Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Знаковые места являются неотъемлемыми элементами культурных ландшафтов110; благодаря знаковым местам культурные ландшафты обладают базовыми семиотическими уровнями, на основе которых возможны дальнейшие геосемиотические, мифогеографические и образно-географические интерпретации. К знаковым местам можно в широком смысле отнести культовые и сакральные места; знаковость культовых мест, как правило, довольно насыщенна, однако ограничена в силу естественной ограниченности самих религиозных сообществ. Знаковость места в целом определяется теми сообществами или отдельными личностями, которые могут либо воспринимать семиотические/смысловые коннотации, задаваемые данным местом (в том числе и в рамках культурного туризма, с помощью экскурсовода или без него), либо устойчиво их воспроизводить в целях поддержания собственной территориальной (региональной) идентичности, либо автономно создавать и разрабатывать семиотические коннотации данного места (исходя из конкретных знаний о месте, образа/географического образа места) в каких-либо профессиональных, социокультурных, политических и экономических целях, либо конструировать непосредственные экзистенциальные стратегии, опирающиеся на образ данного места (в таком случае место становится тотально, абсолютно знаковым, как бы диктуя свою собственную, в онтологической перспективе, событийность)111. Знаковые места являются также культурно-ландшафтными репрезентациями локальных (пространственных, региональных) мифов112, функционирование и воспроизводство которых как устойчивых нарративов невозможно без конкретных, достаточно регулярных и семиотически насыщенных топографических событий и манифестаций (в том числе религиозных и светских праздников, гуляний, крестных ходов, торжественных молебнов, различных местных конкурсов, связанных с известным знаковым/мифологическим событием, установок памятников или памятных знаков, научных/краеведческих конференций и т. д.). Смысловыми коррелятами понятия знакового места можно рассматривать понятия места памяти и символической топографии, поскольку семиотические и другие интерпретации знаковости определённого места связаны, как правило, с конкретными локальными традициями (как индивидуальными, так и групповыми) мемориализации и символизации важнейших событий прошлого, становящихся, таким образом, актуально, или хотя бы потенциально, значимыми в настоящем113.

Понятие знакового места используется в культурной географии и культурном ландшафтоведении, географии туризма, гуманитарной географии, в том числе в мифогеографии, когнитивной географии и имажинальной (образной) географии, в архитектуре и районной планировке, маркетинге территорий114, когнитивной психологии, локальной истории и микроистории. Проблематика знаковых мест оказывается ключевой при анализе столь важного для современных гуманитарных наук понятия, как гетеротопия.

1.2.3. Трагические события и экзистенция города

Если серьёзные и значимые драматические события были в истории города, то их можно обсуждать, даже если они были негативными. В этом смысле амбивалентным, очень важным примером является пример города Екатеринбурга, в котором в 1918 году произошло трагическое событие – убийство бывшего российского императора Николая II и его семьи. Недавно построенный памятный храм, мемориализация памятного события очень важны сами по себе; кроме того, они привлекают туристов, но сами горожане к этому могут часто относиться достаточно негативно. Страшное и трагическое событие в истории города иногда хочется просто быстрее забыть. Понятно, что таком случае необходимо осмыслять и готовить разные ментальные и материальные контексты, «рамки» для восприятия события как жителями города, так и его гостями. Другой интересный пример – польский город Краков, в котором трагическая история краковского гетто в годы Второй мировой войны послужила не только непосредственной мемориализации этого события (во многом благодаря также известному фильму «Список Шиндлера», посвященному этой трагедии), но и более широкой музеефикации и туристификации этого исторического городского района, связанной с различными аспектами еврейской культуры.

Для России подобная проблема крайне актуальна для многих городов севера и востока страны, связанных с воспоминаниями о наследии ГУЛАГ’а. Мне приходилось быть в Норильске и обсуждать эту проблему с жителями города, для них это очень серьезный момент. С одной стороны, Норильск как любой город должен жить с экзистенциальной надеждой на вечность, а с другой стороны, рядом кладбище, где похоронены заключенные Норильлага, бывшая территория лагеря, где убивали тысячи людей. Эта проблема для них до сих пор существует и психологически не решена.

1.3. Формирование медиа-территории как составной части геокультурного брендинга

Всякая геокультура, рассматриваемая в её онтологической «схваченности» территорией, располагает в настоящее время собственной медиа-средой. Мы можем непосредственно говорить о медиа-территории – как о конкретно-операциональном «топониме» (например, Ямале, Вашингтоне, Австралии и т. д.), так и о мощном концепте-образе, позволяющем интерпретировать геокультурный брендинг территории как целенаправленное содержательное расширение конкретной геокультуры в медиа-пространстве. Под медиа-пространством мы понимаем в данном случае виртуальную топографическую сеть, имеющую возможности и ресурсы для распространения массовых сообщений и базирующуюся на представлении о той или иной соотносимости физических (физико-географических) и метафизических (метагеографических) параметрах и свойствах пространства. Иначе говоря, медиа-территория, например, Красноярского края должна, так или иначе соотноситься с его физико- и метагеографическими характеристиками.

Вместе с тем, основная цель и функция геокультурного брендинга территории состоит в своего рода ментальной (когнитивной) «возгонке» непосредственно видимого, слышимого, чувствуемого, ощущаемого, воспринимаемого и воображаемого пространства. Это значит, что всякие культурно-географические объекты территории, историко-культурные памятники, достопримечательные места, знаменитые или известные ландшафты должны быть «преобразованы», трансформированы в специфические медиа-образы, циркулирующие и распространяющиеся далее в особом медиа-пространстве. В сущности, мы можем говорить здесь о множественных современных и, главное, сопространственных метагеографиях, обладающих реальными возможностями «завоевать мир», или же, наоборот, «потерять» его в результате неудачного геокультурного брендинга или просто его игнорирования. Так, мы можем, например, наблюдать разительные контрасты между той непосредственной физико-географической территорией, на которой расположен Париж, его историко-культурными памятниками и достопримечательностями и, наконец, его поистине мировой метагеографией, не «обеспеченной» полностью, «на 100 %» первыми двумя слоями (физико- и культурно-географическим), но, явно или неявно, проистекающей из очевидного геокультурного брендинга (и стихийного, спонтанного, локального, и целенаправленного и централизованного), базирующегося на богатстве историко-культурной памяти и ауры места. Дело в данном случае даже не в конкретном ментальном геокультурном богатстве Парижа самом по себе, а в своего рода геометрической прогрессии медиа-пространства, наблюдаемой нами при переходе от физико- и культурно-географических слоёв к метагеографическому.

1.4. Когнитивная модель пространственных представлений и геокультурный брендинг территорий

Если структурировать в ментальном отношении основные понятия, описывающие образы пространства, производимые и поддерживаемые человеческими сообществами различных иерархических уровней, разного цивилизационного происхождения и локализации, то можно выделить на условной вертикальной оси, направленной вверх (внизу – бессознательное, вверху – сознание), четыре слоя-страты, образующие треугольник (или пирамиду, если строить трехмерную схему), размещенный своим основанием на горизонтали. Нижняя, самая протяженная по горизонтали страта, как бы утопающая в бессознательном – это географические образы; на ней, немного выше, располагается «локально-мифологическая» страта, менее протяженная; еще выше, ближе к уровню некоего идеального сознания – страта региональной идентичности; наконец, на самом верху, «колпачок» этого треугольника образов пространства – культурные ландшафты, находящиеся ближе всего, в силу своей доминирующей визуальности, к сознательным репрезентациям и интерпретациям различных локальных сообществ и их отдельных представителей115. Понятно, что возможны и другие варианты схем, описывающие подобные соотношения указанных понятий. Здесь важно, однако, подчеркнуть, что, с одной стороны, всевозможные порождения оригинальных локальных или региональных мифов во многом базируются именно на географическом воображении, причём процесс разработки, оформления локального мифа представляет собой, по всей видимости, «полусознательную» или «полубессознательную» когнитивную «вытяжку» из определённых географических образов, являющихся неким «пластом бессознательного» для данной территории или места. Скорее всего, онтологическая проблема взаимодействия географических образов и локальных мифов – если пытаться интерпретировать описанную выше схему – состоит в том, как из условного образно-географического «месива», не предполагающего каких-либо логически подобных последовательностей (пространственность здесь проявляется как наличие, насущность пространств, чьи образы не нуждаются ни в соотносительности, ни в иерархии, ни в ориентации/ направлении), попытаться сформировать некоторые образно-географические «цепочки» в их предположительной (возможно, и не очень правдоподобной) последовательности, а затем, параллельно им, соотносясь с ними, попытаться рассказать вполне конкретную локальную историю, чьё содержание может быть мифологичным116. Иначе говоря, при переходе от географических образов к локальным мифам и мифологиям должен произойти ментальный сдвиг, смещение – всякий локальный миф создается как разрыв между рядоположенными географическими образами, как когнитивное заполнение образно-географической лакуны соответствующим легендарным, сказочным, фольклорным нарративом.

вернуться

110

Cosgrove D. E. Social Formation and Symbolic Landscape. Totowa, NJ: Barnes and Noble Books, 1984; Studing Cultural Landscapes / Ed. By I. Robertson and P. Richards. N. Y.: Oxford University Press, 2003; Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

вернуться

111

Tuan Yi-Fu. Space and Place. The Perspective of Experience. 9th ed. Minneapolis – London: University of Minnesota Press, 2002.

вернуться

112

Рахматуллин Р. Небо над Москвой. Второй Иерусалим Михаила Булгакова // Ex libris НГ. Книжное обозрение к «Независимой газете». 24. 05. 2001. С. 3; Рахматуллин Р. Три мифа Малоярославца // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 1. М.: Институт наследия, 2004. С. 210–218; Митин И. И. На пути к мифогеографии России: «игры с пространством» // Вестник Евразии. 2004. №3. С. 140–161; Митин И. И. Воображая город: ускользающий Касимов // Вестник Евразии. 2007. № 1 (35). С. 5–27.

вернуться

113

Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1999.

вернуться

114

Котлер Ф., Асплунд К., Рейн И., Хайдер Д. Маркетинг мест. Привлечение инвестиций, предприятий, жителей и туристов в города, коммуны, регионы и страны Европы. СПб.: Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге, 2005.

вернуться

115

Важно отметить, что для репрезентации всех выделенных уровней модели необходимо изучение локальных текстов; см., например: Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического: Избранное. М.: Изд. группа «Прогресс» – «Культура», 1995; Русская провинция: миф—текст—реальность /Сост. А. Ф. Белоусов и Т. В. Цивьян. М., СПб.: изд-во «Лань», 2000; Кривонос В. Ш. Гоголь: миф провинциального города // Провинция как реальность и объект осмысления. Тверь: Тверской гос. ун-т, 2001. С. 101–110; Абашев В. В. Пермь как текст. Пермь в русской культуре и литературе ХХ века. Пермь: Изд-во Пермского университета, 2000; Люсый А. П. Крымский текст в русской литературе. СПб.: Алетейя, 2003; Геопанорама русской культуры: Провинция и её локальные тексты / Отв. Ред. Л. О. Зайонц; Сост. В. В. Абашев, А. Ф. Белоусов, Т. В. Цивьян. М.: Языки славянской культуры, 2004.

вернуться

116

См. также: Замятин Д. Н. Локальные истории и методика моделирования гуманитарно-географического образа города // Гуманитарная география. Научный и культурно-просветительский альманах. Вып. 2. М.: Институт наследия, 2005. С. 276–323.

25
{"b":"668027","o":1}