— Что-то такое слышал… — кивнул тот. — Да, точно! Это когда в прямом эфире два ксенопсихолога подрались! И Айрис, что-то такое говорила… Значит, ты пытаешься притвориться куском неодушевленного вакуума и не отсвечивать? Стоит попробовать.

— Между прочим на идею о том, что враг подстраивается под нас, натолкнула Айрис я, — скромно потупив глазки, заметила Анна.

Кестер развеселился.

— Несчесть твои таланты, Воронцова. Ты еще и ксенопсихолог! Идеальная женщина! Шестьдесят килограмм золота!

— Попрошу! — возмутилась Анна. — Пятьдесят восемь!

Рихард тут де вызвался ее взвесить, Анна шутливо отбивалась…

Потом был бой. Тот бой, которому предстояло стать последним, но ни Анна, ни Рихард этого не знали. Все было как обычно, если не считать одного происшествия: истребитель Рихарда Кестера упал прямо на черное вязкое тело Врага и прошел его насквозь.

Он сумел вернуться назад, приложив к этому последние силы. Вылезти из истребителя сам он уже не смог, и когда его извлекли, даже самых прожженных циников среди военных врачей, повидавших всякое, чуть не стошнило. Ниже колена у Рихарда не было ног, только вязкая, полупрозрачная железистая масса, издававшая ужасный запах. Ноги Рихарду ампутировали через пятнадцать минут, но это не помогло.

Рихард грязно ругался, требовал, чтоб его пристрелили и позвали Анну.

Когда Анна вошла в палату, Рихард приподнял голову и шевельнул тем, что осталось от его правой руки. У его кровати сидел, перебирая четки, отец Себастиан — майор Кестер был одним из немногих действительно верующих людей на корабле.

— Я был прав, Анна… — прохрипел он. — Он действительно ищет тебя, знаешь… у него твое лицо…

«Что это?» — Подумала Анна. — «Совпадение? Но у того „Призрака“ шесть лет назад тоже было мое лицо… Бред умирающего или нечто большее?»

— Что ты видел? — спросил она, и, игнорируя тошнотворный запах, склонилась к самому лицу умирающего, — Что он говорил тебе?

— Ничего… — прошептал тот с трудом. — Но ему больно и страшно… Он ничего не понимает.

Анна молчала. Рихард прикрыл глаза на какое-то время, а потом резко открыл и посмотрел в упор на нее.

— Мне больно, Анна. Чертовски больно и страшно. Я не хочу сгнивать заживо. Помоги мне!

— Нет! — Вмешался отец Себастьян, до этого сидевший тихо. — Это грех, сын мой! Я не позволю тебе рисковать вечным спасением!

— Пусть лучше кипящий котел на том свете, чем это! — закричал Рихард и истерически принялся колотиться головой о подушку. — Это мой выбор!

Анна достала свой нейробластер из кобуры.

— Ты примешь смерть от меня, Кестер?

Рихард неожиданно успокоился, улыбнулся и кивнул.

— Поцелуй меня.

— Что?

— Поцелуй меня на прощание, Анна. Я всегда об этом мечтал… Если бы не эта война…

Анна приставила дуло нейробластера к виску майора и склонилась к его губам. И поцелуй этот был чист и горек, как смерть.

А потом Анна нажала на курок. Она еще успела увидеть облегчение и счастье в глазах Рихарда, пока они не закатились.

Анна распрямилась.

— Это грех. — Сказал капеллан. — Смертный грех…

— Я грешна, — ответила Анна и вышла из палаты.

Ноги дрожали, в глазах двоилось от слез. Анна злилась на свое тело, мелко дрожащее, роняющие никому не нужные слезы, бегущие по щекам вдоль носа, смачивающие сжатые в нитку побелевшие губы… Она со всей силы саданула кулаком по стене, сбила костяшки, но боль не принесла облегчения. Хотелось кричать, выть, вцепиться в свои волосы, кататься по полу от горя…

Но вместо этого она просто шла по коридору. Вперед, куда глаза глядят.

Из палаты вышел отец Себастиан.

— Вам не совестно?! — спросил он. — Нельзя вот так сдаваться. А если бы он сумел выжить? Кто знает, может, нашли бы врачи способ, вот-вот.

Анна удивленно посмотрела на священника. Пожалуй, хорошо бы сейчас с ним поговорить, успокоиться, разложить все по полочкам. Перед тем как идти и сделать то, что она задумала, нужно привести голову в порядок.

Анна сползла по стенке и уселась на пол, вытянув ноги. Капеллан тоже присел рядом. Какое-то время Анна молчала и прислушивалась к себе. Затем ответила:

— Совестно? Нет. Я испытываю злость. Он страдал — вы молились, врачи мучили его опытами. Кому от этого польза? Науке? Я не могу сидеть и смотреть, как мучается человек… Это все.

— Но ты убила человека! Не врага, не предателя — своего товарища! Отняла его последние минуты. Быть может, он не успел подумать или сделать нечто важное!

— Это была его… Нет, лгу! Это была моя воля! Мне было тяжело и страшно смотреть, как он умирает. Я могла бы его отвлечь! Если бы не струсила. Мне было страшно, невыразимо страшно смотреть, как он мучается. Да. Я убила его из эгоизма. Я должна был остаться с ним до конца.

Капеллан устало вздохнул. Трудно ему приходится с атеистами или агностиками, как Анна. Цельная, сильная натура, характер не сахар… Но есть в ней главное — любовь к людям, честь, благородство взращенные самостоятельно, вопреки обстоятельствам. А значит, и разговор будет с ней суровым, для ее же блага, чтоб не запуталась в себе, чтоб всегда видела, откуда ноги растут у поступков, чтоб разобравшись, не мучила себя ложной виной, но и самооправданий не искала. И молитва за нее будет горячая. Пусть Анна и считает, что не нуждается в этом.

В этом проблема людей неверующих — они блуждают в потемках, стирают ноги в кровь не понимая, что стоит только протянуть руку и…

— Вам надо прилечь, дочь моя. Выпить снотворного и прилечь…

— Издеваетесь? — прошипела Анна, упираясь в стену лбом. — Я покончу со всем этим сегодня! Сейчас! Все равно после такого только под трибунал.

— Вы имеете в виду… — прошептал капеллан, складывая руки на груди.

— Да! Встречусь сегодня, если повезет, с Врагом. А если не повезет, то с Создателем!

— Не богохульствуйте, капитан Воронцова! Я обязан доложить об этом куда следует.

— Пошли бы вы… прилегли, что ли, отче… — совершенно беззлобно ответила она. Внезапно Анна успокоилась. Что произойдет в самом страшном случае? Она умрет. Не самая большая плата за возможность перекроить ход войны… — Сообщайте, конечно. Только подождите минут пятнадцать.

И не слушая возражений, зашагала в сторону ангара.

— Я помолюсь за вас, дочь моя, — прошептал капеллан, перекрестив удаляющуюся спину, вернулся в палату.

Там уже суетились врачи.

В ангаре довольно прохладно — на корабле отапливаются только жилые помещения. Коридоры же, имитирующие «улицы» и подсобные помещения соответствуют средней земной температуре каждого времени года. Близилось Рождество, и у Анны замерзли пальцы без перчаток. Она взяла запасные, проверила заряд нейробластера: больше половины — убить себя всяко хватит.

Истребитель Кестера был в полном порядке, даже лучше — он будто вчера сошел со стапелей. Почему-то Анна решила взять именно его. В ангаре было тихо и гулко, и ей казалось, будто она слышит, как колотится сердце.

— Если выживу и не попаду под трибунал, — вслух пробормотал Анна, заводя истребитель. — Уйду из армии, научусь готовить и заведу минимум троих детей. И вообще немецкое «три к», как шутил капитан Эркарт, очень правильная штука. Kuchen, Kirchen, Kinder — кухня, церковь, дети!

Анна проглотила таблетку запрещенного, и купленного из-под полы стимулятора жизнедеятельности, и тяжело вздохнула, запрокидывая голову. Перед глазами все заволокло туманом, как это всегда бывает в первую секунду, а потом картинка стала невероятно четкой и яркой, словно кто-то изменил настройки у нее в мозгу. Одна таблетка — сутки без сна и усталости, без признаков утомления и синяков под глазами. Сутки бодрости и способности мыслить и анализировать быстрее чем обычно. После — усталость, ложащаяся на плечи, как бетонная плита, головная боль, безразличие.

Мысли е несло диким потоком. Упорядоченности не было, лишь обрывки, вспыхивающие и гаснущие как сверхновые, отголоски бессмысленных идей. Голову раскалывало болью, но и это пройдет, надо только подождать, когда сосуды перестанет конвульсивно спазмировать. Зато не осталось ни боли, ни страха, ни сожалений. Лишь четкое понимание цели и того, как этой цели добиться.