Герцог сомкнул ладони перед лицом и легко постучал ими по губам.

— Я думаю, вы можете объяснить разве что ваше понимание этих вопросов. Понимание парня из рабочих кварталов. Но вы задели мое любопытство, и я выслушаю ваше мнение на сей предмет.

Эйдан усмехнулся, повернулся к Лейтис, покрепче ее обнял, скользнув рукой с плеча на талию, очень нежно поцеловал в губы коротким поцелуем, а потом указал стеком, который по-прежнему держал в руке, на пол возле своих ног.

— На колени, девочка моя. Голову сюда положи, — и похлопал себя ладонью по бедру.

Герцог высоко поднял брови, а Лейтис которая наблюдала их диалог с большим любопытством и разулыбалась на словах "на колени, или я тебя выпорю", выполнила его приказ с очень явным удовольствием. Скорее всего, просто продолжала демонстрации против отца, которые очень даже можно было понять. Эйдан довольно улыбнулся и погладил ее ладонью по голове, а потом — большим пальцем по подбородку и нижней губе.

— Чудесная девочка. Можешь говорить и свободно двигаться, Лейтис, — он снял с руки петельку поводка, положив его себе на колено, и продолжил поглаживать ее по волосам, почесывая пальцами за ухом. Ужасно неприлично и восхитительно приятно, ровно так, как ей нравится. Эйдан поднял взгляд на герцога. — Ваша очередь, ваше высочество. Отдавайте указания дочери.

Тот вполне ожидаемо воскликнул:

— Лейтис, прекрати немедленно это представление. Как ты себя ведешь?

— Как саба, папа, — ответила Лейтис и, разумеется, не сдвинулась с места.

— Что ж, молодые люди, — герцог поднялся из-за стола. — Я понял, что мы не придем к взаимопониманию. Очень жаль, что мне придется перейти к менее мягким методам общения с вами, мистер Дейн.

Страшно Эйдану от его угроз не было совершенно, как не было с самого начала их отнюдь не дружественного общения. И это герцог тоже мог бы понять о нем, если бы не был идиотом. Большую часть жизни у Эйдана не было ни денег, ни связей, ни возможностей. У него были ровно две вещи: уверенность в собственной правоте и ясное понимание, чего он хочет и что ему нужно. И вся "Дейн дефеншен", все его немаленькое состояние — были построены ровно на этих двух вещах. А сейчас у Эйдана было много больше: помимо этого, еще бесконечная любовь к Лейтис и ответственность за нее. Он ощущал себя непобедимым. Кто и что может с ним сделать, когда он так безмерно могуществен, когда у него есть такие сокровища?..

— Власть, взятая насильно, ваше высочество, никогда не бывает прочной. Чем раньше вы это осознаете, тем меньше проблем будет у всех, — сказал Эйдан, поднимаясь с дивана и подхватывая Лейтис за талию, чтобы помочь ей подняться и тут же обнять. — Идем домой, моя хорошая, нам тут больше нечего делать.

Когда они вышли, сразу за порогом, едва закрылась дверь, Лейтис остановилась и сказала:

— Ты был неподражаем, любимый. Я тобой горжусь, ты просто потрясающий.

И поцеловала его от всей души. От ее гордости и восхищения, от ее любви, которые он сейчас мог ощущать так ясно, так сильно, Эйдану сделалось невообразимо радостно-легко, хоть под потолок взлетай. Но он не взлетел, конечно, зато обхватил Лейтис за талию обеими руками, поднял в воздух и закружил, продолжая целовать. А потом аккуратно поставил на пол и, еще немного погодя оторвавшись от ее губ, сказал:

— Это все потому, что у меня есть ты. Я тебя люблю и готов для тебя сделать что угодно. Самая прекрасная женщина в Луденвике.

Лейтис аж подташнивало от переживаний и удачно, что она для цельности образа взяла леденец, он хоть отвлекал и помогал от мутоты. Она слишком хорошо понимала, что произошедший разговор — просто объявление о намерениях. Фактически, начало войны. И папа, с его возможностями, конечно, принудит Эйдана сдаться и разорвать помолвку. И если бы Лейтис была хорошим человеком, она сразу осталась бы с папой, чтобы не подставлять Эйдана, но не смогла: так все болело, так хотелось ухватить последний глоточек их близости. Пусть сам поймет, что ничего у них с Лейтис не выйдет, и тогда она вернется домой, а пока она просто не может уйти, это слишком больно.

До дома Эйдан гнал флаер непривычно для себя быстро и почти не отвлекался на разговоры, только справлялся, как себя чувствует Лейтис, да изредка заговаривал с ней о всякой ерунде, вроде ужина и обычных планов на завтра. Явно хотел долететь поскорее. И их разговоры выглядели так, будто у них все было в порядке и как всегда, ничего страшного не случилось. Почти. Потому что, когда они улетали, Эйдан сказал: "Дома обо всем поговорим, милая", — и она прекрасно знала, что он ни на минуту не забывает о случившемся, как и сама Лейтис. Правда, она не представляла, о чем говорить и чему это поможет.

Но, когда они уже вошли в дом и Эйдан подхватил ее на руки — тоже такое привычное, родное, так нужное Лейтис, и сейчас от этого тоже было больно — он, разумеется, заговорил, как и собирался.

— Девочка моя хорошая, бедная. Теперь я своими глазами видел, от чего ты сбежала, — тихо сказал он и поцеловал ее в висок. — И правильно сбежала. Моя славная, умная, храбрая Лейтис. Никуда я тебя не отпущу и никому не отдам, любимая. Ни за что.

— Он заставит, он всегда добивается своего, рано или поздно. Наверное, если бы захотел, то стал бы и наследником, но не считает это правильным, по счастью для Нортумбии, — печально ответила Лейтис.

— Слава всем богам и благослови они Нортумбрию, — от души согласился с ней Эйдан, воздев глаза к потолку, а потом посмотрел на Лейтис очень сочувственно, снова поцеловал, теперь коснувшись ее губ, и скахал: — Ты его боишься, девочка моя, сильно, и не мудрено. Но он слаб, Лейтис. Вот что я пытался ему объяснить, но он не захотел слушать… Тот, кто угрожает, запугивает, давит — слабый. У него нет власти, и он остервенело пытается ее заполучить. Твои права — у тебя и у меня, а он не имеет права ни на что. Ничего не может сделать, только запугать и заставить. Но это… ужасающе нелепая идея. Пытаться заставить — меня, — они поднимались вверх по лестнице, и Эйдан говорил в такт своим быстрым, четким, уверенным шагам, которые будто отбивали марш по ступенькам, аккомпанируя его словам. Военный марш.

— Тебе кажется, что все так просто, — ответила Лейтис с печалью. — Но на самом деле нет, и власть, вполне реальная, у него есть. Пусть не прямая над нами, но он использует имеющееся, чтобы добиться своего.

— Мне кажется, что герцог Гвентский сейчас будет вертеться, как уж на сковородке, и пойдет на любую подлость и жестокость, лишь бы не оказаться проигравшим, — ответил Эйдан очень серьезно. — И я его не боюсь. Я таких видел предостаточно, при власти и с деньгами… Самонадеянных болванов. Я понимаю, как он думает, его сильные и слабые места, представляю, как он будет действовать дальше. Он про меня — не понимает ничего. И не поймет. Это битва вслепую, где он будет размахивать топором с завязанными глазами, пытаясь попасть в меня. Ну, поглядим, чего выйдет… Лейтис. Твой отец — не первый и не последний, и я с ним справлюсь, как и с другими: зубастыми, опасными, готовыми на все. Просто доверься мне, прошу. Не приказываю, не велю, прошу. Приказывать я буду, когда до спальни дойдем, и совсем другое, — добавил он в конце и совершенно хулигански усмехнулся, приподняв бровь.

— Хочу верить, но боюсь, — призналась Лейтис. — Как будто все плохое и злое только и ждет, чтобы произойти, когда я перестану бояться. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.

— Понимаю, девочка моя, — кивнул Эйдан, осторожно открыв дверь спальни. — Страшно расслабляться, когда опасность прямо у порога… Значит, я буду не бояться за нас двоих. И тебя обнимать крепко, чтобы ты меньше дрожала. Вот так, — он улыбнулся, тихой, мягкой ободряющей улыбкой и коснулся ее губ, чтобы начать целовать Лейтис уже всерьез, неторопливо, осторожно трогая ее губы губами и языком ее губ, отстраняясь и приникая к ним снова.

— Ты самый сильный и смелый, мой Эйдан, — у Лейтис даже слезы на глаза навернулись, так она была растрогана, хотя обычно она не могла поплакать без доброй порки, и она очень надеялась, что Эйдан ей сейчас задаст ее. Лейтис нужно было выплакать этот страх и боль перед возможным расставанием.