Прижавшись щекой к ковру, Северина медленно приходила в себя. Димитрий ходил по спальне, освежал горло очередной порцией шампанского.

— Возьми рубашку у Яна, дорогая, — как ни в чем не бывало, попросил он.

Она зажмурилась, стараясь не думать о звуках, которые могли просочиться в коридор. Ян не дурак, он все понял. Усилием воли заставила себя подняться, прикрыть дверь и протянуть руку так, чтобы оставаться скрытой от чужих глаз. Ладони коснулась аккуратно сложенная рубашка, и Северина тут же схватила ее и захлопнула дверь.

Димитрий снова подошел к зеркалу, поправляя одежду, застегивая пуговицы.

— Я хочу ребенка, — призналась Северина, наблюдая за ним, — пусть ты меня не хочешь, но мне нужна всего одна ночь, чтобы забеременеть. Обещаю, что забеременею с первого раза, а ты сможешь снова крутить романы со своими шлюхами.

— Нет, — спокойно отозвался он, поднимая пиджак со спинки кресла.

— Мне уже скоро тридцать. Я боюсь состариться и умереть в одиночестве. Пожалуйста, подари мне ребенка. Маленького мальчика, которого я смогу любить вместо тебя…

— Нет, — Димитрия даже передернуло от этой идеи. — У меня не будет детей. Я не стану уподобляться Виттору и плодить монстров. Хватит того, что существуем мы с Аланом. К тому же, — он подошел, погладил Северину по щеке и коротко поцеловал в губы. — Ну какая из тебя мать? Ты же эгоистичная сучка, дорогая. Ну все. Иди. Гости наверняка уже в нетерпении. Надень что-нибудь в цветах правящей ветви. Золотое платье будет в самый раз.

С трудом передвигая ноги, Северина пошла в гардеробную. Платье уже лежало на видном месте, заранее приготовленное Димитрием. Она надела свежее белье, привела себя в порядок, облачилась в роскошное одеяние. Причесывая волосы перед зеркалом, обратила внимание на царапину на груди. Красная полоса уже светлела, заживая, но Северина все равно взяла пудру и замаскировала изъян. Посмотрела в свои глаза, измученные, больные. У нее не будет детей. Или не будет Димитрия. Надо выбирать.

Праздничный вечер близился к концу, когда наместник с супругой снова появились в зале, но, как оказалось, они вернулись вовремя, как раз для того, чтобы станцевать завершающий танец. Димитрий положил руку на талию Северины, она легонько тронула ладонью его плечо, они закружились, красивая, элегантная пара, он — в белом с золотыми нашивками, она — вся в золотом, в цвете его трона и его власти. Они порхали в круге гостей, мужчины любовались ею, женщины украдкой вздыхали по нему. В уголке тихонько плакала Алисия.

Северина улыбалась, это была ее лучшая маска — маска успешной, счастливой, добившейся всего женщины. Она смотрела в красивое лицо своего мужа и думала только об одном.

Пора перестать жить мечтой.

Это было самое счастливое лето в ее пока не очень долгой жизни. Счастливое и неповторимое, в брызгах яркого солнечного света, поцелуях ночного ветра на обнаженной коже и головокружительном водовороте любви.

Да, она любила Алекса и больше не сомневалась в этом. Разговор со старшим братом, случившийся после памятного семейного обеда, помог все расставить по местам. Алекс не был идеальным, а возможно, ее рациональная натура не позволяла сознательно не замечать в любимом недостатков, как умеют другие девушки, но Эльза любила его и таким. Она просто воспринимала его целиком, со всеми плюсами и минусами, и понимала, что с его отрицательными чертами вполне можно смириться, а достоинства с лихвой окупают их. В конце концов, невозможно съесть апельсин, не очистив его от корки и не испачкав рук в липком и едком соке, но от этого никто не перестает любить апельсины.

Эльзе казалось, что ее мир разделился на два параллельных. В одном она оставалась благородной лаэрдой и примерной дочерью. Она по-прежнему с закрытыми глазами отличала десертную ложку от ложечки, которой следовало есть яйцо-пашот, умела поддерживать беседу со старшими так, чтобы вызывать восхищение умом и рассудительностью, и, как и все ее одноклассницы, загодя заказала швее платье к празднику восхождения светлого бога, до которого оставались еще долгие месяцы.

В другом же мире Эльза была обычной девчонкой. Из тех, которые в шестнадцать лет просто хотят веселиться, танцевать под звездным небом и любить. С Алексом это выходило без труда. Он был легок на подъем и беззаботен, любое море считал себе по колено, любой океан — по плечу. Они вообще удивительным образом не походили друг на друга. Там, где Эльза сказала бы "надо подумать", Алекс бы шутливо махнул рукой — "фигня вопрос", она любила серьезные книги, он — гонки на мотокаре, она предпочитала сладкие пирожные, он — горькое пиво, из всех оттенков она выбрала бы светлую лазурь, а он вообще не признавал слово "оттенки", считая, что семи цветов радуги вполне достаточно. Но именно этими различиями они друг друга и уравновешивали. А еще Алекс был у Эльзы первым, в кого захотелось влюбиться, а она у него… последней. Да, он так и назвал ее. Последней для себя.

И после этого ее сердце не могло не дрогнуть.

В свободное время они бродили в обнимку по столице. Иногда делали это бесцельно, иногда забредали в темный зал кинотеатра, где, устроившись на заднем ряду, целовались без остановки, а потом не могли даже вспомнить, что им показывали на экране под мерное жужжание проектора. Несколько раз Алекс водил ее в городской парк покататься на аттракционах, хотя развлечение считалось недешевым. Оказалось, что он отлично стреляет, и в спальне Эльзы с некоторых пор поселились три плюшевых коричневых медведя и один длинноухий белый щенок с пятном на лбу, которых Алекс выиграл для нее в тире. Ей нравилось смотреть, как он уверенно держит ружье, как бьет в десятку, почти не прицеливаясь, как ловко перезаряжает тугой механизм. Это была его стихия, в такие моменты он весь сиял, и она могла смотреть на него бесконечно и просить "пострелять" еще и еще не только для того, чтобы снова получить подарок.

Матери она соврала, что купила зверей сама ради коллекции мягких игрушек, и ложь не вызвала подозрений.

Еще они ездили купаться на реку. В жаркие летние дни на широкую песчаную отмель за пределами города приезжали многие молодые люди, и от их количества в глазах пестрело. Громко звучала музыка, смеялись девушки, утопая босыми ступнями в горячем песке. Похожая зимой на синюю сталь, летом прогретая вода выглядела желтовато-зеленой. У берега она почти не двигалась и даже обжигала ноги, лишь быстрое течение в середине оставалось холодным.

Это было место отдыха горожан, но не аристократов. Аристократы стремились уезжать на целебные источники или к океану, столичную реку они считали слишком грязной, чтобы омывать в ней свои тела. Канцлер до самой осени отбыл с семьей в дарданийские горы — его младший сын с рождения страдал сердцем и плохо переносил жару. Мать и отец Эльзы тоже завели как-то разговор об отъезде, но потом обнаружилось, что у них обоих полно дел: у нее благотворительность в сиротском приюте, у него — хлопоты в парламенте, и поездка, к великому облегчению их дочери, отменилась. Ей нравилось просто проводить дни с Алексом на реке.

Поначалу на Эльзу там все обращали внимание из-за ее яркой характерной внешности. Но потом она научилась прятать иссиня-черные волосы под шелковым платком от солнца, серебристые глаза — почаще опускать при разговоре, а ее бледная кожа, нещадно обгоравшая днем и восстанавливающаяся за ночь, наконец-то приобрела красивый кремовый оттенок, и Эльза перестала выделяться среди обычных людей.

Она обнаружила, что у Алекса много друзей. С ним постоянно кто-то здоровался или останавливался поболтать. Девушки целовали его в щеку, а в "доверительных" беседах с Эльзой часто намекали, что он никогда не считался однолюбом. Она старалась не слушать. Алекс ведь никогда и не говорил, что она у него первая, вторая или третья. Он назвал ее последней. А это было гораздо лучше.