Все заржали.

– Так шли они всю ночь и еще один день с утра до вечера и все же не могли выйти из леса и были страшно голодны, потому что должны были питаться одними ягодами, которые кое-где находили по дороге. И так как они притомились и от истомы уже еле на ногах держались, то легли они опять под деревом и заснули.

– И эти спят, – ворчал Лысый. – Вставайте уже!

– Мы не спим.

– Да я не вам…

Лысый и в школе все время разговаривает с телевизором. Обычно это смешно, но в этот раз было как-то непривычно, наверное из-за того, что вместо телевизора было радио.

– А старуха только покачала головой и сказала: «Э-э, детушки, кто это вас сюда привел? Войдите-ка ко мне и останьтесь у меня, зла от меня никакого вам не будет».

Она взяла деток за руку и ввела их в свою избушечку. Там на столе стояла уже обильная еда: молоко и сахарное печенье, яблоки и орехи. А затем деткам были постланы две чистенькие постельки, и Гензель с сестричкой, когда улеглись в них, подумали, что в самый рай попали.

– Лень, нам обязательно слушать этот бред? – спросил Бад.

– Поворчи у меня!

– Но старуха-то только прикинулась ласковой, а в сущности была она злою ведьмою, которая детей подстерегала и хлебную избушку свою для того только и построила, чтобы их приманивать. Когда какой-нибудь ребенок попадался в ее лапы, она его убивала, варила его мясо и пожирала, и это было для нее праздником. Глаза у ведьм красные и недальнозоркие, но чутье у них такое же тонкое, как у зверей, и они издалека чуют приближение человека. Когда Гензель и Гретель только еще подходили к ее избушке, она уже злобно посмеивалась и говорила насмешливо: «Эти уж попались – небось не ускользнуть им от меня».

– Леня, что мы слушаем?! – заныла Флер. – Ночь кругом, как-то неуютно под такой аккомпанемент.

– Зато точно не уснете, – зевнул Лысый.

– Это всего лишь сказка, – зевнул и Бад. За ним стали зевать все, пока Васька не выдал:

– А я видел по телику такую ведьму. Только она всамделишняя.

– В смысле не сказочная?

– В смысле убивала и жрала людей. Ее в «Новостях» показывали, когда арестовали.

– Прекрати!

– Да ладно, она в тюрьме давно. И вообще не у нас, а где-то в другом городе, я не запомнил.

– Не запомнил и молчи. – Бад дотянулся и влепил ему затрещину.

А я подумала, что теперь точно не усну.

Салон уже прогрелся. Я сидела, втиснувшись между Флер и Софи – тепло. Радио бубнило свою сказку, Бад с Васькой ругались, я не заметила, как все-таки уснула.

Проснулась от холода. Машина стояла на освещенном пятачке бетона, а вокруг была чернота. Ах да, река! Лодочная станция! Лысого не было. Растянувшись на двух передних сиденьях, спал Бад, остальные скрючились в своих креслах, кто как, и тоже дрыхли. Холодно. Значит, давно стоим. Я подумывала выйти осмотреться, но Софи так вытянула ноги, что выбраться, не разбудив ее, я бы не смогла.

Сижу. Фонари за окном освещают парковку, где кроме нас – никого. От этого не по себе. И где, спрашивается, Лысый? Должно быть, ищет лодку. Ночью, наверное, трудно найти дурака, который повезет нашу компанию, вот Лысый и забегался. И чего мы не заночевали в новом корпусе! Туда хотя бы ехать не по воде.

Ужасно хотелось есть, пить, плакать и обратно в школу. Дача – проклятие человечества! Лысый спрашивал, спокойно ли ночью на станции. Да уж спокойно. Ни души. Даже мошкары под фонарями не видать, как будто неподвижную картинку приклеили к окнам машины. А я – любуйся. Когда Лысый придет, я услышу.

Я закрыла глаза, но сон не шел. Горло щекотала странная тревожность: чего Лысый спрашивал, спокойно ли на станции ночью? Что здесь может случиться-то, где нет людей, только фонари и вода? Лысый нам ничего не рассказывает, все приходится подслушивать. Все бережет от стрессов. От каких?

Софи заворочалась во сне, и я распахнула глаза. Тихо. Картинка за окном все та же. А почему так тихо-то, если Лысый бегает по пристани и ищет лодку? Он должен топать как конь в этой тишине. Не слышно. Наверное, ему пришлось далеко отойти.

Река чернела за бетонным причалом. Не люблю воду. Кто ее знает, что там на дне…

Где-то далеко заревел катер. Я вскочила, забыв о ремне, отпружинила, плюхнулась на сиденье, отстегнулась, еле найдя замок под седалищем Софи. Она шевельнулась во сне, подобрала ноги. Я вышла в проход и уставилась в лобовое стекло: кто едет?

Катер долго не приближался, я слышала шум и не могла понять: он идет к нам, или от нас, или вообще наматывает круги. На черной воде ни черта не было видно. Бад оглушительно сопел на передних сиденьях. Я села на пол и сунула голову между спинками кресел. Все видно. Всю пустую бетонную парковку, весь пустой причал и всю бесконечную черноту воды с далекой полоской серого берега. Катер шумел ровно, не приближаясь, не удаляясь, как будто издевался. Чего ему надо? Давай приезжай уже!

Бад заворочался во сне, уличный фонарь осветил нижнюю половину его лица – мерзкое зрелище. Попробовать выйти поискать Лысого? Я дотянулась через ноги Бада и подергала дверцу машины – мы заперты. Пить, есть и плакать захотелось еще больше. И еще в туалет. Если Лысый не поспешит, случится катастрофа. Я оглядела салон: может, где забыли закрыть окно? Все окна были закрыты наглухо. Я даже поковыряла пальцем стыки между стеклом и резинкой – нет.

Катер шумел. Может, это лесопилка какая-нибудь, а я тут размечталась? Не, ну не ночью же. Что-то он долго не приезжает. И не уезжает – тут и не такое подумается. Все мирно сопели, а я тут одна. Холодно. Пока холодно. Взойдет солнце, и все изменится за пару часов. Я слышала про детей, которых запирали в машине на солнцепеке. Брр! Спокойно! Лысый, конечно, дурак, но не убийца. Он скоро придет. Надеюсь. Если что, есть Лена. Она далеко, но она нас найдет. Всегда находит. Мы с Флер однажды забрались в школьный подвал, уже не помню зачем, маленькие были. И заблудились! Там все такое одинаковое: стены, трубы, коридоры… Заблудились. И орали там как дуры. Это мы уже потом узнали, что из нашего подвала ори не ори – ничего не слышно, тем более на верхних этажах, где классные комнаты. И просидели мы там, как выяснилось, не больше получаса, а нам казалось – полдня. Лена сразу пошла нас искать, как только мы не явились на урок. И быстро нашла. Лысый до сих пор не знает про тот случай: никто ему не сказал. Он у нас нервный.

Катер стих. На черной воде за окном по-прежнему не было ничего, кроме отблесков от фонарей. Мне показалось, я услышала голос. В закрытой машине было еле слышно, это тебе не катер. Я опустила спинку переднего сиденья, перегнулась и припала ухом к окну. Холодное стекло. Белый шум. Как будто мы вообще одни во всем мире. Только катер и был, и тот куда-то делся. Больше всего хотелось кого-нибудь разбудить, почувствовать, что я не одна, но я держалась. Зачем-то открыла бардачок, пошарила рукой среди документов и салфеток. Если что-то съестное в машине и есть, то оно в багажнике. И воды нет! Я заглянула во все дверцы, где углубления для бутылок: пусто.

Щелкнул замок, и опустевший мир сразу ожил. Где-то зашумели машины, деревья, птицы, моторы катеров. А это просто Лысый открыл водительскую дверь и уставился на Бада, растянувшегося поперек передних сидений. Мне захотелось расцеловать их обоих, но я убежала искать туалет.

Лодочник, похоже, не был готов к такой большой компании: он смотрел на нас с опаской, особенно на Бада. На его лице так и читалось: перевернет этот толстяк лодку или обойдется?

Он вообще не хотел нас сажать. После того как Лысый разбудил всех и вытащил на пристань, мы еще полчаса наблюдали немой спектакль «Лысый уговаривает лодочника перевезти нашу компанию». Лысый говорил тихо, чтоб мы не слышали, лодочник все больше мычал и махал руками. Лодка была довольно большой, но все равно он явно боялся, как мы поместимся, и не хотел рисковать. Лысый беззвучно уговаривал, мы хихикали, Бад хмурился и издалека корчил лодочнику рожи. Подозреваю, что он-то его и убедил: лодочник почти не смотрел в сторону Лысого, а все больше на нас и гримасы Бада.