Пока домашние, как одержимые, носились по комнатам невольник Захарии, торопливо семенил с донесением за пазухой по узким городским улочкам.

Вначале он спустился по Аргилету до Переходного Форума, повернул налево и по задворкам базилики Эмилия выбрался на Священную Дорогу. Здесь мальчишка припустился быстрее, то и дело боязливо оглядываясь – не увязался ли кто за ним. Изрядная толчея, царящая среди бесчисленных лавок, предоставила ему возможность проскользнуть незамеченным. Следуя наставлениям хозяина, мальчишка свернул направо за аркой Тита и по кривым переулкам обогнул с запада Палатинский холм. Слева возвышались величественные, отделанные мрамором стены императорского дворца. Вдоль них выстроился караул из преторианских гвардейцев – ни для кого в Риме не было секретом, что с недавних пор император стал опасаться заговоров. Впрочем, разморенные на солнцепеке воины не обратили внимания на прошмыгнувшего мимо них мальчишку. И поэтому он, по иронии судьбы как раз и являющийся для них весьма любопытным объектом, беспрепятственно спустился к Тибру и продолжил путь к Коровьему рынку, где окончательно затерялся в пестрой толпе. Немного погодя его можно было заметить пересекающим Аппиеву дорогу у Капенских ворот. Вскоре гонец был у цели.

Осмотревшись для пущей верности, он стукнул массивным кольцом о ворота. Сухое дерево гулко отозвалось, и через мгновение тяжелые створки медленно разошлись, пропуская его внутрь. Еще через минуту он стоял у перед хозяином дома.

Прочитав сообщение, Агриппа спросил у мальчишки, обучен ли тот грамоте и, получив отрицательный ответ, отпустил его.

Оставшись один, молодой человек вышел на балкон и, обратив взор на раскинувшийся перед ним город, долго стоял, наблюдая как солнце плавило крыши домов, прокладывая путь к горизонту. Не отрывая глаз от этой картины, он поднес донесение к жаровне с тлеющими угольями. В задумчивости он не заметил, как жар, съедающий восковые буквы, добрался до пальцев. Ожог вернул его к реальности. Агриппа скинул восковую табличку на угли и выбежал из комнаты. Он спешил на женскую половину.

Две спальные рабыни, совсем юные, прислуживали сегодня Гере, сидящей у зеркала на отделанной слоновой костью скамье. Когда в комнату влетел Агриппа, одна из них расчесывала бронзовым гребнем ее длинные, благоухающие амброй волосы, цвета высушенных солнцем колосьев. Вторая умащивала алебастровую шею девушки родосской мазью.

Агриппа приблизился к девушке, и тоном, не терпящим возражений, распорядился:

– Собирайся, Гера!

– Но…, я…, я не рассчитывала выходить сегодня из дому, господин, – опустив свои синие глаза к полу, смиренно промолвила девушка.

– Не называй меня господином. Тебе позволено обращаться ко мне по имени. И не капризничай. Как можно сидеть дома, когда весь город только и живет праздником. На завтра назначены состязания поэтов, музыкантов, а затем…

– Затем, как всегда, люди будут убивать друг друга, а народ будет наслаждаться видом крови, – перебила она его.

– Не вижу в этом ничего плохого. Во-первых, это гладиаторы, рабы…

– Мой господин, забыл, что говорит с рабыней, – глядя в пол, вымолвила девушка.

– Ты, другое дело. У тебя есть все… золото, благовония, даже рабы, Гера! Рабы, которые только и ждут случая, чтобы угодить тебе. Чего тебе не хватает?! – искренне удивился он. – Я покажу тебе, как готовятся к боям гладиаторы, Гера. Тебе давно пора посетить мою школу. Собирайся, лектика ждет!

В его словах просквозило нетерпение, и Гера поняла, что не остается ничего другого, как покориться воле хозяина.

Гладиаторские бои были страстью, овладевшей Агриппой еще в детстве. Еще тогда его отец, Аррецин Клемент, консул, увлек сына этой забавой.

«А им больно, когда их убивают, отец?» – спрашивал сын. «Конечно же нет, сынок, – отвечал отец, посмеиваясь над наивностью малыша. – Гладиаторы не чувствуют боли».

Впоследствии, после того как император, не раз публично признававший отца близким другом, казнил его по ложному доносу, Агриппа не раз с горечью вспоминал слова отца, надеясь, что тот не почувствовал боли в миг смерти. В тот день Домициан приобрел очередного смертельного врага.

«Можешь быть спокоен, отец, – поклялся Агриппа над погребальным костром, глядя, как душа его родителя улетает вместе с дымом в безоблачное небо. – Ты будешь отмщён!»

С тех пор, как Флавии запретили держать гладиаторов в пределах Рима, в городе оставались лишь четыре императорские школы. После смерти отца Агриппа приобрел в Фиденах, что милях в четырех от Рима, подходящий участок земли и выстроил там школу по собственному проекту. Он не без гордости считал ее лучшей в Италии, и даже превосходящей знаменитую императорскую Ludus Magnus6.

Именно туда, в Фидены, они и направились, Гера – в лектике, Агриппа, опасаясь насмешек, бывших в последнее время в ходу, – верхом. Через полтора часа процессия остановилась у ворот. На арке полукругом бежала надпись: «LVDVS GLADIATORIS MARKVS7».

Внутри, в обширном дворе, их встретил ланиста, малый лет сорока. Не дожидаясь приказания, он провел гостей к тренировочному плацу, на котором с десяток пар гладиаторов с лоснящимися от пота торсами, проявляли завидное усердие, отрабатывая приемы боя. У деревянной горки, в ячейках которой хранились перехваченные цепью мечи, копья и трезубцы, Агриппа задержался. Он кивнул ланисте отомкнуть замок, и извлек меч с коротким клинком.

– Гладиус, – пояснил он Гере, – меч легионера.

Он опустился на скамью и жестом показал Гере сесть рядом.

– Почти все гладиаторы в школе принадлежат мне, – сказал он, и кивнул на ланисту. – А Маркус помогает отбирать новых, занимается их обучением и, надо сказать, недурно справляется.

– Стараюсь, господин, – вставил польщенный ланиста.

В подтверждение своих слов он сделал шаг к совсем юному гладиатору, отрабатывающим удары.

– Кричать при ударе, болван! – гаркнул он.

– Зачем им кричать? – спросила Гера.

– При крике напрягаются мышцы живота, и удар приобретает дополнительную силу, – ответил за ланисту Агриппа. – А чтобы вложить всю тяжесть тела в удар, рука, плечи и бедро должны наносить его разом.

Девушка продолжала рассеянно слушать, пока ее внимание не привлек поединок молодого гладиатора одновременно с тремя противниками, выглядевшими устрашающе могучими. Они пытались загнать одиночку в угол, но тот отражал удары, демонстрируя фантастическую ловкость и стремительность. Ни один из их маневров так и не завершился успехом – словно он всякий раз исчезал из виду, чтобы через долю мгновения появиться за спиной у своих менее поворотливых соперников. Она никогда раньше не посещала гладиаторские бои, считая их непомерно жестоким зрелищем. Но сейчас, поначалу с интересом, а потом даже с азартом, принялась следить за поединком, если можно так называть бой одного против троих. И неожиданно поймала себя на мысли, что ей небезразличен исход этого, пусть и учебного, боя – сердце замирало всякий раз, когда воин оказывался, казалось, в безвыходном положении.

Агриппа молча наблюдал за происходящим. Каким-то чутьем уловив желание хозяина, ланиста дал отбой, и все четверо в изнеможении опустились на землю. Агриппа знаком приказал отличившемуся гладиатору приблизиться. Тот подошел и, поправляя ладонью перехваченные шнуром темные волосы, опустился на одно колено. Когда он склонил голову, Гера заметила на его левом плече родинку в форме буквы А, а на правом – татуировку в виде грифона, символа богини Немезиды.

– Можешь встать, – разрешил Агриппа.

Гладиатор поднялся и посмотрел на Геру. Их взгляды встретились, но девушка, смутившись, опустила голову. Она не поняла почему, но ей вдруг представилось, что лицо ее пылает, и, хуже того – окружающие видят это. На ее счастье никто не заметил замешательства девушки.

Голос Агриппы вернул ее на землю.