По лестнице уже поднимался тучный каноник, пыхтя и задыхаясь. Завидев меня, он дернул на себе ворот и возмущенно просипел:

— Милое создание… ну где же вы ходите… Я же могу и обидеться…

Я вымучено ему улыбнулась и бросилась навстречу, подхватывая под руку.

— Простите, меня задержал инквизитор… Насилу избавилась. Теперь я вся ваша…

Он хрюкнул от возбуждения и зажал меня в углу, норовя запустить руку под рясу. Я хищно мурлыкнула ему, обнимая за шею, и уточнила:

— Прямо здесь? А то там комната есть свободная…

Я раздраженно пнула ногой бездыханное тело. До дивана мы так и не добрались. Стоило мне залезть канонику в штаны, как он захрипел, схватился за сердце и рухнул, как подкошенный. Сколько же чашек шоколада успела вылакать эта жадная скотина? Что ж мне так не везет! В пору самой объявлять обет целомудрия…

Поймав за рукав пробегающего слугу, я сообщила, что верховному канонику стало плохо с сердцем. Кто теперь объявит исход состязания? Неужели все напрасно… Холодная ярость затопила меня. Стоя на лестнице, я разглядывала заполняющийся гостями зал. Зажравшиеся, самодовольные ублюдки… Змеиная колдунья в своем праве удавить вас всех… Сожрать и выплюнуть… Потому что вы — лишь мешки дерьма… паразитирующие на других… не заслуживающие большего… Горечь во рту стала нестерпимой, я тяжело сглотнула и начала спускаться вниз. Мне было все сложнее защититься от холодной змеиной ненависти, вымораживающей разум и чувства…

Спешащий вниз стражник чуть не сбил меня с ног. В зале начался переполох, чему я удивилась. Неужели княжны так быстро хватились? Инквизитор стоял с бледным напряженным лицом, кардинал грозно потрясал сжатым кулаком у него перед носом, смешно притопывая ногой. Смешавшись с толпой, я выяснила, что пропала реликвия святой Милагрос. Все только об этом и судачили. Самое пикантное в этой ситуации было то, что я к этому никакого отношения не имела. Неужели происки тайного советника?

Он использовал исключительные полномочия, чтобы выставить реликвию на состязании в качестве приманки для Серого Ангела, впрочем, удачно мне этим подыграв. Но я подозревала, что Сипицкий просто узнал о том, что Ангел именует себя учеником Цветочка, поэтому и пытался поймать сразу двоих…

В свое время я ему здорово насолила. Но настоятельница с моей подачи подпортила планы советника.

Вот уж и вправду — змеиный клубок. На всякий случай выбрав себе местечко поукромней, я приготовилась наблюдать за происходящим.

В толпе мелькнула лысая макушка Нишки. Мне ее стало почти жаль. Опять на нее свалят всю вину за исчезновение реликвии, кажется, кардинал именно ей поручил охрану святыни. Но нет… Я опять не угадала. Нишка с победным видом тащила за шиворот Йожефа, который вцепился в гравюру с безумным отчаянием. Демон! Куда его понесло? Наверняка, наслушался бредней о том, что реликвия дарует исцеление разума, хотя, судя по княжне Федоре, она только отнимает последние его крохи…

Я со злорадным удовлетворением смотрела, как заметался распорядитель, узнав, что каноника хватил удар, как он дрожащим голосом объявил о том, что оглашение исхода состязания откладывается, как побледнел инквизитор и начал пробираться сквозь толпу к лестнице. Неужели вспомнил о моей скромной персоне?..

— Не думал, ваша светлость, что еще когда-нибудь увижу вас… — раздался тихий голос у меня за плечом.

Я вздрогнула и повернула голову. Мне не показалось, это действительно был он. Тот самый безымянный повар из монастыря, который научил юную вояжну ненавидеть и обращать свой гнев против врагов. Он сильно постарел и сдал, но этот отрешенный взгляд исподлобья невозможно было не узнать.

— Вы обознались, — холодно ответила я и отвернулась.

— Вы забыли, как я учил вас резать лук, а представлять своих обидчиков? — прошелестел он, становясь рядом. — Жаль… А я не забыл… Я вас сразу узнал… До сих пор помню, как горел монастырь, и визжали церковники… которых вы казнили… Ваши глаза… Их сложно забыть…

Холодная пустота разъедала внутренности, поднимаясь к горлу кровавой изжогой. Я уставилась на этот призрак из прошлого, гадая, говорю ли сама с собой, или же с человеком из плоти и крови, и не зная, что из этого хуже.

— Светлая вояжна Ланстикун была в своем праве… — я оскалилась, схватила повара за воротник и притянула к себе, — творить суд на собственной земле… карать и миловать… Глаза, говоришь, помнишь?

Так посмотри в глаза той, в руках которой твоя жизнь и… смерть!..

Он не отвел взгляда и не изменился в лице.

— Ваша светлость, вы можете убить меня… Но тогда я не смогу объявить вас… победительницей…

Что? — отпрянула я, уже почти не сомневаясь в том, что это очередной подлый выверт моего сознания.

— Чжон Орфуа к вашим услугам, ваша светлость.

Я оторопело смотрела на княжьего повара, на безумный блеск в его чуть раскосых глазах и припорошенную пеплом седины голову, склоненную передо мной.

— Вот как… — пробормотала я, силясь собрать воедино разлетевшиеся осколки воспоминаний.

От монастыря осталось лишь безобразное пепелище, чадящее смрадом горелой плоти. Я казнила всех продажных церковников… всех, на ком видела ненавистные черные мантии… Обслуга и послушники в ужасе разбежались, побросав нехитрый скарб. Какое-то время я еще бродила по догорающему пожарищу босиком, зарывая руки в тлеющие угли и стремясь согреть стынущую в венах кровь, но тщетно. Ледяной ветер сковывал движения, замораживая последние искры сознания пригоршнями золы в лицо. Ничего не осталось в душе… души тоже не осталось… Я легла в еще теплый пепел и начала бесконечное падение в равнодушную звездную тьму северного неба. Но меня не пустили.

Горячая детская ладошка схватила за плечо и стала тормошить, обжигая слух жалобным плачем.

Настырный мальчишка таскался за мной везде, путаясь под ногами и цепляясь за юбку. Я не могла смотреть в эти до боли знакомые синие глаза, я гнала его и била, но он продолжал ходить за мной.

— Ты обещала, обещала!.. Не бросай… Не умирай… Вставай, ну пожалуйста…

Он пытался поднять меня, а потом стал колотить по груди, заливаясь слезами и развозя их отвратительными потеками сажи по лицу

— Никогда не сдавайся… — прошептала я, повторив за его сестрой. — Никогда… Как тебя зовут?

— Антон… Ты забыла? Я говорил! Вставай, а то замерзнешь!

— Не замерзну…

— Что?

— Княжий повар, говоришь… Хорошо устроился…

— Я не выдам вас, ваша светлость.

— Не смей меня так называть. Нет вояжества, нет вояжны, и меня нет. Есть лишь послушница Лидия, которая победила в состязании. Запомнил?

Он сверкнул глазами и кивнул.

— А жаль… Жаль, что нет.

— Жалеешь, что не сгорел там?

— Жалею, что больше никто не сгорит. Жалею, что вы забыли… и простили… Жалею, что сами стали одной из этих… церковных крыс…

В его темных глазах стыла горькая пустота. Повинуясь мгновенному наитию, я небрежно поинтересовалась:

— А ты жалеешь, когда готовишь для всех этих ублюдков? Жалеешь, что не можешь накормить их мясом собственных детей?

Он едва заметно вздрогнул и прищурился. Безумие исказило его неподвижные черты.

— А вы и впрямь колдунья, ваша светлость…

— Нет, — покачала я головой, — я хуже… много хуже… Последняя из проклятого рода ничего не забыла… и не простила. А ты?

— А я тоже… в своем праве. Праве мстить.

— Нет. У колдуна нет прав.

— Я помню ту свадьбу… Вояг Мирстены выдавал дочь за гаяшимского сановника. Я готовил изысканные яства, а моя жена доедала последнюю краюху хлеба. Церковники жировали и бросали объедки собакам, а моя новорожденная дочь пухла от голода. Одного из слуг высекли до смерти за то, что он посмел украсть требуху на кухне. Другой отчаявшийся посмел кинуть воягу обвинения, за что его предали жестокой казни, на потеху упившимся гостям. От голода люди теряли человеческое обличье, превращались в жестоких безумцев, но никому до этого не было и дела. А потом Святой Престол швырнул милостыню… черное сгнившее зерно…