– Так, может, лучше сейчас, Тиберия? Пока тебе девятнадцать? – он поднял пистолет на уровень ее глаз.—Пока своей красотой ты бесишь богатых сеньорит и открываешь кошельки заезших фатов? Зачем ждать, когда в тридцать у тебя провалится нос и даже горбун обойдет тебя стороной?

Вытянув перед собой руку с пистолетом, он с высоты своего роста впивался в Тиберию глазами и сурово молчал. И бледное лицо его с жесткими штрихами усов показалось ей необычайно жутким и прекрасным одновременно, так, что руки, сложенные на груди, схватились холодом.

– Ну, что ты раздуваешь ноздри? – капитан сделал по-следний шаг.– Боюсь, у нас не осталось другого выбора…

Тиберия помертвела от страха, отпрянула. Хотела что-то сказать, но ужас парализовал ее… как перед всадником Апокалипсиса23.

Луис щелкнул курком. Тиберия ахнула и закрыла глаза.

– У самой красивой розы самые длинные шипы,– услышала она над своим ухом. Луис не дал ей ответить.

Обдав Тиберию табачным духом, капитан припал к полуприкрытому рту. Секунду спустя он оттолкнул ее прочь и плюнул в лицо.

– Что же, дыши. Я не убью тебя… хотя мой братец сделал бы это, прости, из удовольствия… Иди и живи, если после этого,– Луис указал пистолетом на труп сержанта,—тебя не загрызет совесть и не постигнет Гром Небесный. Иди и живи.

Тусклый красноватый рассвет едва пробивался сквозь дымные влажные испарения тумана, ложился на сырую глинистую почву, скользил по развесистым корням и ветвям ближних кустарников и деревьев. За ними плотной, непроницаемой стеной клубился сумрак, загадочный и бездонный.

– Я думаю, тебе нечего жаловаться, Симон? Путешествие со мной было приятным? – Сыч лукаво зыркнул на него и захохотал.

– Скажем, сносным,– ротмистр постарался скрыть свои чувства.– Когда мы увидим Монтерей?

– Сегодня к полудню. А ты не потерял пакет? —дель Оро протянул руки к костру.– Смотри, в нем твоя жизнь. Ну разве не смешно, амиго?

– Да,– закуривая сигару, ответил ротмистр.– Не смешно.

Проводник с подозрением уставился на Бернардино.

– Что ты так смотришь на меня, Сыч? Я должен радоваться? Но мне что-то не весело… Знаешь, я заметил…

– Много замечаешь! – оборвал его полукровка и тут же тыкнул драгуна стволом пистолета в живот. Боль ослепила Симона, и он едва не упал в костер, однако стерпел, стиснув зубы, и медленно опустился на поваленное дерево. Метис усмехнулся: – А из тебя мог бы получиться неплохой индеец, белый… Но впредь не смей говорить мне поперек. Ты знаешь, что такое мексиканский галстук? – Рамон высморкался в костер и вытер пальцы о засаленные кожаные штаны.—Это когда болтуну режут глотку… Затем запускают в нее пятерню и вытаскивают язык… И он через порез болтается… вот тут,– полукровка со знанием дела хлопнул себя грязным пальцем в грудь.– Усвоил?

– Ты что же думаешь, Сыч, я настолько влип по твоей милости в дерьмо, что мне осталось только заткнуться? Мы, кажется, уже пришли с тобой к соглашению: мой пакет —твоя дружба. Или ты опять решил перекроить шкуру? Хватит угрожать мне, сам не напугайся.

– А я пугаю? – метис подбросил валежника. Под серым сомбреро, точно два вороньих крыла, качнулись густые длинные пряди волос.

– Только не меня. Одно могу сказать тебе, Сыч. Ты всю жизнь жил по закону ножа… От него и погибнешь.

Дель Оро посмотрел на него в упор. Индейские глаза его тотчас похолодели.

– Ты что же, служивый, думаешь, я растаю от твоих проповедей, как кусок масла? Хватит втирать мне мозги! Тебя ведь, верно, заставляли читать Библию, а? Ну так вот, весь этот кирпич уложится в трех годах моей жизни.– Полукровка с язвительной усмешкой посмотрел на выражение лица своего пленника. Колючие глаза так и шарили по драгуну с головы до пят, точно искали зацепку.—Знаешь, амиго, когда смерть дышит в затылок, делаешь странные вещи. А ты, похоже, игрок со смертью.

– Но не такой азартный, как ты, пикаро24.– По спине ротмистра пробежал холодок. Ему давно не приходилось встречать такого зловещего взгляда.

– Не зли меня, белый,– проводник помолчал, потом вдруг подался вперед, и лицо его в мгновение ока исказилось гримасой испепеляющей ярости.– Тебе же лучше, вонючий пес, если я останусь добрым… Иначе порежу тебя на ремни! И не вздумай наложить на себя руки, Симон. Клянусь матерью, я сдохну следом, чтобы свести с тобой счеты и на том свете. Ну-ка, скажи лучше, ты же был ближе к команданте… Это правда, что сыновья де Аргуэлло не ладят со своим папашей? Поправь, если я в чем ошибся, но мне так говорили.

– Тебе не солгали. Но что это меняет?.. – Симон беспокойно посмотрел на бандита.

– А я думал, драгуны, как ты, умеют скрывать свои чувства,– метис, ковыряя свои черные ногти, с победной ухмылкой глянул на Бернардино.– Ну, а что это меняет… не твое дело, солдат.

– Пусть так. Но что делать, если губернатора не окажется в пресидии?

– Амиго! – Сыч удивленно развел руками и цокнул языком.– Ну разве это первые сложности в твоей жизни? Ты же хочешь жить? Значит, найдешь выход.

Внезапно кони забились на привязи. Оба насторожились, прислушиваясь к звукам, рождавшимся в глубинах леса. За мрачной завесой предрассветного сумрака притаилась незримая опасность. Возникнув неожиданно, она могла разодрать человека когтями, растоптать тысячью ног огромного стада, ужалить смертоносным ядом или прон-зить грудь острием копья.

Дель Оро вздрогнул и выпрямился. Чувства его напряглись и обострились до предела. Всем своим звериным существом он ощутил: что-то движется по лесу. Дым от ко-стра и терпкие испарения сырых трав мешали распознать запахи. Стоя плечом к плечу, они долго вглядывались в густую зелень. Ничто не шевелилось, не слышно было ни звука – только однообразный шум листвы да редкий звук падающих с ветвей капель. Ни одного подозрительного запаха не доносилось до их ноздрей. Но оба чувствовали, что опасность существует, и что она близко.

– Отвяжи лошадей! – шепнул Сыч, скакнул в сторону от захиревшего костра и тотчас же исчез из глаз Бернар-дино.

Миновав кустарник, Рамон пригнулся и тихо двинулся к тому дальнему месту зарослей, где, как ему показалось, слышался щелкающий звук. Незатушенный огонь отчасти помогал ему ориентироваться: слабый рубиновый отблеск очерчивал кусты и указывал верное направление; сам же он оставался невидимым для врагов.

Сыч продвигался медленно, часто замирая, сглатывая слюну, сжимая в руках карабин и пистолет. Глинистая почва разбухла от ливней, и благодаря этому он крался совершенно бесшумно.

Не доходя до зарослей орешника, Рамон остановился и долго выжидал. Щелканье слышалось отчетливее с каждой секундой. Оно напоминало звук тысяч и тысяч маленьких ножниц, лязгающих по всему фронту тянувшегося леса.

Волосы на голове метиса встали дыбом, когда кустарник вдруг ожил, зашевелился, а за ним вздрогнула и ожила трава, точно кто-то незримый настойчиво дергал ее и теребил.

Истошный вопль дель Оро известил Бернардино о случившейся беде. Ротмистр уже был в седле, когда послышался нарастающий шум. Сырой воздух прорвал крик, потом другой. В папоротниках мелькнул полосатый хвост какого-то животного. Затем затрещали ломающиеся ветви… Лошади встали на дыбы, и Симон едва удержался в седле, чтобы не сорваться на землю. А через секунду с горящими от ужаса глазами и вопя во все горло показался и сам Рамон.

– Красная смерть! Спасайся!

Дель Оро, теряя пистолет, не помня себя, вскочил в седло. При этом он взвыл, точно его резали заживо, и что было силы несколько раз ударил себя по ляжке.

У Симона перехватило горло, когда он увидел левую ногу проводника. Голенище сапога изгрызанными лохмотьями свисало с его щиколотки и блестело от крови.

Бернардино обернулся – и обмер. В десяти футах от него, насколько хватало глаз, шевелилась земля. Миллионные полчища муравьев-кочевников, точно красные волны, затопляли весь лес.