Этот выбор был для нас великой честью, что мы с Адольфом прекрасно сознавали, но в душе боялись сплоховать.

Первая и, увы, последняя для меня тренировка состоялась в барокамере военного института экспериментальной медицины. Представьте довольно просторную кабину. На столе пульт с рядами разноцветных лампочек и кнопок… Сбоку большой циферблат альтиметра.

За столом — мы с Адольфом и средних лет майор медицинской службы в белом халате и кислородной маске. На нас масок нет.

Да, забыл упомянуть важную деталь: перед нами еще графин с водой и стаканы (при спуске может заложить уши, и глоток воды окажется чем-то вроде «скорой помощи»).

Перед тем, как войти в барокамеру, мы с Адольфом поклялись: станет худо — вида не подавать. И поддерживать друг друга всеми способами, но так, чтобы майор ничего не заметил.

Наша цель: пробыть час без кислородных масок на высоте семи километров и при этом пройти тест, определяющий быстроту реакции. Лампочки будут загораться в разных сочетаниях, а мы, разумеется, поочередно, должны в ответ как можно быстрее выбирать соответствующую этим сочетаниям комбинацию кнопок и надавливать на них.

И вот стрелка альтиметра упирается в цифру 7.

На высоте мы с Адольфом чувствуем себя по-разному — две противоположных классических реакции. У меня эйфория: хлопаю майора по плечу, чего никогда бы не сделал в обычном состоянии, требую подняться выше, на семи, мол, мне не интересно. Кнопки нажимаю мгновенно и безошибочно. Адольф же клюет носом, и я поминутно придаю ему бодрость тайным щипком.

Наконец, программа выполнена, начинается медленный спуск. Медленный — из-за нас, непривычных к барокамере. Мы оскорблены в лучших чувствах, о чем и уведомляем майора.

— Спускайте быстрее! — требуем. — Прыгали затяжными, и то ничего!

Уязвленный майор устраивает нам «свободное падение».

Где-то на пяти тысячах чувствую боль в ушах. Пробую незаметно глотать, чтобы стравить воздух из полости среднего уха. Но мои евстахиевы трубы раскрываться не желают. Боль усиливается.

Протягиваю руку к графину — оживший Адольф останавливает меня щипком и делает это не менее квалифицированно, чем я на семи километрах.

Начинаем горланить песню, делая вид, что нам очень, очень весело. Обычно пение помогает, но я, видимо, передержал воздух, и трубы словно заклинило.

А голову — уже не только уши, а всю голову, — пронзает нестерпимая боль…

Когда спуск, наконец, закончился, у меня из глаз брызнули слезы, а из ушей засочилась кровь. Дорого мне стоила эта единственная попытка стать рекордсменом! С авиацией пришлось распрощаться, что было для меня трагедией.

Вот пример безрассудства, вызванного незрелостью. Рискну провести параллель. Некоторые наделенные колоссальной властью государственные мужи словно пребывают в барокамере на семи километрах без кислорода, причем требуют (и добиваются!), чтобы их подняли еще выше. А о том, чем это кончится, и каким будет спуск, — не только для них самих, но и для страны — не думают и, похоже, не желают думать. Они рассуждают о крылатых ракетах, лазерном оружии, нейтронной бомбе. Но при этом успокаивают себя и других тем, что «меч» дожит плашмя.

Однако меч есть меч, и если его не задвинуть поглубже в ножны, то он рано или поздно поднимется острием вверх.

«… Еще никогда научно-технический прогресс не опережал духовное развитие человека так, как в наш век», — сказал лауреат Нобелевской премии, один из пионеров квантовой радиоэлектроники, академик Н.Г. Басов.

Коллективный интеллект человечества неизмеримо выше, чем интеллект любого из нас в отдельности. Потому что общечеловеческий интеллект — понятие накопительное.

Ученый сделал открытие. Оно — вклад в нашу общую сокровищницу знаний, не ведающую ни границ, ни наглухо запертых дверей. Но смотрите, что получается: сегодняшний уровень науки, темпы научно-технического прогресса достигнуты не одним человеком и не группой людей, а всем человечеством, которое к тому же наследует накопленное предыдущими поколениями. А распоряжается этим богатством отнюдь не интеллект человечества, а воля тех, кто обладает властью.

Эволюция человека завершилась.

Эволюция человечества продолжается, причем все интенсивнее.

Значит, интеллектуальный 'разрыв» человека и человечества будет расти и дальше. Иного исхода нет. Никогда человек не окажется мудрее, чем человечество.

Это должны осознать все. И тогда меч будет выброшен вместе с ножнами».

Послесловие к главе.

Вот перечитал ее и понял, насколько наивен был в своих выводах. Прошло всего полтора десятилетия, а в нашем политическом лексиконе главенствуют такие понятия, как экстремизм, религиозный фундаментализм, не просто конфликты между государствами, а не поддающаяся доводам разума межнациональная рознь. Будучи и ученым, и фантастом, думаю со страхом: а что если обезумевший фанатик, ворочающий миллиардами долларов, запустит на орбиту одну единственную ракету, и не с ядерным зарядом, и не с боевым лазером, а всего-навсего с «мешком» безобидной алюминиевой пудры? Не окажется ли она для человечества страшнее водородной бомбы? Или все это моя «свихнувшаяся» фантазия?

В этой главе я расскажу о самолете и «о себе». Нет, речь пойдет не о моих «подвигах» или воздушных приключениях. Мне хочется поделиться грустной историей о друзьях, для которых небо и самолет значили все: величие безбрежной пустоты, всеобъемлющее спокойствие цветущей синевы и многое из того, что не под силу выразить Альбину Цоллингеру.

Все помнят Александра Матвеевича Матросова, закрывшего своим телом амбразуру вражеского дзота, но лишь очень немногим известны имена сотен героев, совершивших такой же подвиг — слава избирательна. Все хорошо знают Алексея Петровича Маресьева, летчика, который после ампутации голеней обеих ног продолжал воевать и сбил еще семь вражеских самолетов. Его подвиг увековечил Борис Полевой в «Повести о настоящем человеке».

Но вряд ли кто слышал имя летчика-штурмовика Валентина Цветкова. Он, потеряв в бою ступни, тоже продолжал летать, пусть не на фронтовом «ИЛ-2», а на учебном самолете «ПО-2» парашютно-планерного клуба. Но он летал!

Кстати, о «ПО-2», переименованном из «У-2» в честь его конструктора Николая Николаевича Поликарпова. Этот самолет, с которого я совершил десятки парашютных прыжков, впервые взлетел в 1928 году и выпускался вплоть до 1953 года, то есть подобно «ТУ-104» и «ИЛ-18» принадлежал к плеяде самолетов-долгожителей. Задуманный Поликарповым как сугубо учебная машина, он во время войны стал ночным бомбардировщиком, вызывавшим мистический ужас у фашистов. Бесшумно планируя, словно ангел смерти, «ПО-2» распоряжался своим небольшим бомбовым грузом точно и экономично, поражая цели с малой высоты, парализуя врага внезапностью и неотвратимостью удара.

Этот допотопного вида самолет, внешне немного напоминавший «Ньюпор», на котором 27 августа 1913 года штабс-капитан русской армии Петр Николаевич Нестеров первым выполнил «мертвую петлю», положив начало высшему пилотажу, не зря отмечался призами на международных авиационных выставках (в 1930 и 1936 годах). Вроде бы хрупкая стрекоза — фанера и перкаль, а надежность, живучесть, неприхотливость завидные.

Но вернусь к рассказу о Цветкове. Он тщетно стремился на фронт — медкомиссия была непреклонна. «Повесть о настоящем человеке» вышла позже, в 1946 году, и сослаться на прецедент Цветков, естественно, не мог. А это был в высшей степени мужественный человек, кавалер орденов Красного знамени и Отечественной войны, словом, настоящий летчик-штурмовик. Им он оставался и в кабине «ПО-2» — любил пройтись «бреющим», чтобы трава ложилась под воздушной струей.