Я застонал от злости, запуская пальцы в волосы и дергая. Боль немного отрезвляла.
— Да ты не боись… — по-своему расценил мою реакцию офицер. — Не откажет она. Женщины, они ведь побрякушки любят, цветы там попышней и слова покрасивше… Вот ты ей приятности говорил?
Мое молчание его не смутило, а только воодушевило.
— Не говорил, значит. А надо! Ты ей скажи, какая она красивая, какая умная… Не, про умную не надо. Не любят они этого. Лучше про красивую. Вот скажи, что тебе больше всего в женщине нравится? А?
— Рот, — брякнул я зло.
— Ну вот! — обрадовался Матий — Так и скажи, какой он у нее… ммм… какие пышные губки… Не, как-то пошловато получается…
— Особенно мне нравится, когда рот закрыт и не мелет всякую ересь! — не выдержал я, схватил офицера за шкирку и выставил за дверь. Побрякушка полетела следом. Провернув замок, я раздраженно смахнул со стола испорченный лист бумаги и расправил новый. Сегодня же подам прошение! И как только эта зараза объявится во дворце, я ей таких приятностей наговорю, что уши завянут.
Ночью меня терзали срамные сновидения, от которых не спасали ни молитва, ни медитация. Адским огнем горела исполосованная спина. Под утро, извернув голову и разглядывая в зеркале багровые царапины на спине, я пытался обработать их настойкой подорожника, но не везде доставал. Поэтому плюнул и просто вылил все содержимое бутылки себе на спину, стиснув зубы от боли.
Дверь с треском распахнулась, и в комнату ворвалась взбешенная Лидия. В руках она сжимала пышный букет из красных роз, которым тут же заехала мне по лицу. Я не успел увернуться, и следующий удар пришелся по спине и плечам.
— Что вы творите? — пытался я ее остановить.
— Забирайте! Ваш! Веник! — она продолжала лупить меня цветами с диким остервенением. — Хватит! С меня! Ваших! Подарочков!
— А я вам ничего не дарил! Это не я! — выкрикнул я, успев заметить, что у офицера Матия нездоровое пристрастие к красному. Розы были перевязаны вульгарным бантом из алого бархата.
— Что? — Лидия замерла, а потом набрала воздуха и потемнела лицом так, что я не на шутку испугался и отступил в дальний угол комнаты. — Ах, это даже не вы!.. Тем хуже!.. Козел! Идиот! Фанатик!
Розы полетели мне в лицо, бессильно осыпавшись лепестками у ног. Я судорожно потянулся за рубашкой, стремясь укрыться от ее голодного взгляда. Но Лидия подскочила ко мне и схватила за руку.
— Немедленно вытащите из меня это! — потребовала она, прижимая мою ладонь к своей груди. — Давайте!
Что вы там должны сделать!
Все приготовленные обвинения и увещевания вылетели из головы, в которой образовалась гулкая пустота. Я мог думать только о том, как неистово колотится ее сердце под моей ладонью, как жадно блестят глаза, как алеют припухшие губы… Тьфу ты!
— Не могу, — я убрал руку и даже отвернулся, лишь бы не видеть, не чувствовать ее запах, не поддаться соблазну.
— А что вы вообще можете! Никчема! — она упрямо обошла меня и стала напротив. — Вытаскивайте, или.
Единым клянусь, убью вас!
— Вам это не поможет, — но я не мог отвести взгляда от выреза ее платья и царапин на коже. — Вы же… не пытались сделать это сами?
Не дожидаясь ответа, я уже сам тянулся посмотреть, дрожащими пальцами путаясь в крошечных пуговках воротника. Лидия застыла, кажется, перестала дышать и моргать, не мешая и не помогая мне. Нежная кожа была исполосована глубокими царапинами и порезами, сплетающимися с налитой огнем бесконечностью Единого. Дура упертая!..
— Уберите это, пожалуйста, — вдруг жалобно выдохнула Лидия. — Я не хочу. Мне не нужно ваше спасение. Зачем оно?
Она завладела моей рукой, опять направляя ее себе на грудь и глядя мне в глаза. Голос стал вкрадчивым и чуть хриплым.
— Почему нельзя было просто покувыркаться? Вы обманули меня. Подло обманули. Вы полезли не только под юбку, но и мне в голову. Как это называется? Да это даже хуже изнасилования…
Пока она говорила, я терзался отчаянным желанием сжать ее в объятиях, запустить пальцы в шелк волос, закрыть рот поцелуем и… Но вместо этого я дернул платье на ее плечах, приспуская его и полностью обнажая символ на груди. Лидия охнула и судорожно сглотнула.
— Кажется, вы выбились из образа чудовища, пережравшего девственников, и сейчас сами играете роль обесчещенной жертвы, — сказал я, прикладывая ладонь к бесконечности и прикрывая глаза. — Вы так отчаянно добивались меня, что теперь извольте наслаждаться.
Силы моей веры хватило создать и удержать мысленный образ Лидии вместе с пульсирующей жилкой на шее, беззащитной ложбинкой, крохотной родинкой на правой груди и чистой сияющей кожей… Я открыл глаза и убрал руку. Получилось…
— Чему вы ухмыляетесь? — взвилась она, толкнув меня в плечо. — Если не вытащите, я вас!.. Я вас!.. Я вас заимею до смерти! Слышите!
Я уже не сдержал улыбки, взял ее за плечи и развернул к зеркалу на стене. Лидия осеклась на полуслове и уставилась на собственное отражение, зачарованно проведя рукой по священному символу. Кожа вокруг него сияла девственной белизной без единого следа ран.
— Как? — прошептала она. — Как вы это сделали?
В ее голосе был ужас. Я прижал Лидию к себе еще сильнее и сказал, сходя с ума от хрупкой податливости ее плоти:
— Сила веры бесконечна, как и этот знак в вашем теле. Его получает каждый церковник. Для кого-то он остается просто побрякушкой, а кто-то наполняет его верой и благочестием. Обеты воздержания даны не просто так… Они усиливают мощь верующего и позволяют творить чудеса. Помните, вы спрашивали, что такого случится, если я нарушу целибат? Теперь вы знаете что…
Я выставил ошарашенную Лидию за дверь, напоследок пригрозив, что если она еще раз посмеет согрешить, например, поднять руку на старика, вломиться в архивы Святой Инквизиции или блудить с воягом, то я сразу об этом узнаю и наложу епитимью. Не знаю, поверила ли она моим словам, но перспектива провести несколько часов на коленях в покаянной молитве ее не обрадовала.
Лидия притихла, затаившись и избегая попадаться мне на глаза несколько следующих дней, чему я был даже рад. Хотя и понимал, что это не к добру. Но Снежка клятвенно обещала мне присматривать за безумицей и незамедлительно сообщать обо всем подозрительном. Да и охрана княжьего повара была усилена стараниями Нишки. Поэтому сейчас меня больше тревожило состояние Юли.
Княжна врала, что потеряла память, наотрез отказалась описать Тени облик преступника, а при встрече и вовсе избегала смотреть мне в глаза. Когда я сообщил ей, что вояг Густав уже получил назад перстень, отданный в качестве выкупа, она побледнела и принялась допытывать подробности.
— Значит, его поймали? Серого Ангела поймали? — ее голос дрожал.
— Не думаю, иначе бы об этом объявили и устроили показательное судилище. Скорей всего, что он…
— Мертв? — воскликнула Юля, вскакивая со стула и опрокидывая мольберт. — Неужели мертв?
Мы беседовали в зимнем саду, где княжна поправляла здоровье и нервы за рисованием среди кустов благоухающих роз и апельсиновых деревьев. Я с тоской смотрел на изменившуюся в лице девушку, понимая, что мерзавец задурил ей голову.
— Думаю, что люди советника просто успели перехватить птицу с посланием до того, как за ней пришел гонец. Юля, скажи уже правду, что произошло?
— Я не помню, — уперлась княжна. — Довольно. Если у тебя нет новостей о Сером Ангеле, уходи.
Я разглядывал упавший мольберт и рассыпавшиеся кисточки, не торопясь их поднимать. Раньше подобное нарушение порядка привело бы девушку в отчаяние, а сейчас она его и вовсе не замечала.
Юля сама подняла и поставила мольберт, не заботясь, насколько ровно он установлен, небрежно собрала кисточки и продолжила рисовать корабль. Горделивое судно выплывало из утренней дымки летнего моря, воспаряя над безмятежной гладью белоснежными парусами. На его носу застыла фигурка капитана с растрепанной копной светлых волос. Я наклонился, чтобы разглядеть лицо, но оно было всего лишь мазком краски.
