========== Часть 1 ==========
— Хозяин Драко желает, чтобы Тикси убрался в Жемчужном зале?
Юный Малфой позволил себе усмехнуться: эту комнату уже никак нельзя было привести в парадный вид. Именно в ней концентрировалось всё то дурное, что некогда воцарилось в Мэноре, и к уничтожению следов которого он попросту не был готов. Потому что это бы означало, что он стал забывать.
— Тикси, оставь всё, как есть.
— Но хозяйка вчера по камину приказала…
— Но она здесь больше не хозяйка, не правда ли? — резко оборвал лепетания своего домовика Драко.
Он понимал, что мама хочет, как лучше для него, потому что у него «вся жизнь впереди» и «даже Верховный суд признал, что за ним нет никакой вины, поэтому теперь нужно двигаться вперёд с высоко поднятой головой, как и подобает Малфоям». Однако не столь давно именно желание поступать в соответствие с ожиданиями его семьи и условностями их круга и завело Драко на скамью подсудимых. Только вот почему…
Слизеринец с силой зажмурился, пытаясь отогнать навязчивые мысли. Прошло уже более месяца с момента слушания его дела, а он всё пытался разобраться в вынесенном вердикте. В конце концов, он оказался, пожалуй, единственным счастливчиком с Меткой, которого не только полностью оправдали, но и восстановили в правах, вернув титул, средства и владения. Жить бы и радоваться, но как соотнести, например, то, как Паркинсон, даже не носящей уродливой татуировки, этого клейма избранных, лишили всего, пусть и разрешили остаться в стране, в отличие от его матери, в то время как Драко был на коне? Газеты не уставали писать о его прецеденте. Народ возмущался. Министерство и Визенгамот сохраняли упрямое молчание.
Не повезло и в том, что суды, проходившие над Пожирателями, были закрытыми, как и совещательный процесс между судьями в рамках вынесения решения. Малфой так и не знал, кого ему благодарить за столь удачный исход. В рядах судей, между прочим, были его сокурсники: посчиталось наиболее справедливым, чтобы герои войны сами определили, что делать с бывшими противниками на поле боя, как реальном, так и метафорическом.
Изначально Драко полагал, что всё дело в святом Поттере, ведь — опять же, прецедент — тот был не только судьёй в его деле, но и вызвался выступить в роли свидетеля защиты. Понятно, будь речь о ком-то другом, подобный конфликт интересов никогда бы не стал игнорироваться, но с Победителем спорить себе дороже. И Малфоя, своего непримиримого школьного врага, упрямый гриффиндорец (почти тавтология, не правда ли?) защищал с горящими глазами, из раза в раз обращая внимание на то, что у Драко особого выбора и не было, и даже при этом он всё же решился на храбрый поступок, сделав вид, что не узнал Гарри в тот самый злополучный день. Говорил, как несправедливо то, что все они, по обе стороны баррикад, подверглись такому испытанию, да ещё и в подобном возрасте. Утверждал, что каждый имеет право на ошибку, и важно не перечеркивать чью-то жизнь, а дать реальный шанс. И, наконец, — главный аргумент — напоминал, что Дамблдор был осведомлён и о предстоящем нападении армии Темного Лорда на Хогвартс, и о планирующемся на него покушении, и не воспрепятствовал этому, а воспоминания Снейпа, доставшиеся ему одному Мерлину известным путём, выступали тому подтверждением.
Подобная речь и правда могла вдохновить других судей, верных Поттеру во всем и вся. Но потом сам Драко, казалось, непоправимо оплошал.
Потому что, когда его воззвали к ответу, он чуть ли не впервые в жизни решил быть максимально честным. Впрочем, и будь его настрой другим, у него не было особого выбора, учитывая, что всех свидетелей по делу, включая и самих подсудимых, принуждали к принятию Веритасерума.
И Драко, конечно, не мог не эпатировать публику, пусть и в такой ситуации. Он признался, как он сначала гордился своей Меткой, и как страшно ему стало потом, когда он осознал, что привилегии обязательно сопровождаются обязанностями; как много времени ему потребовалось, чтобы понять, как починить шкаф в Выручай-комнате — и, возможно, понадобилось бы меньше, не понимай он, что случится в результате успеха; как он обнаружил, что Снейп следит за ним, и как профессор вызвался помочь ему сбежать после…и как он не помнил почти ничего из того, что произошло в ту самую ночь. Малфой тогда прослеживал каждый свой шаг, и между моментами, когда он направился в Выручай-комнату и очнулся в одном из тоннелей к тайному выходу из школы со Снейпом по его сторону, зияла мучительная тьма. Ему жаль, за все, что произошло. И он уверен, что именно он совершил все это. Но за сами действия он отчитаться не может — а значит, и просить прощения за них. Ведь что-то настолько тёмное должно навеки изменить тебя, не так ли? Пусть ты и не вспомнишь этого. А Драко день изо дня просто мучился незнанием. Глупо и нелепо такое утверждать, особенно понимая, что Поттер видел его тогда.
Вполне очевидно, что отражение трагичных событий в подобном ключе не затронуло струн сочувствия в достопочтимых судьях. Кингсли Шеклбот, ныне министр, перекрестил руки и качал головой. Макгонагалл поджала свои и без того иссохшие до тонкой полоски губы. Грейнджер начало быстро водить пером по пергаменту под рукой, делая явно нелестные заметки с очевидным ожесточением. Поттер уставился на него в шоке, как будто не веря в то, что Малфой осмелился произнести подобное вслух, оскверняя любую попытку Победителя Воландеморта ему помочь. Лонгботтом сидел, сжав кулаки, словно будучи в шаге от того, чтобы не вскочить с места и не ударить подсудимого, смачно, от души и до боли, подобной его. Уизли и вовсе вперился глазами в свои руки, низко опустив голову. Только взгляд Лавгуд был чистым, безмятежным, почти ободряющим, — так она смотрела на него и в начале слушания.
Именно поэтому Драко не ждал положительного исхода событий. Более того, он бы его и не приветствовал, потому что понимал, что ему нет места среди прощенных. Ему его и сейчас нет.
Решение принималось долго: делиберации длились почти пять часов. Вернувшись в судебный зал, вершители его судьбы смотрели на Драко иначе, — будто он и не был Малфоем, как если бы они видели его впервые. Но вот Поттера с ними не было, а Уизли так и продолжил сидеть, вперившись глазами себе под нос.
Не будь этой разительной перемены в их лицах, Малфой бы смирился. Да, он убийца, и что с того? Вопрос в том, даст ли он этому определять всю его дальнейшую жизнь. А так — что его определяет? Что он в действительности совершил? И, самое главное: можно ли его за это по-настоящему возненавидеть — может ли он возненавидеть самого себя?
Однако слизеринцы, как известно, не любят — а потому не умеют — долго страдать, особенно же — в муках самоанализа. Следовательно, около недели после суда Драко вполне логичным образом предположил, что может себе позволить начать задавать вопросы. Самой идеальной кандидатурой для беседы выступал никто иной как, разумеется, Золотой Мальчик.
В письме, впоследствие отправленном филином, Драко постарался быть предельно вежливым, настолько, насколько позволял его характер, понятное дело. Сухо выразив благодарность за поддержку в суде, он интересовался, возможно ли будет для гриффиндорца прибыть в Мэнор для обсуждения отдельных моментов.
«Я понимаю», — писал Малфой, - «что ударяться в детали для тебя, мистер Поттер, было бы невозможным. Впрочем, уверен, ты вполне мог бы мне намекнуть, что именно перевернуло дело с ног на голову. Я это видел, ты это видел, все это поняли, — скрывать тут нечего. Мне очень важно знать».
Но шло время, а мальчик с комплексом героя не подавал и виду, что получал послание подобного содержания. Драко почти не расстроился, его только настораживало, что ответом его не удостоили вовсе, ибо это было крайне противно привычной манере старого школьного недруга.
Можно было утверждать, что осознание собственной беспомощности жгутом скрутило его, заставляя, чуть ли не подобно Империусу, стать пассивным, послушным мотивам повседневности. И ровно сейчас она диктовала, чтобы он сидел, запершись в своём родовом замке, зачитываясь историческими талмудами из библиотеки с неиссякаемыми запасами и потягивая огневиски многолетней выдержки.
