— Кстати, все заметили, что девочка влюбилась? — эдак невзначай поинтересовалась заботливая бабушка, размазывая по тоненькому кусочку сухой булки почти невидимый слой масла — за здоровьем своим, равно как и за фигурой, преподавательница следила очень тщательно. — Не пора ли нам принять меры?

Дедуля уронил вилку, зачем-то полез ее поднимать, сшиб локтем еще и бокал с водой — в общем, под столом у старшего Сатор дел нашлось в избытке. Дядюшка Лангер преувеличенно аккуратно положил приборы и замер, гипнотизируя взглядом остатки омлета на тарелке. Отец Ани, поперхнувшись кофе, закашлялся, да так, словно глоток ему поперек глотки встал. Матушка, предварительно утерев мужу забрызганную бородку, прижала салфетку к груди, видимо, успокаивая зашедшееся сердце. Ну а сама Анет, тоскуя и мечтая провалиться куда-нибудь поглубже, очень заинтересовалась собственными коленями, вернее, подолом, который просто необходимо было разгладить.

— Возможно, я опять что-то не так поняла, — будто ни в чем не бывало, продолжила бабуля, — но вчера вечером девочка интересовалась у кухарки, как печь пирожки. Впрочем, я, вероятно, ошиблась. Скорее всего Анет решила стать поваром.

— Ани, детка! — пораженно воскликнула мама, но, не до конца осознав масштаба трагедии, продолжать не стала, потому и призвала на помощь супруга. — Милый, скажи! — пихнула остреньким локтем мужа в бок.

— М-м… — невнятно промычал отец, безуспешно пытаясь справиться с кашлем. — Это нехорошо, — выдавил Сатор, наконец.

— Конечно, разум мне отказывает, — заключила бабуля, промокая уголки губ салфеткой, — но до вас доходит, как до студентов. Дорогая, — преподавательница с ласковостью кобры улыбнулась снохе, — помнится, когда вы пытались надеть шлейку на моего сына… Ох, простите старуху, сама не знаю, что несу! Я имела в виду, что перед самой свадьбой вы тоже увлеклись кулинарией. Тот косорыленький… кхм!.. замечательный тортик с синими розочками я никогда не забуду.

— Помилуй Леди! — выдохнула матушка, за долгие годы супружества наловчившаяся вылавливать из потока свекровиной любви только то, что действительно имело значение.

— В общем-то, перед нами типичная ситуация, — не слишком внятно пробормотал из-под стола дед, — Согласно теории компенсанаторики, человек, получивший душевную травму…

— Ой, да перестаньте вы занудничать, старый хрыч! — поморщилась бабушка. — Скажите проще: девочка решила доказать подонку, что он ей ни к Хаосу не сдался и потому собралась с этим мерзавцем под венец!

— Подонок — это?.. — осторожно уточнил отец.

— Тот, прошлый, — пояснила бабуля резко.

— А мерзавец?

— Будущий, — припечатала благородная дама, — кому она пирожки пекла. И я считаю, что нам необходимо вмешаться, пока не стало поздно.

— С чего вы взяли, уважаемая, что он мерзавец? — тихо поинтересовался у недоеденного омлета дядюшка Лангер.

— Вы желаете убедить меня в обратном? — язвительно поинтересовалась преподавательница.

— Ни в чем я не пытаюсь вас убедить, — начиная раздражаться, буркнул профессор, — Я даже понятия не имею, о ком идет речь!

— Вот именно, понятия не имеете, — бабуля своих позиций сдавать явно не собиралась. — Вы всегда поощряли эти дикие эскапады, желая вырастить из девочки совершенно авантюрную, безответственную личность, то есть полное подобие себя самого! Друг мой, вы там отсидеться решили? — госпожа Сатор приподняла край скатерти, пытаясь заглянуть под стол. — Смею напомнить, речь о вашей внучке идет!

— Собственно, с точки зрения прикладных теорий… — охотно отозвался дедушка, вылезать, впрочем, не спеша.

— Мама, успокойтесь! — всполошилась средняя Сатор. — У вас же сердце!

— У меня сердце, — не стала спорить бабушка, — а вот у вас всех, похоже, данный орган отсутствует вовсе, хотя это и нонсенс! Мало ребенок страдал? Желаете еще?

Ани, придерживая стул, чтобы он ножками по паркету не скрипнул, поднялась и тихонечко скользнула в дверной проем, по летнему времени прикрытый лишь легкой занавеской.

А на террасе было по-настоящему хорошо. Солнце уже поднялось над деревьями, но еще не палило, трава поблескивала непросохшей росой, из сада тянуло утренней умытой свежестью, потому и дышалось легко, свободно, как-то вкусно. Тюль на распахнутых окнах заигрывал с ветром, где-то лениво, не всерьез тявкала собака.

Анет стало по-детски просторно, будто каникулы только-только начались и лета впереди еще много, радость пока можно и не экономить.

Девушка обеими руками оперлась на перила террасы, привстала на носочки, потягиваясь всем телом, глубоко-глубоко, так что в груди больно стало, втянула пахнущий теплом воздух, улыбнулась невидимому за яблонями солнцу. А на звук шагов даже не обернулась. Чего оборачиваться, если и так знаешь кто идет?

— Ну что? — медведем проворчал Сатор, обнимая дочь. Ани прижалась к выпирающему мячом, мягкому животу — никакой подушки не надо. — Ничего, — сам себе ответил академик, — и это пройдет.

Анет промолчала, слушая, вернее, лопатками чувствуя, как ровно, гулко бьется отцовское сердце. А еще в академике что-то побулькивало — в желудке, наверное.

— Правда, что ли, влюбилась? — со слоновьей деликатностью поинтересовался родитель.

— Папа! — возмутилась Ани.

Вернее, хотела было возмутиться, а вышло устало-досадливо.

— Да я-то что? Я ничего. Только вот…

— Ну что? — огрызнулась Анет, продолжения не дождавшись.

— Да мыслишка мне в голову пришла. Вот скажи, дочь, может, я не прав, а?

— В чем? — удивилась младшая Сатор, откидывая голову, упираясь затылком в мощную отцовскую грудь.

Вернее, в рубашку, несмотря на все старания матушки все-таки заляпанную кофе. Впрочем, потеки могли и от соуса остаться. Или от варения, например.

— Да понимаешь, какая затыка, — смущенно прогудел отец, эдак пристально что-то в саду рассматривая. — Я вот сам говорил: ну зачем против ветра плевать, так? Мол, лучше переждать, когда пройдет, а там потихонечку-полегонечку шагать себе, куда надо.

— Говорил, — подтвердила Ани.

— Вот теперь и думаю: а верно ли? Может, и нужно плевать-то?

— Зачем?

— А хоть для самоуважения! — залихватски, даже ухарски брякнул отец и вроде бы подмигнул — чего он там лицом изображал, Анет за бородой не очень видно было. — Ладно, ребенок, не бери в голову. Это я так, по-стариковски сопли размазываю.

— И все-то вокруг старики! — возмутилась Ани.

— Зато ты пока молодая, — не очень понятно отозвался академик, ненавязчиво подталкивая дочь к лестнице, ведущей с веранды. — Шагала бы ты отсюда, а то сейчас наши дамы в оборот возьмут.

Анет и не протестовала. Оказаться в обороте у милейших дам семейства Сатор ей сейчас меньше всего хотелось.

Во дворе подстанции было не по рабочему оживленно и даже многолюдно. СЭПовцы, сероватые и побитые после отработанных суток, по домам не спешили, а свеженькая, полная утренней наивной бодрости смена не торопилась заступать на дежурство. Ани еще и в ворота войти не успела, а догадка, с чего это тут так многолюдно, уже родилась. Даже не догадка никакая — почти уверенность.

Собственно, реальность полностью оправдала ожидания. Правда вот, Нелдер в этот раз не на карете сидел, а почему-то на крыше ремонтного бокса. Зато старший врач нашелся там, где и ожидалось — на крылечке.

— Слезай, — угрожающе прогудел начальник, хмуро поблескивая лысиной.

Сегодня вид у него и впрямь был грозным, руки на шкафоподобной груди он сложил очень значительно и улыбаться не думал. Да и люди во дворе хоть и посмеивались, но не слишком громко, сторожко так, в кулачки.

— Не слезу, — безмятежно отозвался Кайрен. Откинулся назад, опираясь на локти, подставляя солнцу пиратскую физиономию. — Ты меня бить будешь.

— Буду, — мрачно пообещал старший врач. — Ногами.

— Ну и какой мне резон слезать?

Анет, конечно, не видела, но очень живо представила, как Кайрен бровь изогнул.

— Потому что я приказываю! — в сердцах рыкнуло начальство.