— Как сильно? — тот, уставший, измученный, не сдавался до последнего.
— Больше самой жизни.
— Хорошо, — Драко тут же расслабился, повалился на него, изможденный. — Это хорошо.
Рон потом ещё долго гладил его по голове, отводил светлые пряди со взмокшего лба, а сам думал: как так вышло, что его собственные чувства, тяжелые, тёмные, оказали такое влияние на слизеринца? Неужели они вызывали худшее в нём, делая зависимым от безусловной и не совсем-то здоровой или вообще нормальной любви Рона, а значит, опасным для самого себя?
Весь остаток его дня прошёл рядом с Малфоем. Рон буквально носил его на руках: нанёс заживляющее, наполнил ему ванну, отнёс в спальню, предварительно напоив отысканной среди бездонных запасов поместья успокоительной настойкой, а после держал бледную руку в своей, сидя на постели Драко, пока он не заснул.
За всё это время они почти не говорили. Малфой был доволен, что вновь получил желаемое, и, видимо, был уверен, что после произнесённого их ссора будет забыта; Рон же не хотел нарушать душевный покой Драко, опасаясь, что тот снова начнёт спор, на который ни у кого из них не было сил.
Слизеринец не мог знать, что его поступок лишь укрепит желание Уизли прекратить эти отношения, которых он ни за что бы в своей жизни не мог предвидеть, предугадать, предотвратить наперекор своему глупому сердцу. Как повелось, если Рон и думал о своём будущем крайне мало, то вот о будущем Драко — постоянно. И в нём его кривоногой любви, так видимо коррумпировавшей желавшего владеть ею Малфоя, просто не могло быть места.
И Рон исчез тогда же, без объяснений и прощаний, твёрдо веря в то, что Драко будет верен своим словам и своей натуре и никогда не унизиться до того, чтобы броситься на поиски кого бы то ни было. А особенно — на поиски человека, который посмел оставить его, даже любя его так сильно.
***
Малфой и правда не явился по его душу, ни через неделю, ни через месяц, ни через два. Несмотря ни на что, юный Уизли ощущал некое разочарование, но его с лихвой перекрывало облегчение: теперь всё пойдёт, как и должно было — Драко будет жить своей блистательной жизнью, а Рону можно выдохнуть и перестать цепляться за призрачную надежду.
Однако его повседневность всё равно перестала выглядеть прежней, так как стала попеременно нарушаться рядом неожиданностей.
Сначала на его пороге возникла Гермиона.
Она долго держала его за руки и всё глядела глазами горького шоколада, ничего не говоря. Потом обняла, порывисто, крепко. А затем затараторила, в своей особой манере:
— Ох, как я скучала по тебе! Все мы скучаем. Просто, Рон, пойми, никто не ожидал, что в тебе живёт столько сложностей и противоречий. И Малфой? Боже мой, это было слишком шокирующе, а ведь после войны и так нервы на пределе, душевные травмы и иже с ними, ты же должен понимать. Но ведь ты столько сделал для нас, для победы, мы через столькое прошли вместе. И, наверное, будь я на твоём месте, а ты — на месте Малфоя…или Гарри, или Джинни, — поспешно добавила девушка, чуть краснея, — я бы заступилась за вас. Убила бы, предала, заплатила любую цену.
— Герм, не надо, — остановил её Рон, когда разговор зашёл о самом пугающем, — спасибо, что поняла. И прости, что я не мог тебе рассказать об этом.
Гермиона вновь обняла его и с той поры частенько заглядывала на огонёк, впрочем, стараясь больше не упоминать ни о других их друзьях, ни о Драко, ни о самом конфликте.
О Малфое не говорили и Паркинсон с Забини, которые появлялись то парой, то по отдельности, всяческими уловками пытаясь вытащить его из четырёх стен. Менее слизеринцами, они, конечно, не стали, но флирт свой прекратили вовсе, и Рон приспособился и подыграл их намеренному молчанию, как-то приноровившись почти наслаждаться их компанией. Надо же было с кем-то общаться в этом дивном новом мире.
Через некоторое время объявился и Невилл, правда, в письменной форме. Он писал о том, что отправился в экспедицию по северной Африке в поисках новых видов лечебных трав, что понял, как ещё они молоды и глупы, несмотря на то, что одержали победу над опаснейшим тёмным волшебником их времени, а ещё — что влюбился.
»…она из магглов, Рон, но она пережила не меньше, чем мы в последние пару лет, а ведь у неё нет возможности толком себя защитить, нет какого-то заклинания, чтобы мигом прекратить гражданскую войну, наркотрафик, никчёмное кровопролитие, напрасные смерти. И я признаюсь, потому что именно ты меня наверняка поймёшь: иногда, лёжа в ночи наедине со своими демонами, я ловлю её неслышное дыхание и представляю, как Авадой гашу жизнь всем местным лидерам, включая её отца и брата, топчу их, как саранчу, потому что они посмели заставить её плакать. По сути — больше крови, больше смерти, ничего это не изменит, и она меня только возненавидит за такое, но помечтать-то можно?
Брат, ты пиши. Не мне тебя осуждать».
Рон ещё мог допустить, что это всё влияние Гермионы, не иначе, но ветер перемен дул всё сильнее, и уже только дипломатическим тактом подруги его становилось рационализировать всё сложнее.
Если в Мэноре «Пророк» и другие издания почему-то не водились, когда Рон наконец начал их почитывать, упоминаний о себе он уже не находил вообще. Во всяком случае, до поры до времени, потому что вскоре, пусть и изредка, начали печататься заголовки вроде: «Рон Уизли: забытые герои» и «Рональд Билиус Уизли: что он сделал для победы», всё с перечислением тех боевых и тактических действий, в которых он участвовал, как-то нарочито исключая нападение Пожирателей на Хогвартс. Гермиона добавила масла в огонь, прислав копию «Ведьмополитена», в данном выпуске которого был обширный биографический профиль на Рона, как утверждалось, «самого загадочного, а значит, и сексуального персонажа послевоенной эпохи».
Самой резонансной, однако, доказала себя статья на первой странице «Воскресного пророка», где проводилась чёткая связь между тем, как Рон пытается реабилитировать поколение детей Пожирателей, налаживая с ними дружеское общение (и, естественно, наглядным подтверждением этому выступали колдографии с ним и друзьями Драко во время их встреч на публике), наставляя их, так сказать, на путь истинный, чтобы без ненависти, без рецидивов, а новое руководство Министерства его наказывает за благородные порывы души, бессердечно и, кстати, чуть ли не незаконно отнимая возможность стать аврором.
Кингсли по такому поводу даже отправил ему Вопиллер:
«Уизли, я должен был посадить тебя, пока у меня была такая возможность! У меня же люди скандируют теперь под окнами: «Рональда Уизли — в новые министры», и кто только додумывается до таких рифм! Ради Мерлина, да делай ты, что хочешь, иди ты в этот Аврорат, только приходи на Бал в честь Победы этим летом. И лучше — с кем-то из твоих слизней!».
У самого гриффиндорца от таких эмоциональных качелей стала порядочно раскалываться голова на регулярной основе. Он, медля недели с две, уже почти было отправил своё заявление на поступление в аврорскую академию (таков ведь и был изначальный план, уговаривал он себя), как ему пришло письмо из Парижского университета магических искусств, места крайне элитарного и, как водится, престижного, в котором его звали изучать ЗОТИ и намекали, хотя и выражениях очень туманных, на будущие карьерные перспективы в академии. Это звучало куда лучше, чем снова драться, спасаться и жить на грани, и Рон, не давая себе лишний раз обдумать, откуда такое предложение вообще могло взяться, тут же принял его.
Однако окончательно в своих догадках Рон утвердился, лишь когда одной ночью, часа в три, его растолкал Гарри. А кто ещё не расщепился бы при аппарации, будучи пьяным вдрызг, как не Мальчик-который-выжил? Пришлось включать везде свет, делать ему кофе, слушать малосвязные восклицания и пытаться выцепить из этого что-то по-настоящему важное. Такое, как, например: «Если бы не ты, то всю грязную работу всё равно Снейпу бы делать, не этому трусу, а я так неправильно о нём думал, так виноват, не хочу повторяться». Или: «Джинни несчастливая, да и я, ну и как к свадьбе готовиться прикажешь? Без брата и лучшего друга, не, не пойдёт». И, наконец: «Ты не думай, я это, не хотел так напиваться, но Огденское это такое крепкое, ух! Говорит, чуть ли не его пра-прадед им запасался, представляешь? А я не поверил человеку, сидел же такой нелепый, яблоки резал,» — удар поддых, разрыв аорты, а ведь даже имени никто и не произносил.
