Когда через несколько часов доставили большую часть купленной техники и кое-что из мебели, я распаковал и подключил к электросети двухдверный холодильник и собрал в спальне огромную кровать. Потом силы меня оставили в связи с наплывом новых ощущений, вещей, вообще обстановки, и я рухнул спиной на белоснежный матрас.

Вокруг и внутри пульсировала приятная истома, она дарила ощущение счастья и понимание того, что жизнь удалась. Но она же, сволочь, сводила в судороге челюсти от желания закурить. Если честно, я совсем не ожидал такого подвоха от вредной привычки — и чуть было ей не поддался. К счастью, направившись к дверям квартиры со скрытым намерением и еще неявным, как любое подсознательное устремление, желанием спуститься вниз и купить одну (одну-единственную!) сигаретку, я споткнулся, запутавшись ногой в упаковочной ленте, и со всей дури треснулся головой о пол.

Рассыпавшиеся звездочки были такими живыми и настоящими, что я еле поборол желание начать их собирать и застонал. Плакать не хотелось — хотелось смеяться от собственной неловкости и нелепости позы, в которой я распластался на картонных коробках, в которые была упакована кровать.

Прямо перед собой я увидел очень уж знакомый геометрический рисунок — вписанный в красный круг зеленый ромб (или бубна? хотя нет — бубна зеленой не бывает!), пронзенный чем-то вроде золотой стрелы. И тут искры посыпались вновь. Только на этот раз причиной их была не боль, а память, выбросившая в меня, видимо, из-за обиды за столь неуважительное отношение к собственной голове, широкоформатное и полнометражное воспоминание сна про меня, Грега и королевского дога.

Я полностью окунулся в атмосферу того видения, вся его информация заплясала в нейронах головного мозга, тут и там находя большие и мелкие подтверждения, совпадения и подсказки и убеждая меня в том, что природа увиденного дней десять назад сна непростая. Вещая природа.

Желание курить, испуганно пискнув, исчезло в свою преисподнюю, ибо снова пришел ставший уже привычным катарсис. Посмотрел на свою руку — волосы стояли по стойке смирно, а меж ними бегали крупные, размером с горох, мурашки. Тенью на шум падения приплелся Джин и принялся вылизывать мою руку со вздыбленными волосами.

Я наказал коту бдительно охранять территорию и погладил, прощаясь. Нужно было отправляться на Пасечников, собирать вещи. Подключать к этому транспорт смысла не было — тут пешком минут 10–15.

Когда я уже подходил к старой квартире, произошла очередная неожиданность. Навстречу мне, широко улыбаясь и еще более широко распахнув объятия, шел Шлямбур. Если точно так же меня хотел бы обнять какой-нибудь ароматный бомжик, то я бы перекосился меньше.

Да, только этого мне и не хватало — фамильярностей от опального и всеми разыскиваемого программиста. Но, оказывается, судьба решила, будто не хватает мне на самом деле другого — острых ощущений. Потому что, театрально закатив глаза, Шлямбур почти пропел:

— Ну, здраве будь, боярин Крашанок!..

Обниматься я не полез, а лишь крепко пожал Шлямбуру руку. И тряс ее, пока слова из его приветствия не уместились в моей черепной коробке и из них не начали ветвиться всякие, в том числе и не очень хорошие, логические выводы и следствия.

Шлепковский хотел было что-то сказать, но я его прервал и потащил через площадь в парк — вести домой такого гостя не хотелось. Мы уселись на лавку и уставились на пыльные елки, он — с ожиданием моих объяснений, а я — с ожиданием хоть какой-никакой завалящей синестезии и мазохистским намерением начать щипать свой левый окорочок.

Щипать не пришлось — сработало и так! Синестезия стала приходить ко мне в голову без стука, словно к себе домой, это смущало и настораживало. Я перестал остро чувствовать границу перехода… Может, это опасно? Тут же мелькнула паническая мысль: а если я случайно поймаю флюиды либо мысли какого-нибудь маньяка-убийцы — это заразно? Мой родной склад ума начнет переукладываться в чужеродный, и я стану таким же маньяком?

Рефлекторно я отодвинулся от Шлепковского, мне совершенно не хотелось на него походить. Не потому, что он маньяк — просто Шлямбур мне никогда не нравился. К сожалению, вместе с испугом внутри проснулся и какой-то философ-моралист, обрушивший на меня целую лавину вопросов, касавшихся этого странного дара и ответственности за него.

Все прежние приступы синестезии из рваных пазлов сложились в полноценное полотно. Передо мной предстал не жалкий мазок неизвестной кисти, а вся масштабная панорама. Хотя, что касается авторства, то оно по-прежнему было скрыто. Были ли эти великолепие и дикость плодом Всевышнего, или это были происки вездесущего Сатаны? Была ли это странная шутка природы, уникальная случайная мутация, или это был очередной пик эволюции, и данные изменения вскоре коснутся всего рода человеческого?

Хотя кто и зачем это затеял — вопрос вторичный. Вопрос номер один был прост, словно сорок восемь рублей одной купюрой — как с этим жить дальше? Готов ли я, прикоснувшись к руке любимой девушки, узнать то, что она скрывает даже от себя самой?

Скорее всего, будет довольно трудно контролировать подобные озарения. Это ведь как с историей про белых обезьян, о которых не думать невозможно. Слишком стремительное и никем и ничем не сдерживаемое проникновение в интимную жизнь других людей может принести жуткие разочарования и просто подорвать психику.

Ведь все мы живем какими-то своими иллюзиями. И влюбляясь в девушку с первого взгляда, вы разлюбите ее со второго, ибо проникните в ее мысли. А они в любом случае не будут совпадать с тем, что заставило вас испытать чувство любви.

Конечно, читать мысли другого человека — ужасное занятие. Если не обсуждать этику происходящего, не бояться самому быть подслушанным кем-то, это все равно ужасно. Это раскрытие секретов, которые не должны быть доступны человеку ни при каких обстоятельствах. Это все равно что, показывая пятилетнему ребенку, как устроено тело человека, при нем вскрыть какой-нибудь труп. Да нет, не труп — живого человека. Причем того, кто близок этому ребенку — родителя или другого родственника. Жутко?

Раскрытие механики чужой мысли — это узнавание тайной технологии процесса, которую изобрел человек, которого вы наблюдаете. Это своего рода нарушение авторских прав. Ведь иначе вы были бы допущены к подобному секрету Человека только в том случае, если бы были близки с ним. Близки в течение многих лет. Побывали бы с ним в разнообразных сложных ситуациях, многое бы пережили. Тогда бы вам стал понятен волшебный ход его мыслей. Но и тогда бы вы не увидели тех волшебных шестереночек и пружинок, которые могли бы открыться вашему взгляду из-за этого дара. В любом случае, этот опыт нельзя было бы купить — ни за какие деньги на свете.

Без способности, подобной моей, могли бы предугадать поступки, слова родного человека, но никогда бы не знали точно, каким путем прошли нейроимпульсы, в какой цвет окрасилась душа и какие бы картинки из его прошлого при этом всплыли. Ведь даже если вы были вею жизнь рядом с этим человеком, все равно были секунды, минуты и даже часы, когда он оставался без вас — и его жизненный опыт наполнялся недоступной для вас информацией…

Я ужаснулся от этих мыслей и попытался заткнуть истеричный фонтан, разбуженный философом-моралистом. Взявшийся невесть из каких закутков совести, этот паникер мне не нравился. В конце концов, я никогда толком и не пробовал управлять синестезией — может, это совсем несложно? Во всяком случае, вызывать-то ее я научился довольно быстро!

Все эти мысли проскользнули в моей голове за доли секунды, вполне уместившись между двумя ударами сердца, в веселой тахикардии молотящего в глубине моей грудной клетки.

Тем временем очередное чудо уже начало происходить. Часть елок передо мной исчезла — размылась-размазалась, словно они были нанесены свежей масляной краской на задний фон, который состоял из других деревьев и кусочков серого неба. Картинка, возникшая на месте, расчищенном от хвойных насаждений, была неяркой, почти монохромной и какой-то зыбкой. И еще она была странной.