Уплотнение и содержательное насыщение геокультурных образов страны может происходить в первую очередь за счет ключевых символов историко-мифологического пространства, локализуемых в соответствующем страновом ареале. Это относится к территории Ближнего Востока: образы Египта, Израиля и Палестины были содержательно насыщены в русской поэзии конца XIX – начала XX вв. библейской мифологией и знаковыми символами исторического пространства Древнего Египта142. Наиболее значимые в образно-символическом смысле природные или культурные ареалы какой-либо страны могут иногда выступать и в качестве образа всей страны, акцентируя внимание на наиболее ярких и существенных чертах ее образа. Так, в русской поэзии Урал часто рассматривался как символ мощи Российской державы, а Сибирь – как символ неосвоенности и дикости России (причем наиболее широко он применялся при взгляде на нашу страну извне)143. Систематизация основных элементов геокультурного пространства русской поэзии показала, что образ страны включает в себя, как правило достаточно разнородные символы, стереотипы и наиболее общие представления об историко-культурных и природных условиях страны, причем по сложности своей структуры он явно превосходит такие геокультурные пространства русской поэзии, как материк и историко-культурный регион144.

Известная структурная сложность образа страны связана не в последнюю очередь и с тем, что географические и этнические образы часто формируют устойчивые образно-географические системы или комплексы – своеобразные «стереоскопические пары», позволяющие представить страну и олицетворяющий ее народ наиболее емко и объемно. Это объясняется тем, что, как правило, этнический образ несет в себе в скрытом или явном виде черты и этнической территории, а персонифицированные этнические образы – например, Джон Буль или Дядя Сэм – наиболее полно воплощают представления о конкретной территории и эпохе145. В определенном смысле этнический образ предполагает содержательную нерасчлененность образов народа и страны, что очень характерно для ранних этапов развития общества146. На более поздних этапах его развития образы народа и страны, вполне очевидно, начинают постепенно рассматриваться отдельно, однако устойчивая связка «страны и народы» продолжает оказывать положительное воздействие на качество этих образов. Вместе с тем образ страны, возможно, носит более синтетический, по сравнению с этническим образом, характер, ибо четкое деление этнических образов на интра- и экстраобразы предполагают их очевидную унификацию и известное упрощение, сводящиеся зачастую к выделению определенных этнических поведенческих стереотипов147 – тогда как емкий и содержательно насыщенный образ страны, наряду с выделением основных образных «стержней», важных для понимания страны, предполагает целенаправленное наращивание новых содержательных слоев, способствующих его более компактной «упаковке». Процессу содержательного насыщения образа страны может способствовать и то, что на первичных этапах освоения новых территорий в древности и в средневековье местное население, аборигены рассматривались не столько как этнические образы, сколько как символы своей территории – маркируемые чаще всего как люди-монстры, описываемые со всевозможными фантастическими подробностями148. Этапы последовательного освоения какой-либо новой территории, классифицируемой постепенно как страна, могут, вероятно, быть представлены прежде всего как достаточно сложный и неоднозначный процесс коэволюции этнических и географических образов.

Особенности динамики образа страны определяются в основном двумя главными факторами. Первый из них – экзогенный фактор, воздействующий на перемещения и детальную траекторию образа конкретной страны в рамках более широкой образно-географической системы. Такого рода перемещения связаны зачастую со специфической «войной образов»149, в которой автохтонные географические образы инкорпорируются, порой достаточно мучительно и с рядом сложных трансформаций, в расширяющиеся, «пришлые», конкистадорские по духу образно-географические системы. Так, в результате испанской колонизации Мексики образ этой страны был вписан как в образно-географическую систему латиноязычной культуры и латино-язычных стран, так и, на более высоком уровне, в систему геокультурных образов стран Запада. В связи с этим весьма уместно привести следующий пассаж из исследования французского историка Сержа Грузински: «Колонизация образов, т. е. насаждение своих способов видения, чувствования и восприятия действительности, стала ключевым проявлением вестернизации Нового Света в целом и Мексики в частности»150. Главным инструментом вестернизации Мексики выступали христианские образы, которые по-существу навязывали местному населению новый зрительный и образный порядок, раскрываемый через центральные категории западной теологии («человек», «божественное», «пространство», «история» и т. д.)151. Однако в столкновении с синкретическими и яркими образами местных индейских культур христианские образы были вынуждены видоизменяться, адаптироваться, способствуя формированию принципиально новых геокультурных образов такой страны, как Мексика. Здесь можно выделить действие второго фактора, влияющего на динамику образа страны, – эндогенного. Его влияние обусловлено, в первую очередь, степенью устойчивости местных образных представлений и в то же время их способностью гибко трансформироваться в условиях своего рода внешней «образной агрессии». Формирование барочной культуры Мексики в XVI–XVIII веках и, в известном смысле, барочного образа Мексики – это дуалистический процесс, синтезирующий воздействие обоих выделенных факторов.

В рамках барочной культуры была создана система медиативных образов, которые как бы смягчали крайнюю гетерогенность культурного мира Мексики, его чрезвычайную этническую, языковую, культурную и социальную разнородность. Колониальное общество Мексики разработало те образы, которые могли с максимальной силой объединять правящие круги испанского происхождения, испанских креолов, потомков индейских аристократических родов и огромное большинство населения крайне смешанного происхождения152. В центре этих образов находились, как правило, культы образов святых (santos), вокруг которых и наслаивались новые, достаточно пластичные, смешанные образы. Барочный геокультурный образ Мексики вполне естественно был сформирован как результат взаимодействия, с одной стороны, макрогеокультурных образов западного христианства и европейского Средиземноморья, а, с другой, – микрогеокультурных образов, связанных с локальными культами святых и метисской этнической средой. Этот новый и эффективный образ Мексики хорошо способствовал росту культурной идентичности смешанного населения страны, связываемой теперь непосредственно с определенным географическим ареалом153.

Исследование динамики образа страны должно связываться и с непосредственной локализацией образа в рамках той или иной образно-географической типологии. Так, вполне очевидно, что образы таких «великих стран американского барокко» (выражение С. Грузински)154, как Мексика и Бразилия, локализуются в пределах образно-географической типологии, оперирующей с двумя наиболее важными типами – ядерными образами стран, принадлежащих центру какой-либо мощной цивилизации, проецирующей свои образы вовне, и пограничными образами стран, формирующимися в неустойчивых, «фронтирных» зонах межкультурного и межцивилизационного взаимодействия (Мексика и Бразилия пока явно ближе к второму типу). Однако сами эти образно-географические типологии могут носить динамический характер, проявляющийся как в «миграциях» образов отдельных стран от одного типа к другому, так и в трансформациях основных выделяемых типов географических образов.