— Госпожа, моя госпожа, — шептала ей хромоножка, — не плачьте, госпожа… я хотела, чтобы вы улыбнулись… пойдемте, я вас уложу.
Северина встала из воды, потоки текли по ее телу, не удовлетворенному, а лишь распаленному первой сладкой разрядкой. Так обычно хочется пить после долгих мучений от жажды — еще и еще, пока не достигнешь крайнего предела насыщения. Тончайшее полотенце показалось жестким наждаком на коже. Жулия без тени стеснения вытерлась после хозяйки, бросила его на пол, взяла ее за руки.
— Идем, госпожа. Моя хорошенькая, красивая госпожа…
Они вошли в темную спальню, ступая босыми ногами по ковру. После горячей ванны здесь ощущался холод, как на вершине дарданийской горы. "А я еще хотела уйти в послушницы, — вяло подумала Северина и мысленно покачала головой, — Ян прав, я даже сама с собой не могу справиться". Она обхватила себя руками и задрожала. Жулия откинула покрывало, обняла ее за талию. В постель они рухнули вместе. Сразу вновь стало жарко. Жадные ладони ласкали Северине грудь, влажный рот терзал ее соски. Совсем, совсем ничего не видно вокруг. За окном идет снег, и дороги закрыты, и у нее никогда не будет любовников.
Она раздвинула бедра, влажные, липкие, и ощутила, как чужие мягкие губы ласкают ее там. Язык щекотал, пальцы обводили контур мокрых складок, иногда срываясь и проникая между них в жаждущую, истекающую соком глубину.
— Госпожа, моя добрая госпожа…
Северина запустила руки в растрепанные ржавые волосы и стиснула их, грубо, как делает мужчина, когда его удовлетворяет ртом женщина, и умоляла, кажется, вслух, чтобы это блаженство никогда не кончалось.
Потом, многими часами позже, на границе между ночью и очередным зимним рассветом, Жулия бесстыдно приникла к ее плечу, лежа вместе с ней на сбитых простынях. Изгиб оливковых бедер смутно читался в неверном свете наступающего дня.
— Я люблю вас, госпожа, — прошептала она и тут же уснула.
"Она меня любит".
По прихоти богов — и по заветному желанию Северины — снегопад длился еще два дня. Целых два дня, каждую минуту из которых она была так счастлива, как мало когда в своей жизни. Неизвестно, кто же сжалился над ней, светлый или темный, но Северина склонялась ко второму варианту.
Да и могло ли исходить такое счастье, тайное, постыдное, от светлого бога? Никто никогда не видел его лица, но иногда Северина представляла себе эти черты: исполненные белоснежного льда и твердого камня, безупречные и бесстрастные. Порой она ловила себя на мысли, что это лицо походит на Димитрия, но лишь когда давала волю фантазиям слишком бездумно. Светлый бог мог дарить только правильное счастье, то, которое снисходит на невест у алтаря, на матерей на родильном ложе, на старух за вечерней сказкой для внуков. Его именем держались обеты, и под его строгим взглядом каждый обретал свой покой. Светлый бог был богом Эльзы и богом Алекса, богом отца Северины и их бывшего канцлера, который потерял разум и способность ходить.
Но светлый бог имел дурную привычку отворачиваться. Не тогда, когда сделано что-то плохое — в любой момент, просто так, по непостижимой прихоти своей высшей силы. Он отворачивался — и улыбки гасли, и крики оставались без ответа, и никто не карал за нарушенный обет. Темный бог не отворачивался никогда. Он всегда находился где-то рядом, наготове. Его улыбка была порочна и сладка, его объятия — горячи и бесконечны. Он нес с собой утешение всем страждущим, всем отверженным, всем неправильным и непонятым, всем больным и проклятым, всем безумным и одиноким во тьме. Он тоже дарил счастье, но за это счастье приходилось платить дважды.
Северина старалась не думать о расплате, когда, проснувшись после ночи любви, первым делом подбежала к окну и увидела там прежнюю белую пелену. Позади нее Жулия лениво потянулась на простынях, потом встала и, прихрамывая, подошла, чтобы обнять сзади. Мягкая грудь, пышущее жаром после сна тело. Северина положила ладонь на руку служанки, обвившую ей плечи, и они стояли так в молчании некоторое время, глядя на мир, который исчез под снегом. "У меня не было подруг, кроме Эльзы. И не будет. У меня не будет любовников".
— Принеси мне завтрак, — приказала Северина, — и скажи управителю…
Она замешкалась, размышляя, какую бы придумать ложь, но Жулия пришла на помощь:
— Я скажу, что ночью вам снились кошмары, и вы заставили меня оставаться в вашей комнате на полу у кровати, чтобы меньше бояться.
"Умная девочка". Северина с удивлением поняла, что улыбается. "У меня не было подруг, кроме Эльзы. И не будет. У меня не будет любовников". Но кусочек любви у нее будет точно.
После завтрака она почувствовала себя в таком хорошем настроении, что села и написала новое письмо Алексу. Слова лились одно за другим, и вскоре весь лист оказался покрыт чернильными строчками. Северина перечитала его, вздохнула и не стала сжигать. Она все-таки наберется смелости и отправит его. Нет, передаст лично. Так будет правильнее.
Испытывая все тот же прилив сил, Северина прошла по дому в сопровождении управляющего, дала указания сменить выцветшие портьеры в некоторых комнатах и заказать больше дров для каминов. Рассчитала молодого слугу — здоровенного парня с противными хитрыми глазками — так как Жулия успела обмолвиться, что он по ночам пристает к служанкам в их постелях. Она могла бы жить здесь и все больше в этом убеждалась. Особняк — отличная альтернатива дарданийским горам, куда ей хотелось сбежать от мужа. Жизнь затворницы можно вести и тут. Только рядом будет Жулия.
С самого детства Северина только и делала, что сидела в четырех стенах и скучала. Казалось бы, снегопад обречет ее на привычное безделье. Но в компании хромоножки все шло по-другому. Они запирались в библиотеке, Северина садилась в глубокое кресло с высокой спинкой, по правую руку от нее трещал веселый огонь в камине, напротив — за толстыми двойными стеклами — падал снег, а у ног на ковре сидела зеленоглазая гурия и внимательно слушала, как госпожа читает вслух. Иногда она вставляла комментарии, едкие и по делу. Это заставляло Северину смеяться.
"У меня никогда не было подруг, кроме Эльзы".
За ужином она приказала Жулии остаться в столовой, сесть на соседний стул, и накормила ее со своего стола: ножкой барашка в меде и орехах, ванильными вафлями и свежими фруктами, которые зимой привозили в столицу ограниченными партиями прямо из теплой Нардинии. Хромоножка в ответ потчевала ее историями из своей прошлой жизни, рассказами обо всех странных, извращенных и озабоченных клиентах, каких только успела повидать. Северина старательно делала вид, что слушает с изумлением. Что-то в ней было не так от рождения или это Димитрий притупил ее восприятие в некоторых вопросах, но удивлялась она разве что тому "люблю", сказанному Жулией в полусне. Удивлялась так, что боялась даже переспросить, что же это был за порыв. А пикантные истории не шли ни в какое сравнение с ее жизнью.
"У меня не будет любовников".
Вечером они снова заперлись ото всех и вместе лежали в горячей ванне, и оказалось, что Северина давно уже никому не рассказывала о себе, если не считать бесед с майстером Ингером. Последней ее слушательницей, пожалуй, была Эльза, да и то еще в школьные времена. Она так увлеклась, что говорила и говорила, о своем детстве, о рано ушедшей матери, об отце, который никогда не мог сказать ей "люблю" и заставлял ощущать себя неполноценной, о лучшей и единственной подруге, которой сломала жизнь просто потому, что не видела просвета в собственной.
В ответ Жулия рассказала о себе. Ее отцом был довольно богатый тэр, приехавший в Цирховию из далеких земель за океаном. Мать ее, майстра настолько бедная, что едва ли имела право так называться, не устояла перед его загадочной и экзотической внешностью. Он уехал, а она через положенные девять месяцев родила, но вскоре скончалась. Как говорят, усохла от тоски по любимому. Маленькая Жулия помыкалась по дальним родственникам в качестве приживалки, но все так хвалили ее внешность, в чем-то доставшуюся и от отца, что становилось понятно — лучше работы, чем нонной, ей не найти. Туда она и отправилась, когда подросла.
