Гимтар поднялся с мягкого ворсистого ковра. Фракс со свитой громко переговаривались, выясняя, кого лучше выставить следующим против ухватистого пайгала. Тот сидел в своем углу и ждал. Гимтар подошел к нему. Бойцу помогал человек Вутца, который привез письмо от Остаха из Атриана. Его звали Морх; на днях танас подробно беседовал с ним.

– Как ты? – хлопнув борца по спине, спросил Гимтар. – Еще двоих сможешь одолеть?

– Сможет, сможет, – проворчал Морх, разминая товарищу загривок и плечи.

– Сделай красиво, – шепнул Гимтар. – Даже проиграешь – неважно. Главное, пусть эти имперцы обо всем на свете забудут, кроме своей клиббовой борьбы.

Пайгалы посмотрели на него, переглянулись и улыбнулись.

– Это мы умеем, – кивнул пайгал. – Все сделаем, танас.

Гимтар пошел дальше. Невдалеке стояли просторные возы квельгов, которые расторговались большими медовыми сотами, полными пахучего густого меда; рядом нашлось место для корзин, доверху наполненных сушеными ягодами; бочонки с моченым яблоком, квашеной капустой. Если бы не представление, имперские купцы давно смели бы все товары. Чуть поодаль он увидел крепкие телеги гверхов. На временных больших рамах висели их знаменитые ковры из крашеного войлока, циновки, попоны, занавеси, шляпы, поддоспешники и даже сапоги – и все из валяной шерсти. Через дорогу виднелись распряженные неказистые арбы с большими – в человеческий рост – колесами. Там торговали тонко выделанной кожей, бурками, безрукавками. Рядом виднелись горы строевого леса. Поблизости разливали свежее пиво. Это добро в Империю не доедет – здесь выпьют.

Уже много лет ярмарка проходила на поле близ Архоги. Его даже из-за этого и озимой рожью не засевали, только пшеницей по весне. Как раз ко времени ярмарки и успевали убрать.

– Ничего! Пайгал-то вишь какой оказался! Насовал этому бахвалу!

– А завтра на поясах будем, по-нашему! Глядишь, и я выйду.

– Ты? Ты пиво пей да стой в сторонке, не позорься…

Вокруг стоял гомон. Пользуясь перерывом между схватками, люди судачили о том о сем. В основном обсуждали недавние поединки. Танаса многие узнавали, кланялись. Гимтар кивал в ответ. Головорезы, дружки Тарха, которых к нему приставил Рокон после нападения гворча на Виллу, отгоняли назойливых челобитчиков.

– Точно тебе говорю! Вон видишь, стоят? Чтоб мне провалиться, правду говорю – мертвяков своих на деревьях развешивают!

– Чудно-то как. Совсем дикие, наверно? Небось, и по человечески-то говорить не умеют?

– Чего это? Очень даже умеют. Вчерась пива надулись. Так один такого наговорил…

– Что наговорил-то? Да оставь ты свою кружку, говори уж!

– Про Суд Хранителя говорил, да про ведьму, которая не ведьмой оказалась!

Гимтар остановился и навострил уши.

– А! Ты про этого дурака? Он своими побасенками уже третий день народ веселит!

– Это тот, что про Старого Хозяина рассказывал? Как он их обсыкивал?

– Ага, ссал сверху им на головы!

Раздался дружный хохот.

– Да, это же тот дурень, что как напьется – орет «мальчишка всех нас спас»!

– Никакой он не дурень! Мы дурни. Я вот подумал – какой же это мальчишка может вместе с упрямым Хродвигом ездить?

– Кто? Кто?

– Да иди ж ты!

– Быть не может!

– Да точно говорю! Только Данова Кровь над Хозяином Гор превозмочь могла. Видно ли – чтоб Джогу-Вара простого мальчишку слушал?

– Да это ж наш Ултер!

– Левый? Левый?

– То-то я смотрю – младшенького-то Дана Рокона, храни его Матерь от невзгод, на Летней Вилле не видать.

Танас потихоньку отошел в сторону. Мужики, а как распустят языки – хуже самой последней деревенской сплетницы становятся. Танас прошел дальше. Здесь дорога сужалась перед въездом в Архогу. С одной стороны высились груды уложенных просушенных бревен, а с другой размещался большой загон, забитый блеющими овцами. Гимтар покрутил головой, почесал макушку. Дернул себя за бороду и подозвал охрану.

– Ну-ка, ребятки, идите сюда…

Как выяснилось позже, Гимтар смог украсть у Пограничной Стражи больше, чем три дня. Если сотни дисциплинированных воинов-порубежников кое-как продрались через муравейник осенней ярмарки, то обоз с провизией и длиннющий караван рабов безнадежно увяз в нем и застрял. Телеги сцепились намертво, перегородили дорогу. К несчастью, вдруг раскатились плохо уложенные бревна, которые раздавили пару повозок обоза. Добавили переполоха и разбежавшиеся напуганные глупые овцы… Вслед за овцами чуть не сбежали рабы, которых гнали в Шахты и в Колодец. Пограничная Стража, что охраняла невольничий караван, не имела той сноровки, что была у Дорожников, и не умели держать рабов в кулаке. Поговаривали, что некоторые рабы все-таки сбежали.

В тот вечер на Вилле танас выставил своей перепачканной еловой смолой охране бочонок крепкого пива. Домочадцы шептались и недоумевали – с чего бы это расщедрился суровый Гимтар? Стареет что ли? Или по мальчишкам скучает по-прежнему?

Клоп

Клоп с размаху приложился деревянной лопатой по крупу упрямой лошади. Та всхрапнула, покосилась бешено, переступила ногами… Но Клоп уже знал ее подлый норов, и треснул ее еще раз. Та мигом успокоилась и сдвинулась в сторону.

«Это я раньше вас, сволочей, побаивался, – подумал Клоп, сгребая ненавистные конские яблоки в кучу. – А теперь нет. Главное – лопату держи крепче и спиной не поворачивайся. Когда сзади стоишь».

Лошадь у коновязи фыркнула недовольно, и Клоп откинул собранную кучу навоза в проход. Проходя мимо кобылы, Клоп потрепал ее по гриве и пошел к следующей. Та уже выучила, чего он хочет и посторонилась. Клоп вновь заскреб лопатой.

«У меня злата-серебра полмешка припрятано, а я тут дерьмо за лошадьми выгребаю, – в сотый раз подумал Клоп. – Сначала гребу – а потом ем».

Сколько бы он ни ворчал про себя, но ясно понимал – лошади его спасли. Лошади – и два дурня при табуне, с которыми он сейчас делит драную палатку. Мотр-лошадник и Маурх. Беглец благополучно преодолел путь от моста у деревни молчальников до развилки: дорога была простой, не заблудишься. Золото в мешке становилось все тяжелей, а провизия – все легче. Потом еда и вовсе кончилась, а Клоп несколько дней торчал рядом с огромным походным лагерем. Беглец валялся среди камней, высматривал сам не зная чего, и ломал голову. Нужно было как-то миновать горских воинов и обслугу, имперских строителей и выйти на Долинный Тракт. Если бы Клопу это удалось, то потом он прокрался бы по дороге ночами, обходя стороной попадающиеся навстречу села. А потом вышел бы из долины, дошел до первого города и зажил как господин. Вот только не вышло: лагерь, приткнувшийся у моста через неширокую, но свирепую речку, обойти не получалось.

Он уже совсем отчаялся, когда приметил эту парочку, которые изо-дня в день выгоняли табун пастись. Свежая трава вокруг лагеря давно кончилась, а отгонять лошадей далеко от стоянки пастухи боялись. Вот и паслись худющие животины изо дня в день на одном и том же исхоженном чахлом лужку. Плешивый Мотр ходил меж лошадей, оглаживая им худые бока, и едва не плакал в бороду. Маурх-дубина смотрел на приятеля и тяжело вздыхал.

Клоп смотрел на них из-за камней день, другой. Брюхо липло к хребту, в глазах мутилось – и беглец решился. Спрятал котомку с золотом под приметным валуном, надежно присыпал каменным крошевом, утоптал. Перед этим вытащил три серебрухи и зажал в кулаке. Выкатился по склону горе-пастухам навстречу, пал в ноги. Замычал тоскливо, тыча пальцем в рот. А другой рукой протягивая серебро. Плешивый как серебро увидел – аж затрясся весь. Смахнул монеты с ладони, за шкирку его поднял и к лошади тащит.

С коровами-то, было дело, Клоп много знался: и дерьмо прибирал, и доил, и кормил. Вот и не почуял сперва подвоха. Потянулся потрепать животину по гриве – а та как куснет его за плечо! Еле-еле успел выдраться! Лошадник заржал, паскудник, и хлопнул Клопа по спине.

– Работать будешь? За лошадками смотреть? – весело спросил плешивый, любуясь монетами на ладони.