукой Боев. — Снова красной юшкой до самых пяток умоются.

— Да раньше-то разве мало бивали? — гнул свое атаман донцов. — Бивали не раз. Много раз бивали. Бивали так, что они пощады просили. Взять хотя бы второй поход к Перекопу. Ведь просили же пощады? — обратился он напрямую к воеводе.

— Просили, — согласился тот без особого желания. — Точнее, их хан просил, — добавил для верности.

— И что? — тут же подхватил, перебив, Кондрат. — Как ни рядились в овечьи шкуры, хвост-то волчий все равно видать. И волчьи повадки тоже.

«Да и сам ты волк — с неприязнью подумал об атамане Шеин. — Хоть и пробуешь при хозяине собакой взлаять, но волком остаешься, по-волчьи воешь. А волка, давно известно, сколько из рук ни корми, все равно в лес смотрит. Потому, не будь в тебе ныне необходимости, стоило бы взять под белы руки да в Преображенский приказ передать».

Гордон большого внимания победе над ордой крымчаков не придал. Лишь буркнул, пришедшему к нему с докладу Шеину: «Хорошо».

Зато «бомбардир» и «Спасибо!» сказал, и, наклонившись, так как был куда выше, обнял руками за голову и ткнулся влажными губами куда-то в щеку. А отпуская, пошутил:

— Помнится, я к тебе бомбардиром в роту просился, но, увы, не смогу этого исполнить. Ныне целую батарею орудий под началом имею. Ты уж прости.

— Пред государем за доброту его преклоняюсь, — снял Алексей Семенович соболью шапку и раскланялся в пояс, — а «бомбардиру», так и быть, прощаю.

— Молодец! Люблю находчивых, — еще раз обнял и поцеловал самодержец воеводу.

Царская милость Шеина радовала. Не радовали дела по осаде Азова. Даже не дела, а разноголосица среди «господ генералов». Каждый из них в «свою дуду дудел», а вот общего «оркестра» что-то не получалось.

Сто семьдесят русских пушек, установленных на земляные раскаты, день и ночь обстреливали город и крепость, нанося разрушения и вызывая пожары. Но турки пожары тушили и на огонь русских батарей отвечали огнем своих пушек.

Апроши к городу велись столь медленно и столь неумело, что казалось, окончанию этих работ конца-края не видится. К тому же интендантство оказалось самым неподготовленным звеном в походном войске: постоянные перебои с доставкой продовольствия, запасов воды, соли, фуража для коней — не раздражали даже, а злили государя. Порой дело доходило до того, что в стрелецких и солдатских полках есть было нечего, и отощавшие солдатики да стрельцы ходили христарадничать к казачкам атамана Булавы. Те зло шутили над ними, но ествой делились.

Дело в том, что вскоре после взятия двух первых башен и проведения засады против татарской орды, донцы задумали сходить в неприятельский тыл: «Ворога пугнем маленько — он нас там, мабуть, не ждет. Да, Бог даст, припасом разживемся, ибо на голодное брюхо воевать, что раньше сроку помирать».

В поход собирались идти не в конном строю, а на стругах, на которых приплыло войско Лефорта и Головина.

— Чего им без дела стоять.

Задумка была интересной, но разрешить ее воевода Шеин сам не мог, о чем он честно сказал атаману донцов.

— А ты с царем-батюшкой с глазу на глаз погуторь, — не моргнув глазом, рубанул тот. — Может, и согласится. Он тебя, воевода, как видим и не в обиду тебе будет сказано, полюбливает.

— Я не девица, чтобы меня полюбливать, — отбрил нагловатого атамана Алексей Семенович. — Однако до государя схожу, челобитную вашу доведу. Ибо и сам вижу в ней прок.

— Во, во, — раззявил рот в ироничной улыбке Булава, — доведи. Глядишь, и выгорит…

Петр Алексеевич выслушал задумку — и разрешил.

Казачки на тысяче отобранных ими стругах душной ночкой и ударили в набег. Уж что и как они там делали да творили, одному Богу известно, только вернулись и с припасами, и с иной добычей, и с новыми языками. Мало того, некоторые и красным товаром — молодыми татарками — обзавелись.

— А эта обуза зачем? — удивлялись некоторые курские вои, особенно молодые.

— Как зачем — объясняли более опытные — Женами сделают. У казаков завсегда так: полонянок, хоть татарок, хоть турчанок, обязательно в жены. Род от браков таких крепнет.

Часть съестных припасов донцы сдали интендантам, но другую часть, возможно куда большую — Шеин, если честно сказать, не приглядывался — припрятали. Потому всегда были и с пищей, и с питием.

— Сколько можно на одном месте топтаться? — гневался Петр Алексеевич.

— Осада — дело долгое и неспешное, — отбивался Гордон, к которому в основном и относились царские нарекания.

— А я говорил, что надо было сразу идти на штурм, — вставлял ему в самолюбие очередную занозу Лефорт. — Теперь же фактор неожиданности упущен. И штурм прежнего эффекта может не дать…

— Да нет, господа генералы, — позевывая и мелко крестя рот, гудел Автомон Головин, — время еще есть и на осаду, и на штурм.

— Гляжу я на вас, — дергая усами и становясь похожим на рассерженного кота, отчитывал «господ генералов» «бомбардир», — и диву даюсь: слов, как пушечного грохота, много, а дел — и с малое ядрышко не наберется. Один пшик. Только один воевода Шеин со своим ертаулом да донскими казачками что-то и сделал.

— Да мелочь то, — небрежно отмахнулся Лефорт.

— Вот именно, — поддержал его Головин. — Одна видимость, которая погоду не делает.

— Так делайте же погоду! — горячился Петр Алексеевич. — Сколько можно о ней говорить и ничего не делать! Мы говорим, а к туркам в Азове из Стамбула на кораблях очередное пополнение прибыло. Мало того, что людей добавилось, запас боевых припасов пополнился.

В словах государя была горькая правда. Со стороны моря к Азову беспрепятственно подходили военные корабли. Потому гарнизон крепости не только пополнялся резервами, но и поддержку извне чувствовал. А это укрепляло его боевой дух.

Пятого июля апрошами, шанцами и городками подошли вплотную к крепостным стенам. Турки сделали вылазку и попытались уничтожить подвижные городки, называемые казаками еще «гуляй-городами». Но были встречены такой дружной ружейной и пушечной пальбой, что понесли значительный урон и откатились назад в крепость.

Четырнадцатого июля казакам и курским служивым, ведомым в атаку самим воеводой, под прикрытием городков удалось добраться до угловой башни и даже занять ее. Опомнившись, турки повели такой жестокий огонь, что надо было бросать башню и отходить к своим, либо, дождавшись подкрепления, сбивать турок со стен и идти дальше. В противном случае потери, понесенные ертаулом, были бы неоправданными. Понимая это, Шеин отправил одного из своих людей к Гордону с депешей. Всего пять слов было нацарапано в ней: «Прошу помощи! Иначе башню не удержу».

Помощь не пришла, и башня была оставлена. Казаки: и донцы, и курские, не стесняясь, матерились. Стрельцы и жильцы были хмуры. Стало понятно, второй раз они на штурм уж не пойдут. К тому же был ранен Анненков и убит Фрол Акимов, который хоть ненадолго, но успел побывать в полку у сына Семена, дослужившегося уже до прапорщика-знаменосца. И только Боева с его «ерш тя в пузо» ни пули, ни сабли не брали. Однако прыти после гибели многих товарищей поубавилось и у него.

В этот день к туркам переметнулся Яков Янсен из голландских военных матросов, пользовавшийся расположением царя. Петр Алексеевич был взбешен. Да так, что офицеры из иностранцев, кроме разве что Гордона да Лефорта, боялись к нему подходить. К тому же пятнадцатого июля по подсказке Янсена, рассказавшего, как в послеобеденное время русские любят подремать, турки совершили вылазку из крепости и перебили около сотни солдат и стрельцов, дремавших в окопах.