Клоп радостно закивал, а второй – немолодой уже мужик – ткнул ему маленьким твердым кулачком под дых. Клоп рухнул на землю – удар был слабым, но и он сколько дней не жравши!? В четыре руки его быстро обыскали. Ничего не найдя, усадили на задницу. Плешивый схватил одну из лошадок, что выглядела не такой заморенной, и пустился с ней вниз.

– Ты откуда взялся? – принялся расспрашивать его тот, кто остался.

Клоп только знай, мычал жалостливо, кивал в сторону гор и пожимал плечами. Дознатчику это быстро надоело, и он махнул на недомерка рукой. И сам стал на жизнь жалиться. Рассказывал про то, в какую переделку он, Маурх, с другом-лошадником Мотром попал в этих клятых горах. Тогда-то Клоп и узнал, что встреченные им оборванцы – его старые знакомцы. Почти. Как оказалось, приятели прислуживали тем самым дорожникам, чьи тела Клоп с остальными восставшими побросали в Колодец. Хозяев, получается, прибили, а слуги с лошадями остались.

Клоп вспомнил свой побег из Старого Поста с пьяным в дым Книжником. Вспомнил, как их чуть не прирезал встреченный Пиво с дружками. Всё вспомнил. И лагерь разоренный, и то, как соватажники с горящими глазами метались по стоянке, крича во всю глотку и вспарывая тюки в поисках добра и браги с вином. И себя, радостного, вспомнил; как он мешок овса упер.

Не иначе, сам Пагот-насмешник поставил этих двух на его пути. Клоп покосился на разговорившегося Маурха. Если эти двое узнают, что он виноват в бедах их любимых лошадок, то забьют на месте. За тот украденный мешок овса еще и покуражатся над ним напоследок. Поэтому главное – чтобы никто не признал в нем беглого колодезного раба. А кто его мог признать? Из тех, кто отправился за горским золотом, в живых остался только он и Книжник. Но того увезли в другую сторону, а в горах зима настает быстро.

Его размышления прервало появление плешивого Мотра. Он вел в поводу конягу, навьюченную мешками. Лошадник снял один из них и стал сыпать зерно прямо на землю. Лошади, словно курицы, бросились на звук сыплющегося зерна и обступили счастливого Мотра. Клоп понял, что одну монету из трех плешивый уже спустил. Не на себя – на своих лошадок. Покосившись на Клопа, плешивый достал из-за пазухи горбушку хлеба и крупную луковицу. Швырнул их приблудышу. Клоп поймал их, прижал к груди и отправился к реке.

Пожалуй, с этими двумя каши не сваришь. Не из чего её будет варить, кашу-то. Всё зерно на своих кляч спустят. Из болтовни Маурха беглец понял, что их подкармливают дорожные строители, которые сидят здесь сиднем уже невесть сколько. И дорогу до Колодца не строят, и уйти не могут: не велено. Покосившись на впалые щеки любителей лошадей, Клоп понял, что подачки у строителей скудные. Маурх посетовал, что и самих дорожных рабочих кормят жители ближайшего села по указу местного рекса. А строители делятся с лошадниками не по доброте душевной. Просто седмицу назад пала кобыла, которую тут же пустили в общий котел. Теперь все ждали, когда сдохнет следующая.

Клоп понял, что кормить его никто не будет. Трясти мошной не хотелось – показывать монеты было нельзя. Клоп зачерпнул студеной воды из речки и вдоволь напился. Только потом откусил кусок хлеба. Беглец сидел на камушке, хрустел луковицей, чавкал хлебом и думал. Что бы сделать такого, чтобы эта еда не стала последней? И придумал. Даром что ли столько коровников в свое время сменил?

Когда в лагере в очередной раз появились подводы с провизией для горских воинов и строителей, Клоп схватил за руку краснощекого старосту и жалобно замычал, тыкая пальцем в сторону. Тот вырвал рукав и замахнулся. Но Клоп замычал еще громче и бухнулся ему в ноги. В общем, уговорил кое-как. Привел краснорожего к коновязи. Подвел к кучам дерьма, что успели скопиться за это время. Староста почесал макушку. Клоп замычал и схватился за деревянную лопату, показывая, как он укладывает навоз на телегу. А затем замахал рукой в сторону общинных полей за рекой. А потом вновь замычал жалостливо и начал тыкать грязным пальцем в открытый рот.

Так у него появилась работа и еда. Деревенские выдали Клопу плохонькую телегу, а Мотр дал лошадь. Плешивый в шутку прозвал его дерьмовозом. Дурацкая шутка как слетела с его поганого языка – так и покатилась по лагерю. Теперь иначе, чем дерьмовозом его никто не звал. Целая седмица понадобилась для того, чтобы вычистить кое-как стойбище мотровских кляч.

Через весь лагерь Клоп ехал на своей скрипящей телеге. Рабочие-бездельники весело кричали ему в след про дерьмовоза, но Клоп не оборачивался. Раньше он многое бы им рассказал. И про их маму, и про папу, и про беременных ослиц. А теперь что? Языка-то нет. Это с лошадками он кое-как общался: свистел, шипел, – чтоб от собственной немоты не свихнуться.

Когда Клоп впервые пересек лагерь и выехал на Долинный тракт, то чуть не сглупил. Остановив клячу у неприметного съезда на еле заметную дорогу к полям, Клоп смотрел на лежащую внизу долину. Тракт манил и звал его. Забрать мошну – и дать деру отсюда. Беглец спрыгнул с облучка и притопнул по брусчатке, словно проверяя – готова ли дорога к его походу. Дорога была готова, – вот только он покачнулся и его повело в сторону. Для дальнего пути он еще был слишком слаб. Мясом его деревенские не потчевали, но яйцами, брынзой, молоком и пресными лепешками справляли исправно. Хватало подкрепится вечером всем троим. Вскоре по разговорам Клоп узнал, что где-то в Долине шарятся имперские войска и рекс горцев. Тогда желание лезть в долину разом пропало. Здесь он прятался за вонючей телегой и широкой деревянной лопатой. А если его повстречают в Долине – за что он будет прятаться – за мешок золота? Ну-ну.

За седмицу, харчуясь каждый день и махая лопатой, беглец окреп. Но и дерьмо кончилось. А нет дерьма – нет еды. Деревенские не дураки, кормить просто так не будут. Клоп почесал макушку и пошел на поклон к горским воинам. Те не сразу поняли, что нужно недомерку с его вонючей лопатой. А как поняли – обрадовались. Самим воинам махать лопатой не с руки; обслуги было мало, и она сбивалась с ног. А деревенских позвать они не догадались. За работу вояки давали ему немного муки. Стало повеселей – теперь ему платили и горцы-селяне, и горцы-воины.

Клоп посматривал на здоровенный закопченный шатер – ставку местного рекса. Беглец знал, что правитель уехал вниз, встречать войско имперцев. Поговаривали, что войско отправил лично император, чтобы примерно покарать взбесившихся рабов.

Клоп набрал полную лопату конских яблок и перекинул в телегу. И так и замер, пронзенный внезапной догадкой. Он ясно вспомнил вдруг тесную комнатку Арратоя в Старом Посту и открытую Рабью Книгу. Тогда, увидев мертвого Егера на полу, Клоп мигом протрезвел. Сразу понял, что Череп не станет разбираться, кто прав, кто виноват. Удавит Клопа в назидание остальным. Так что Арратой с его баснями о горском золоте как нельзя кстати подвернулся. Потом, когда они подошли к окну чтобы спуститься по оставленной веревке, проклятый Книжник решил передать послание лично Императору. Пьяно хихикая, он накарябал в Рабьей Книге что-то про ослиную сраную задницу. Клоп писать не умел. Поэтому он подскочил к книге и без затей залепил окровавленной ладонью по странице.

Недомерок опустился на землю и прислонился к тележному колесу. Ноги вдруг ослабли и в голове зашумело. Он вспомнил здоровяка Плака, Черепа и других колодезных. Представил, как им рубят руки и ноги и обливают маслом. Подносят шипящий, плюющийся огнем факел… Клоп рассмотрел в солнечном свете свою заскорузлую испачканную ладонь. Неужели их всех казнят за то, что он залепил тогда вот этой ладонью пощечину самому Императору?

– Ты чего расселся? – послышалось издалека. – Тебе дерьма на лопате поднести? – и дружный хохот.

Клоп вскочил и запрыгнул на облучок.

По утрам уже хорошенько подмораживало. В поилках приходилось ломать тоненький ледок. В драной палатке становилось холодно. Беглец с неудовольствием отметил, что уже вторую монету Мотр спустил на овес для своих драных кляч. Втроем они наскоро перекусили вчерашними лепешками, которые пек Маурх, и разошлись.