Но сейчас с ней Ян оставался серьезным.

— Никогда больше не говори так, волчица, — отрезал он и отобрал у нее свою руку. — Его Светлость не любить невозможно.

— Но я не люблю, — она пожала плечами. — И в то же время люблю, стоит ему меня коснуться. Моя волчица всегда хочет его волка… но привязка — это не любовь, Ян. Это просто чудовищное влечение, которым покарали нас боги вместе с магией оборота. Настоящая любовь — только человеческая.

Говоря это, Северина ощущала странное опустошение внутри. Поймет ли ее Ян или расценит слова неправильно? Неважно. Ей просто хотелось сказать ему именно это. Именно здесь. Под этим снегом. В эти несколько минут, которые принадлежали только им двоим — и больше никому. Потому что если не произнесет сейчас, ей не хватит смелости уже никогда. Ее маски прилипли намертво, и жить под ними гораздо проще, чем срывать по живому.

— Когда она появилась в его жизни, я ее сразу возненавидел, — заговорил он вдруг, будто решив ответить откровением на откровение. — Она отбирала его у меня. Отбирала моего брата, понимаешь? С ней он становился совсем другим. Мне казалось, что она ломает его, выкручивает ему жилы и выпивает из него жизнь.

— Девушка, которую Димитрий любил?

Северина сама удивилась отстраненности, прозвучавшей в собственном голосе. Ян рассказывает ей о том, чего наверняка никому еще не говорил, делится с ней тайной своего господина… а ее словно уже и не трогают его тайны. Более того, где-то в глубине души она даже не хочет их знать. Не хочет больше окунаться в боль и тьму Димитрия. Он болен, и этого в нем не изменить, а она переболела и, кажется, выздоровела.

— Любил? — Ян покосился на нее и фыркнул. Тут же вновь стал серьезным. — Он до сих пор ее любит. Он до сих пор ее ищет. И ненавидит меня за то, что не может найти.

— Я думала, он ищет Эльзу.

— Эльза… — Ян задумался, — это все случилось из-за его сестры, да. На Эльзе он сломался. Ему надо было выбирать между ними двумя, а он не мог выбрать. И тогда выбор за него сделал я. Я был уверен, что поступаю во благо. — Он опустил голову. — Теперь я знаю, почему…

— Почему?

Ян моргнул, вяло улыбнулся, погладил ее по щеке.

— Вопрос не в этом, маленькая волчица. Вопрос в том, могу ли я теперь забрать у него еще и жену?

Жертву. Он должен был сказать "жертву", или "игрушку", или еще какое-нибудь другое подходящее слово, но только не "жену", но Северина не стала поправлять. Снег шел и шел, и ей подумалось, что в их временной изоляции так хорошо и естественно звучат сложные вопросы и простые признания, что не хочется придираться к мелочам. И все становится как-то… понятно. И Ян прав — жестоко заставлять кого-то делать выбор между двумя. И кто-то — более хладнокровный — должен иметь мужество взять на себя этот выбор.

— Конечно не можешь, — сказала она и улыбнулась. — Оставайся самим собой, Ян. Именно твоя верность делает тебя тобой. Тем более, я сама себя забираю. Я хочу уехать в дарданийские монастыри добровольной затворницей, как его мать. Все можно с легкостью списать на какую-нибудь болезнь, и репутация моего мужа не пострадает. Народ еще усерднее станет молиться за нашу семью.

— Нет, — он повернулся резко, глаза сверкали, и рука, которая совсем недавно ласкала ей щеку, вдруг стиснула плечо сквозь мех изысканного манто. — Ты и дарданийские послушницы? Не знаю ничего более несовместимого. Твоя красота, твой внутренний огонь, волчица… это просто глупо. Ты хочешь наказать Сиятельство, а вместо этого накажешь лишь себя. Я тебя не отпускаю.

— Но ты и не имеешь права мной распоряжаться, — спокойно возразила она. — Я — твоя госпожа. И я все решила.

— Ты? — он раздраженно хохотнул, а затем дернул ее на себя, прошелся сухими губами над бровью и вдоль виска, пальцы путали ее сложную элегантную прическу. — Ты — моя волчица, моя глупая, вздорная, кусачая, маленькая волчица. Моя испорченная девчонка. Моя…

Тут губы Яна оказались в опасной близости от ее губ, и он осекся. Северина закрыла глаза, ощущая, как развалился на затылке тяжелый узел, как по-прежнему дрожит его рука в ее волосах и как лихорадочно участилось его дыхание.

— Я не твоя, — она покачала головой, — ты же сам знаешь.

— Все равно я тебя не отпущу, — возразил он с прежним жаром, но так и не поцеловал ее, — никуда ты от меня не денешься.

Значит, и в этой просьбе ей будет отказано, и завтра все возобновится по кругу. И двое мужчин продолжат мучить ее, только каждый по-своему.

— Не денусь от него, Ян, — устало вздохнула Северина. — Ты должен говорить "от него".

Она оттолкнула его сама и выпрямилась, и вовремя — дверь распахнулась, и на свое место в коконе снега и горячего дыхания плюхнулся водитель. Ян тут же сдвинулся: плавно и почти незаметно, но достаточно, чтобы вернуть то расстояние, на котором начальнику охраны следует находиться от жены наместника. Они выслушали рассказ слуги, не глядя друг на друга.

— Святых несли из темпла светлого, — пояснил розовощекий с мороза водитель, подышал в сомкнутые ладони и встряхнулся всем телом, как собака. — Улицу перекрыли, вот и пришлось ждать. Сейчас уже тронемся.

Действительно, через каких-то две-три минуты их движение возобновилось. Очень медленно, и один из бурых пошел с фонарем впереди, чтобы показывать дорогу в метель.

Все в Северине бастовало против возвращения в резиденцию — сегодня Димитрий устраивал вечеринку "только для своих", человек на пятьдесят-сто, не больше. Ей не хотелось идти туда, видеть его свиту из улыбающихся красивых женщин и подобострастных мужчин. Даже с пташками своими сталкиваться не хотелось. Она остро почувствовала, как же сильно ей надоела такая жизнь.

У нее оставался единственный выход — ее особняк. Дом, который отец подарил ей на свадьбу, и она жила там с Димитрием какое-то время, пока тот не взошел на трон. Там оставался ее "театр", к которому она давно утратила интерес и содержала скорее по привычке и для развлечения каких-либо знакомых, когда к тому располагало настроение. Уже не в первый раз Северина не выдерживала и сбегала туда, а муж смотрел на это сквозь пальцы: она была уверена, что слуги в любой момент донесут ему через Яна, если она надумает тайком пригласить чужого мужчину в постель. К тому же она всегда сама же и возвращалась — не выдерживала долго без Димитрия…

Ян неохотно, но откликнулся на просьбу, и кортежу пришлось еще немного задержаться в пути, чтобы доставить ее на место. Карга Ирис наверняка изошлась вся от злости, но даже это мало трогало Северину. Она вошла в особняк под вежливое приветствие управителя с таким ощущением, будто несла на плечах всю тяжесть мира. Ян уехал в резиденцию, и все слова между ними уже были сказаны. Северина скинула манто на руки слуге, поднялась в спальню, не раздеваясь, упала на кровать и уставилась в потолок.

Она пролежала так, не зажигая света, до глубокой ночи и от души рявкнула на служанку, когда та заглянула, чтобы пригласить к ужину. В ее темной холодной могиле запрещено тревожить покой.

Дом жил своей жизнью, слуги шелестели в коридорах, занимаясь рутиной, и, наконец, один за другим отошли ко сну. Северина тоже задремала, когда ее дверь снова приоткрылась.

— Моя лаэрда, — одна из служанок, не та, которая появлялась ранее, прихрамывая, подбежала к кровати, принялась трогать ее лоб и пульс на запястье. — Вы заболели? Позвать доктора?

— Нет, — сиплым надтреснутым голосом отозвалась Северина. — Пошла прочь.

— Но… — растерялась девушка, — нельзя спать в платье. На вашей коже останутся вмятины…

"Знала бы ты, какие вмятины у меня внутри". Северина вяло отмахнулась от нее, но служанка оказалась настойчивой.

— Пойдемте, пойдемте, — она заставила госпожу подняться с кровати, руки запорхали, раздевая и расплетая волосы. — Такую красоту надо беречь…

В темной спальне они стояли совсем рядом, и по коже Северины побежали мурашки от того, как ладонь девушки с легким шорохом скользит по ее спине. Прохладная и грубоватая против ее горячего и мягкого тела. Северина украдкой оглядела женский силуэт. Девушка была примерно одного роста с ней самой, но уже в бедрах и меньше в груди, ее растрепанные, длиной до плеч волосы казались в сумраке ржавыми, а кожа — оливковой. Северина не помнила ее имени и сколько та уже служила ей.