— Какая наглость! Кто из вас врет? Он предупредил, что вы ненормальная, но до такой степени вероломной лжи даже безумный разум не может дойти!..

— Я не сумасшедшая! — я закрыла лицо руками, однако продолжая сквозь пальцы внимательно следить за собеседницей. — Зачем он так говорит? Ведь я… Да, я вижу скрытое, но… это Единый открывает мне истину!.. Я… провидица…

Матушка Селестина не выдержала и подошла ближе, отведя мои руки от лица и уставившись на меня в упор. Я ответила ей честным взглядом, полным слез.

— Именно поэтому инквизитор не хочет меня отпускать. Вы слышали про стихию в Кльечи? Я думала, что это просто дурной сон, но… И мне бы все равно никто не поверил. Инквизитор объявил о видении надвигающегося на город заворотня, и город был спасен. Но после господин Тиффано стал угрожать обвинением в колдовстве и обманом заставил меня стать его… заставил шпионить для Святой Инквизиции, — я склонила голову и обхватила колени руками, предоставляя матушке додумать стыдливо замолчанные подробности. Особую пикантность ситуации придавал тот факт, что мне даже не пришлось врать.

— Да, я слышала, что инквизитор Тиффано был благословлен прозрением грядущего. Но почему я должна верить вам, а не ему?

— Я не прошу вас верить… Я прошу лишь защитить меня и принять в этой тихой обители. Я так устала видеть осколки будущего… или прошлого… Они терзают мой разум, сводя с ума… Но я не сумасшедшая!.. — после некоторой паузы я решила добавить живописных деталей. — Святая Милагрос плакала на гравюре, кровью плакала…

— Что? Откуда вы знаете о слезах святой? — схватилась за сердце матушка. — Отвечайте! Вы видели гравюру? Где?

Еще бы я ее не видела, проторчав с ней за городом почти неделю. Я так долго, до рези в глазах, вглядывалась в гравюру, что надменный профиль святой, стоящей на берегу и держащей на руках младенца, рассыпался потоками слез. При свете очага кровавые слезы оживали разными узорами, стоило лишь чуть сменить угол зрения или отдалить гравюру. От нечего делать я забавлялась этой пляской картинок, разглядывая причудливые изображения то загадочных символов, то оживающих морских чудовищ, то гигантских кораблей, то бурного водоворота, пожирающего весь мир. А может мне это все чудилось со скуки… Но сейчас, глядя на взволнованное лицо матушки, я уже так не думала.

— Во сне я ее видела. Как инквизитор мне ее найти поручил, так она и стала приходить ко мне во сне.

Оживает с гравюры, тянет ко мне руки и плачет так горько, что сил никаких нет…

— Ваша келья, — едва слышно промолвила сестра Клаудия, распахивая передо мной дверь. — Одеяние послушницы на кровати. Если надобно что-то еще, я буду в больничных палатах. Вечеря в шесть, не опаздывайте.

Она ушла, оставив после себя едва ощутимый запах горькой полыни и… почему-то крепкого табака. Я замерзла так, что зуб на зуб не попадал. Торопливо переодеваясь в грубое, но теплое платье послушницы, я прикидывала расклад сил. Завоевать доверие матушки-настоятельницы будет непросто, придется разыграть божественное прозрение и вернуть реликвию. Но слова Селестины меня озадачили.

Почему реликвия так удачно оказалась на хранении в Академии? Совпадение или чей-то злой умысел?

Таинственный заказчик был прекрасно осведомлен обо всем и снабдил атамана подробными указаниями. Еще тогда я искренне недоумевала, что такого ценного может быть в этой гравюре. Понятно, что в глазах церковников она была бесценна, но что с ней собирался делать заказчик? Он дал аванс в двадцать тысяч золотых и обещал в два раза больше после того, как реликвия будет у него.

Сумасшедшие деньги… Запах табака усилился, а потом на грани слышимости до боли знакомый голос насмешливо пропел: "Жадность шулера сгубила…" Меня охватило отчаянное бешенство, и я пнула со всей силы ночной горшок. Нет, атаман, я так просто это дело не оставлю. Я заправила волосы под платок и решительно распахнула двери.

После часовой прогулки по территории монастыря стало понятно, что сбежать будет очень непросто.

Высота стен была в три раза выше человеческого роста. Караул на воротах состоял из княжьих стрельцов, которые дотошно проверяли телеги с монастырским товаром. За все время наблюдения лишь одна сестра вышла через ворота, и та — с личного разрешения матери-настоятельницы. Послушниц и монахинь было много, и я логично предположила, что едва ли они все знают друг друга, а поэтому выдала себя за одну из них. Пристроившись к небольшой группе послушниц, которые помогали загружать обоз с монастырской выпечкой, я быстро разузнала местные сплетни. Порядки здесь были строгие, праздношатание послушницам не позволялось. Большинство из них работали в хлебной, часть ухаживала за теплицами, некоторые помогали в приюте и больнице. Среди прочих высокородных инокинь здесь была и младшая дочь великого князя. Три дня назад у нее случилась истерика, и она попыталась удавиться на собственном поясе. Ходили слухи, что двадцать лет назад ее насильно заставили принять постриг уже беременной. А вскорости у бездетного разорившегося семейства Арметино родился сын, которому щедрый князь пожаловал земли на востоке. Если предположить, что Ивер и был тем самым незаконнорожденным внуком князя, то известие о смерти сына могло привести княжну Федору в такое отчаяние, что она решила свести счеты с жизнью. Все это было крайне интересно, но ни на шаг не приблизило меня к идее, как сбежать из монастыря. Разве что устроить небольшую заварушку с попыткой государственного переворота…

А с другой стороны, зачем так усложнять? В конце концов, не место красит человека, а человек место.

Выход отсюда наверняка есть, в том числе и через подземный ход, который был предусмотрен для любого монастыря на случай осады. Если правильно разыграть карту с похищенной реликвией, то матушку-настоятельницу можно сделать своей союзницей. И тогда я смогу спокойно плести интригу отсюда, не опасаясь, что кто-то будет путаться у меня под ногами. Я ухмыльнулась так зло, что послушница напротив меня запнулась на полуслове и испуганно отшатнулась, выронив хлеб. Монастырь станет не тюрьмой, а логовом, откуда меня не сможет выкурить даже инквизитор… Какая ирония, ведь он потратил столько сил, чтобы упечь меня сюда… Я отправилась на поиски сестры Клаудии с просьбой разрешить помогать в приготовлении горького какаового лекарства для несчастных больных деток из приюта.

Даже запах шоколада не мог перебить отвратительной вони приютской больницы. Цвета смешались, звуча пронзительной какофонией детских стонов, а тихий шепот сестер обжигал глаза алыми сполохами.

Стоя посреди палаты, я задыхалась в приступе, путающим в клубок все ощущения и заставляющим чувствовать вонь чужих эмоций. Эти стены протухли запахом горько-кислой плесени, как воняет давно заброшенный дом. в котором никто и никогда уже не поселится. Тихое отчаяние, боль, страх и бесконечное одиночество смешивались с нелепыми нотками сладковатой надежды на чудо… или на жестокое милосердие Единого… Я зажмурилась, вслепую поставив поднос с горячим лекарством, добралась до свободной кровати и упала на нее, пытаясь справиться с приступом.

Кто-то дотронулся до моего плеча и спросил, полоснув зеленью сквозь сомкнутые веки:

— Крета Хризштайн, вам нехорошо?

Я открыла глаза, с трудом различая лицо собеседницы. Надо мной склонилась княжна. Ее облик плыл маревом обессиленного лихорадкой сна, но это определенно была Юлия. Что она делает в монастыре?

Инквизитор и ее решил сюда упечь? Или у меня бред? Я потрясенно выдохнула:

— Княжна Юлия? Что вы здесь делаете? — потом сообразила, как непочтительно это прозвучало, и поправилась. — Простите меня… сиятельная княжна, вы?.. Не ожидала вас здесь увидеть…

Ее узкая прохладная ладонь легла мне на лоб:

— Кажется, у вас жар…

Она помогла мне встать и отвела в закуток, где отдыхали монахини и послушницы, сменяя друг друга во время ночных бдений над больными детьми.

— Вы так плохо выглядите… — искреннее беспокойство плескалось в ее прозрачных зеленых глазах. – Господин Тиффано упоминал, что вам нездоровится… Это неправильно, что вы здесь. Надо позвать сестру Клаудию, она…