Да, Рыжий бросился в омут с головой, пожертвовав всем и вся ради него — впрочем, какой гриффиндорец поступил бы иначе, втемяшив себе в голову некий высший идеал? Кто-то бы сказал, что да, это трогательно, в некоторой степени даже трагично. И так безотчётно, воистину сумасшедше Драко, вероятно, уже никто бы не полюбил. Но в этом-то как раз и заключалась проблема.
Отдельные люди могли проживать сотни жизней в бесконечном цикле реинкарнации, и то на их долю не выпало бы вот такого вот Рональда Уизли. Так почему он, Драко, стал избранным (совершенно, конечно, не в таком смысле, как святой Поттер, спасибо судьбе за очередную насмешку)? По убеждению самого слизеринца, единственная его особенность заключалась в том, что сам любить он не особо-то и умел, как раз в этом малышка Уизли была права, как никогда. Любовь была концептом, созданным для романтиков, философов, тонких натур или героев. Неудивительно, что Рыжего никто не понял, а посочувствовала ему одна сестра: вот пойди он на безрассудный поступок ради лохматой зубрилы Грейнджер, все бы, вероятно, поохали и повздыхали, но явно сделали бы попытку войти в его положение.
Глупо было бы отрицать, что Драко был разозлён поведением так называемых близких Рона. Если у слизеринцев и есть пара-тройка положительных черт, то сама явная из них — преданность, лояльность по отношению к семье. Тебя могли выжечь из семейного древа, но даже в этом случае никогда бы не оставили на произвол судьбы. К тому же, после сделанного Рыжим, предоставить ему кров вдали от враждебных взглядов и пересудов было делом чести. Однако уже после, увидев младшего Уизли в злополучном баре, обменявшись лишь первыми фразами, Драко был неспособен отрицать и другое: его тянуло к этому проблемному парню с почти неземной силой. Для кого-то, никогда не знавшего желания, полагающего себя хладнокровным и безучастным, подобное тоже могло показаться безумием лишь само по себе.
Малфой-мэнор и тот, казалось, весь ожил, будто проникся светом изнутри, лишь стоило простодушному гриффиндорцу в нём поселиться. Домовики суетливо радовались присутствию гостя, вокруг которого можно было хлопотать, и который неизменно удивлялся и был страшно благодарен за их расторопность, и втихаря — тому, что их привычно раздражительный и высокомерный хозяин как будто подобрел и словно бы почти обрёл гармонию с миром, позволив своему микрокосму расшириться до двух человек. Безусловно, Малфой частенько ворчал себе под нос, осуждая «местных плебеев, которые явно не умеют обращаться с домовиками, раз так их поощряют», но почему-то всегда улыбался, пусть и коротко, как-то по-воровски, при виде подобных сцен. Рон частенько подлавливал его на таких моментах и посылал ему ответные улыбки: по-мальчишески широкие, безудержные, лучащиеся счастьем. Слизеринец из-за подобного порой ощущал себя старше него на десятки лет, а ещё его неизменно поражало, как кто-то мог остаться настолько открытым и безмятежным после всего, что ему довелось пережить.
В общем и целом, после того самого утра, когда он, вяло посопротивлявшись, остался в Мэноре, Рыжий словно бы отпустил себя. Парень не скрывал того, что наслаждается компанией Драко, и больше не дёргался каждый раз, будто пораженный молнией, когда они случайно соприкасались. Напротив, теперь он сам стал непринужденно нарушать личное пространство Малфоя, то плюхаясь рядом с ним на диване бок к боку; то подкрадываясь сзади к нему в библиотеке, когда блондин чрезмерно увлекался каким-то трудом, с нарочитым комфортом устраивая свой подбородок на остром плече и вчитываясь в те же строки; а однажды он даже позволил себе пожаловать в покои хозяина дома (возмутительно!) и защекотать его до полного пробуждения (нелепо!) — видите ли, уже было за полдень, даже аристократам негоже так долго почивать.
Время от времени Рыжий пропадал, пусть и ненадолго. Он никогда не говорил, куда именно, а впрочем, Драко и не настаивал на объяснениях. Что, тем не менее, ничуть не значило, что подобные отлучки оставались им не замеченными или что они не заставляли его задаваться множеством вопросов: видится ли Рон с кем-то украдкой, например, с Джинни? Но тогда зачем быть таким скрытным — как неподобающе для гриффиндорца! Тогда, возможно, он бегал к Грейнджер, которая наверняка быстро простила неудавшегося возлюбленного (ни от одного наблюдательного слизеринца не укрылось, как та выпендривалась ещё на Святочном балу на далёком четвёртом курсе, стараясь вызвать ревность младшего Уизли). Но в любом случае — для чего? Он скучал по своим? Малфой что-то делал не так, и ему было одиноко наедине с ним? От таких мыслей становилось обидно, ведь, если быть честным с самим собой, Драко как раз только побыв рядом с Рыжим понял, как стремительно может начать таять ледяной панцирь из одиночества, в который он был закован, наверное, с самого детства.
Как-то раз Рон пропал с раннего утра и вернулся только на следующий день. Бедный младший отпрыск семьи Уизли не мог и догадываться, что Малфою придёт в голову приказать домовику подкараулить его в комнате и сразу же отчитаться о его прибытии. Парня немедленно пригласили спуститься к обеду, но он зря обрадовался возможности тут же увидеться с Драко: всю трапезу тот мерил его глазами, мерцавшими холодным гневом, при этом не произнеся ни полслова. Даже Рон почти сразу сложил два и два, поняв, что причина заключалась в его долгом отсутствии. Хотя его возмутило, что Драко почему-то ожидает, что он всегда должен быть подле него, будто действительно подобно комнатной собачке, ему не хотелось с ним ссориться, не после того, как он узнал, каким слизеринец может быть с ним в хорошем расположении духа. Пришлось смело выдержать колкий взгляд и как можно поспешнее выдохнуть:
— Прости.
Светлые брови изогнулись в нарочитом изумлении:
— Совершенно не понимаю, о чём ты, Уизли.
— Так я теперь ещё и «Уизли»? — невовремя отвлёкся Рон.
— Ты всегда им был, разве не так?
— Ладно, не хочу играть в твои игры, Драко. Я обещаю, что больше не буду так задерживаться и заставлять тебя волноваться.
Малфой открыл было рот, чтобы по привычке ему в чём-то возразить, но его собеседник на это только закатил глаза и весело продолжил:
— Не надо отрицать, ты волновался. Но переставай уже дуться! И ещё кое-что. Мне нравится, когда ты называешь меня Рыжим, так что не прекращай, пожалуйста.
Тогда одна эта фраза как будто на мгновение выбила из лёгких Драко весь воздух. Только этот увалень мог так невзначай обнажить чувства другого и продемонстрировать свои собственные, даже этого не заметив. Очевидно, чувства вообще давались ему просто.
Они прожили под одной крышей почти месяц, а Драко не переставала поражать эта совершенно особая способность Рыжего. Тот принимал его всего без лишних вопросов и уточнений, словно бы так оно и было с самого их знакомства, словно он был по его сторону всегда. Но ведь это было не так! Рон не спрашивал больше о том, что двигало Малфоем, и его ничуть не удивляло то, что во многом их существование стало замкнутым друг на друге. Юный аристократ с неудовольствием признавал, что видел подобное раньше: именно в таком духе проходили почти все слизеринские вечеринки к концу шестого курса, — ты знаешь, что такой возможности завтра у тебя может и не быть, у тебя вообще может не случиться завтра, поэтому сегодня ты ни в чём себе не отказываешь, отпустив ситуацию полностью, живя, как во сне. И в рамках такой логики становилось бесславно очевидно, что Рыжий боялся не успеть им надышаться, уже зная наверняка, что потеряет его.
Это раздражало по двум причинам. Во-первых, Драко стал обнаруживать у себя наличие подобного же страха, пусть и был полностью неспособен его объяснить, хотя и понимал, что он идёт рука об руку с другими новыми и странными вещами — например, такими, как желание постоянно прикасаться к Рону (действительно ли его губы такие пухлые, какими кажутся?) и спрятать его от всего мира (мало ли, вдруг он увидит одну из тех паршивых статеек в Пророке, спекулирующих о разрыве в Золотом Трио, и чувство вины таки переборет в нём всякие другие?). Во-вторых, подобное поведение Рыжего означало, что он не верил в долговременность сложившейся ситуации. А как по мнению Драко, так ему и всей жизни не хватит, чтобы разгадать, за что же этот парадоксальный человек его полюбил! Без этого знания слизеринец не мог оценить жизнеспособность этой любви, а если конкретнее — как сильно нужно ему поменяться, чтобы соответствовать своему образу в розовом мировосприятии Рона, и хватит ли её на них двоих.
