Слишком хорошо он помнил, какова на вкус ярость Виттора, каким смертельным ядом пропитано его отцовское презрение и как полновесен его кулак. Роль паршивой овцы — незавидная доля. А еще Димитрий не забыл, как кроха Эльза приходила ночью утешить отверженного старшего брата, когда чудовище жрало его изнутри своими острыми, как иглы, зубами. Он колебался еще несколько минут, а затем решительно вышел из комнаты.
В особняке сменили привратника — крепкий мужчина среднего возраста вышел навстречу Димитрию, когда тот бросил кар у ворот. К счастью, мать наверняка предупреждала его о возможных визитах нежеланного сына, поэтому, заслышав имя, тот лишь кивнул и отступил в сторону. Шагая по ухоженной, засыпанной мелким гравием дорожке между клумб пионов и гвоздик, Димитрий тряхнул головой, стараясь сделать это незаметно. Шум в ушах нарастал, как рокот волн во время прибоя. Они шептали, и хрипели, и глумились над волчонком, наперебой зазывая его. Нелучшее время, чтобы навещать дорогую семью, но Ян прав — лучше может и не стать вовсе.
У входа в особняк дорогу ему перегородил здоровяк с перебитым носом, очень похожий на одного из тех, кто поливал своей кровью полы окулуса каждый вечер с момента возвращения в столицу Димитрия. Упрямая гора мышц оказалась цепным псом Виттора и без устали твердила, что пока не получит разрешение хозяина, никого не пропустит, будь то хоть блудный сын, хоть сам канцлер Цирховии. Димитрию пришлось поставить точку в этом разговоре, с одного удара попав в болевую зону на подбородке и вырубив охранника.
Он ворвался в холл, распугивая своим видом служанок, и взлетел по лестнице, готовый наткнуться на мать или отца. Но родители отсутствовали, и даже мелкий куда-то пропал. "Уже учится сбегать из этого милого дома", — с холодной ухмылкой подумал Димитрий, направляясь в комнату сестры.
Он бросил короткий взгляд на массивную железную дверь, ведущую в его собственные "апартаменты", и будто наяву услышал собственный вой и скрежетание когтей по доскам пола. Так ли уж ошибались родители, закрывая его там? Ведь все вернулось на круги своя — теперь он делает это сам с собой добровольно.
Дверь в комнату Эльзы была заперта, свежие следы остались в местах, где в дерево врезали замок. Он вышиб ее ударом ноги, ступил на порог и…
Конечно, он слышал рассказы про то, как это бывает. Как кровь плавится в венах, как она густеет и кипит, останавливая сердце. Как нос и рот наполняются только одним запахом и вкусом — Ее вкусом и запахом. Как становится безразлично все остальное. Скажет умереть — умрешь. Скажет залезть на высокую гору — заберешься голыми руками. Все сделаешь, все ради нее. И внизу живота собирается знакомый, тяжелый, дикий огонь. И хочется, чтобы она его погасила.
Древние сказки беззубых старух, твердил он себе. Так не бывает. Не с ним. Не здесь. Не с Эльзой.
Сестра выбежала из ванной, на ее лице читался испуг, с мокрых волос на плечи стекали капли воды. Обернутая большим полотенцем, она прижимала концы к груди и застыла, глядя на Димитрия, стоящего на четвереньках, низко пригнувшего голову, с истовым взглядом безумца втягивающего ее запах, пропитавший всю эту комнату. По-звериному он двинулся вперед, а Эльза попятилась, пока не уперлась в стену. Она вздрогнула, когда его нос ткнулся ей в щиколотку. Димитрий приподнялся, мягко куснул ее лодыжку, привстал еще выше, она судорожно стиснула ноги, прижав рукой полотенце между ними. Он лизнул эту руку, выпрямился во весь рост так, что теперь она смотрела снизу вверх на него, притиснул ее всем телом и положил ладони на стену.
Эльза смотрела огромными, широко распахнутыми глазами на бледном осунувшемся лице, и в ее зрачках Димитрий видел отражение собственного ужаса, ледяной лапой стиснувшего ему горло.
— Ты что… Дим? — едва выдавила она.
— Помоги мне, Эль, — сильный мужчина нависал над ней, но этот скулящий, перепуганный голос принадлежал всего лишь волчонку, искусанному и полузадушенному его чудовищами. — У меня к тебе… привязка.
— При… — она осеклась, не в силах выговорить это слово. — Но ты же мой брат.
— Да.
Вот и все, что он мог ответить. Вот о чем твердили ему ненавистные голоса и на берегу океана, и на шоссе, и каждую мучительную секунду его жизни. Сделай это. Сделай сестру своей женщиной.
Когда-то Димитрий искал свой предел, но теперь это был даже не предел, а последняя грань, та черта, которую он не мог позволить себе перешагнуть даже под страхом смерти. Его пропасть, та жуткая зияющая бездна, в которую так не хотелось падать. Он всегда гадал, что же кроется в ней, почему она так манит его? Теперь истина вышла наружу. Эта бездна раскинулась перед ним в дрожащих серебристых глазах родной сестры. Самые страшные, больные фантазии, когда-либо приходившие ему в голову и даже воплощенные в жизнь, не шли ни в какое сравнение с мыслью, что он ляжет в постель с Эльзой. Станет ласкать ее тело, вколачиваться между ее распахнутых бедер, как делал это со многими и многими другими женщинами до нее. Возьмет ее невинность, прольет ее девственную кровь. Будет слизывать испарину с ее горячей кожи, слушать ее крики наслаждения. Станет ей больше, чем братом — мужем, любовником, всем на свете.
И он не сможет не лечь, его некому остановить, так же как некому было, когда он совсем еще мальчиком рвал служанок в клочья в этом доме. Он может снова попытаться остановиться сам, но… это же привязка, то, с чем даже волку не справиться.
Он влюблен в свою сестру.
— Зачем ты родилась, Эль? — спросил он, а пальцы гладили ее нежные щеки, ее дрожащие губы, ее глаза в прозрачных крупных слезах. — Если бы ты не родилась, все было бы по-другому. Я прожил бы эту жизнь по-другому, понимаешь? У меня бы была женщина, которую я бы любил. — Он помнил, что где-то есть такая женщина, но сейчас, рядом с Эльзой, забыл ее имя. — Я бы смог держать себя под контролем. Я был бы счастлив.
— Ты же мой брат, ты же мой брат, — только и твердила она, оцепеневшая от шока.
— Сделай это. Сделай, — хрипели и ярились голоса в его башке.
И будто кто-то задул ту крохотную свечку, что когда-то помогала ему не сбиться с пути.
Эльза дернулась, когда он наклонился и поцеловал ее. Она не отвечала ему, и ее губы оставались неподвижными и холодными, все тело закаменело от напряжения. Если бы могла, она бы наверняка вжалась в стену и растворилась там. Но она не могла, а он слишком часто ставил женщин в зависимое и безвыходное положение, чтобы дать ей хоть один шанс сбежать.
— Ты же мой брат…
Его ладонь огладила ее голое плечо, ключицу, сдвинулась на грудь, сжала.
— Ты же мой брат.
Он схватил одну ее руку, до боли стиснул запястье, ударил о стену, так же рванул другую руку, опалил дыханием ее лицо, столь похожее на его собственное. Полотенце упало вниз, он медленно опустил взгляд на ее ничем не прикрытое тело и смотрел, смотрел, смотрел, стоя так.
— Ты же мой брат.
Эльза кричала это. Вопила так, что стекла звенели, но ее голос долетал до него будто сквозь вату. Тогда она укусила его. Он лишь успел заметить движение, а потом щеку пронзила острая боль. Кровавый поцелуй сестренки отрезвил его. Он оттолкнул ее и сам рванул зубами ее запястье. Остался так, тяжело дыша и глядя на Эльзу поверх ее вздернутой руки. Запах собственной крови щекотал ноздри, а алые ручейки, побежавшие к ее локтю, будоражили еще сильнее, и он почти не мог разобрать, где заканчивается аромат его крови и начинается ее. Их кровь была общей. Он стиснул челюсти сильнее, сестра снова закричала, на этот раз от боли. Обычно она не кричала, когда маленькой он кусал ее, только плакала и обнимала его. Смутные детские воспоминания — как спасательный круг, за который он уцепился, чтобы выплыть.
Оттолкнулся от нее, оставил плачущую и дрожащую у стены, но обратно тянуло как магнитом, и каждый шаг от Эльзы казался в тысячу раз сложней, чем простое и легкое возвращение к ней. В этом доме имелось лишь одно место, хоть как-то способное ограничить его. Димитрий ворвался в собственную комнату, захлопнул дверь, ударил в нее кулаком. Стало чуть легче, но ненамного. Это ненормальная привязка, волки так не сходят по своим парам с ума. Нормальные волки, поправил он себя. Больное, извращенное чудовище просто не может любить нормально.
