- Тогда для чего же тебе понадобилась я? Чтобы убрать меня с пути? — Голова у Гарри кружилась, ему начало казаться, что происходящее — не более, чем сон. Комедия. Фарс. Наверное, Малфой всё понял и теперь хотел вдоволь посмеяться над ним напоследок. Страшная мысль вспыхнула в его сознании. А что, если нет? Этого не может быть, нет, это было бы слишком нелепо! Однако что-то в глубине, на самом донышке его сердца, глупо и сладко сжалось.

- Чтобы любить тебя вместо него.

Малфой сидел прямо напротив него — белая льняная рубашка полурастегнута, босые стопы, светлые пряди беспорядочно спадают на расслабленное лицо, — и весь его вид будто бы кричал: «Мне нечего скрывать, я раскрою все свои карты. Мне так даже лучше».

- Как это? Я не понимаю, — Гарри с удивлением отметил, что тонкий голос, принадлежавший Джинни, дрожит, выдавая прерывающееся от волнения дыхание.

- Безусловно, не так просто, как звучит на словах. — Драко горько усмехнулся. — Видишь ли, дорогая Джиневра, когда человек сам осознает своё сумасшествие, ему становится гораздо легче с ним управляться. Положим, я — далеко не бесплодный мечтатель, а потому всегда знал, что с Поттером мне не быть. Поначалу я твёрдо верил, что когда-нибудь излечусь от этой докучливой зависимости, ведь у меня было столько поводов! Мы с ним не были похожи ни в чём, мы были по разные стороны баррикад, он меня ненавидел, наконец. А потом оказалось, что, любя кого-то по-настоящему, ты — страшное дело! — начинаешь принимать человека таким, каков он есть. Знаешь, мне в нём нравилось даже то, как он иногда безбожно витал в облаках. Вот задаст ему Снейп вопрос, раз, второй, а Поттер только изволил вернуться из лабиринтов своих мыслей, и всё, чего от него можно добиться, так это хлопанья глазами за этими нелепыми очками. Как искренне бывало мне жаль профессора! — Слизеринец откинул голову назад, переливчато и как-то нежно смеясь вдогонку своим воспоминаниям, а Гарри вдруг залюбовался его шеей, изящной и беззащитной.

«Как и сам Малфой», — заключил про себя он, и сам же поразился этой аналогии. Малфой же, вернув безмятежное выражение лица, продолжал свою отповедь:

- Тебе, пожалуй, странно слушать эту нелепицу. Прости, но дальше, увы, менее запутанной история не становится. Но ты сама хотела понять. Итак, я знал, что в некотором смысле обречён, но вплоть до окончания войны меня это не волновало. Я только хотел, чтобы он выжил. Когда Тёмный Лорд объявил тогда во всеуслышание, что он мёртв, я думал, сам сейчас в прах рассыплюсь. Такая невыносимая боль. Забавно даже, насколько, я-то всегда считал себя страшным эгоистом, — самокритичная улыбка. — Только вот в итоге, как оказалось, я совсем не так идеален для роли беззаветного влюбленного, как мне представлялось. Когда ты и он обручились сразу после победы, мне неделю было физически дурно, просто таки наизнанку выворачивало. Почему я, тролль его задери, не могу быть счастливым? Наступила пора бешеного бессилия, — я знал, что долго так продолжаться не может. А потом мы с тобой столкнулись у Фортескью, помнишь? — Гарри поспешно кивнул: Джинни никогда не рассказывала ему об этом. - Я говорил с тобой, а видел кусочки него, в каждом взгляде, движении, фразе. Будто беседа с тобой делала меня как-то ближе к нему. Это было как наваждение какое-то. И, под впечатлением, я представил себя с тобой. Как наяву увидел, как ты знакомишь меня с семьей, с Грейнджер и младшим Уизли, как ты приводишь меня в Нору, вообразил наших общих детей, обязательно рыжих, — это всё был мир Поттера, понимаешь? Это должна была быть его жизнь. Такой могла бы быть наша с ним жизнь. Но я не мог создать её с ним. А с тобой — мог. Поэтому как-то так вышло, что ты, — Драко тяжело вздохнул, — оказалась моим почти счастьем, Джиневра Уизли. Только ты была достойна всей той нерастраченной любви, что я не мог дать Поттеру.

Гарри не верил своим ушам. Эта история… Ведь даже не выдумаешь такого, честное слово! Большего бреда, заверял он самое себя, он в жизни не слышал. Невозможно так любить кого-то. Так сумасшедше, безрассудно, исступленно. Невозможно так любить — его. Это чистое безумие. А Драко всё сидел перед ним, смотря как никогда открыто, как бы извиняясь, мол, прости, что втянул тебя во всё это. Кстати, об этом:

- А о Гарри ты в этой ситуации, естественно, не подумал? Пытаясь спастись, ты, получается, обрекал его на несчастье, — гриффиндорец радовался гневу, звеневшему праведностью в тонком девчачьем голоске, и хватался за него, как за спасительную соломинку. — Какая уж тут любовь.

- Моя дорогая Джинни, — тягучий тон Малфоя сквозил насмешливостью, — а что ты вообще понимаешь в любви? Не хочу задеть тебя, ты нежное, чуткое существо, но именно потому и любовь тебе видится эдакой высокой материей. Только вот она ни капли не однозначна. Она сводит тебя с ума, витая над тобой, подобно сгустку тёмной магии, маня своими потаёнными глубинами. Я ведь Поттеру совсем-совсем не нужен, — неожиданно обиженно сверкнул он глазами, и внутри Гарри что-то встрепенулось ему навстречу, желая обнять и заверить в прямо противоположном. — И тогда, когда я столкнулся с тобой, я был очень зол из-за этого. Вообще не логично, я в курсе, только вот поделать с этим я тоже ничего не мог: это было как будто сильнее меня. Меня, значит, начинает трясти просто в его присутствии, я готов всю свою жизнь положить к его ногам, у меня внутри из-за него — пустоты, — на этих словах брюнет вздрогнул и распахнул глаза, — а он и бровью не поведёт, строит себе свою жизнь и радуется. Я понимал, что он ещё кого-нибудь себе обязательно найдёт, не вечно же ему по тебе убиваться, но мне так хотелось, чтобы он хотя бы на краткое мгновение ощутил то же, что и я, это звериное бессилие, эту слепую тоску, этот яростный скрежет сердца в качества каждодневного музыкального фона. Мне было важно, чтобы восторжествовала справедливость. Пусть формальная, полностью интернализированная, но — справедливость.

К этой секунде Гарри Поттер уже безоговорочно ему верил. Как там говорила Гермиона? «Нужно быть очень искусным актёром, чтобы сыграть такое.» Хотя, если так поразмыслить, Малфой всё же в некотором смысле играл, полностью вкладывая чувства к одному человеку в общение с другим. Но ведь тогда выходит, что в течение всего этого времени он адресовал свою игру только одному зрителю, ему, Гарри, — и именно это будто снимало с него любое прегрешение. У самого невозможного из всех знакомых гриффиндорцу людей оказалось и самое трепетное сердце, которым легко можно было плениться: не его случай, бесспорно, — внушал себе Поттер, — но любой другой человек, которого ещё вот так же сильно полюбит Драко Малфой, способный выбросить свою жизнь в окно лишь ради иллюзии любви, будет несказанным везунчиком. Образ будущего возлюбленного Драко предстал перед глазами, и гриффиндорец нахмурился.

- Ты выглядишь расстроенной. Уж прости, что пришлось тебя разочаровать. Я же говорил, что не подхожу для роли беззаветного рыцаря чьего-то сердца.

Гарри посмотрел на него и некая внутренняя дамба рухнула, обрушивая на него целую гамму эмоций, разбираться в оттенках которой он совсем не был готов. Показалось, что самым разумным решением будет спрятаться, что парень и сделал: укрытие, как ни странно, нашлось в объятиях Малфоя, которого он перехватил чужими тонкими руками поперёк туловища и загнанно дышал ему в грудь. Такая близость дурманила, но, как часто случается с любой психотропной всячиной, и отказаться от неё ему не представлялось возможным.

- Эй, Уизли, ты чего? — блондин растерянно погладил по голове свою неудавшуюся невесту. — Согласен, и мой, и твой фантазийный миры рухнули, это жаль. Но нельзя же было ожидать, что что-то искусственное будет жить вечно?

- Не в этом дело. Мне просто так больно за тебя. И я чувствую себя такой виноватой, — глухо признался Гарри, не поднимая головы.

- Не нужно меня жалеть, это ни к чему. Я сам выбрал такую жизнь. Да и ты тут вовсе не при чём, никто не повинен в том, что Поттеру не нравятся мальчики, — а если бы и нравились, то явно не такие, как я.