– Она оставалась с молодым воспитателем, – объяснил Лысый, наблюдая, как Лена снимает Софи с дерева. – Пойдем узнаем, что там у них случилось.

Он повел нас в здание школы – и сразу же нам навстречу выскочил парень, лет на пять постарше нас с Флер.

– Баев! – рявкнул на него Лысый и стал отчитывать на каком-то незнакомом языке.

Баев ответил на нем же. Сам он был какой-то неопрятный: когда-то синяя медицинская роба переливалась всеми оттенками пятен, рукав был порван, над бровью ссадина, придававшая ему устрашающий вид. В общем, я сразу поняла, что они с Софи тут не скучали. Баев замахнулся на Лысого своим полотенцем, но Флер так посмотрела на него, что парень тут же притих.

– Случилось-то что? – спросил Лысый уже по-французски. Парень посмотрел на нас, посмотрел на Лысого, будто прикидывая, стоит ли доверять нам такую страшную тайну, и все-таки признался:

– Холодильник уронили. – И опять перешел на незнакомый язык, хотя по интонации было нетрудно понять, что он пытается донести до Лысого всю боль утраты.

Они еще ругались, когда нас догнали Лена и Софи и повели показывать школу.

Я ничего не запомнила тогда. Комнаты, комнаты… Больше всего нам с Флер понравилась лестница, мы их не видели раньше. Самым классным в ней были перила. Флер сообразила, что на них можно кататься, и следующий час мы провели с пользой. Лену к тому моменту куда-то позвали, и она не могла нам помешать.

Блестящая идея положить на перила кусок фанеры и съезжать на ней стоя принадлежала Софи. До нашего знакомства она успела проучиться в школе несколько лет и кое-что понимала. Фанеру мы нашли быстро: зашли в пустой кабинет Лысого и вынули полку из шкафа (Софи сказала, что Лысый их не считает, и оказалась права: после этого случая он еще долго думал, где мы взяли такую фанеру, и дыры в шкафу не замечал. Если бы Лена не хватилась бумаг с той полки, которые мы перепрятали не помню куда, он бы до сих пор ничего не заметил).

Первой поехала Софи. Мы поднялись на третий этаж, Софи приладила фанерку, ловко вскочила на нее ногами и… Мы рванули за ней по лестнице, но не успели пробежать и двух пролетов, когда снизу послышалось «шмяк!». Через несколько секунд Софи уже бежала нам навстречу вверх по лестнице с совершенно счастливым лицом:

– Наконец-то я здесь не одна! А то от скуки с ума сходила.

Флер тут же отобрала у нее фанеру и радостно умчалась наверх. Мы не стали подниматься, просто ждали, пока она промчится мимо нас. И она промчалась! Орала Флер так, будто ее щекочут. Я испугалась, что на вопли прибежит Лена или, хуже того, Лысый. Но прибежал этот Баев и не нашел ничего лучше, чем попытаться остановить Флер на лету. Она съезжала по перилам, он стоял внизу пролета и на повороте ухитрился схватить ее за ногу.

Что было дальше, я плохо видела, потому что упала Флер на меня. Я, пытаясь удержаться, вцепилась в этого Баева, и мы все-таки шмякнулись на пол. Это произошло так быстро, что я еще несколько секунд слышала, как стучит фанера уже по лестнице.

Пока воспитатель ругался на незнакомом языке, Софи подхватила нас с Флер, и мы бросились бежать. Кажется, он гнался за нами. Потом я подобрала фанерку и съехала вниз, обогнав всех.

Это было реально здорово! Девчонки бежали за мной и не сильно отставали, за спиной вопил Баев, я буквально чувствовала, что у меня выросли крылья не крылья, но колеса точно.

Но лестница быстро кончилась. Последние ступеньки и перила упирались в дверь черного хода. Я хотела затормозить в нее, но она открылась, и на секунду я увидела Лену. А потом – небо, а потом – снег.

Я плюхнулась в ледяную белую кашу и завопила от ужаса. Снега было совсем чуть-чуть, его нанесло, пока Лена и Софи показывали нам школу, но я в нем сидела, как мне казалось, по горлышко. С воплями я пыталась выкопаться из сугроба, швыряя грязно-белую кашу в Лену и этого Баева, в окно первого этажа и еще не помню куда. Помню, что Баеву прилетело в лоб и он опять разорался.

Просто до того дня я никогда не видела снега.

Тут же подбежала Софи, помогла подняться и быстренько увела в школу меня и Флер. За спиной смеялась Лена и орал Баев.

В себя я пришла, наверное, минут через пять. Мы сидели в коридоре на подоконнике. За окном на школьный двор падали крупные белые хлопья. Зрелище было умиротворяющее, даже вопли Баева снизу его не портили.

– Чего он все время орет? – спросила я у Софи.

– Что мы его уже достали и по перилам ездить опасно.

– Конечно, если тебя за ноги хватают!

– Не обращайте внимания, он дурак. Думаю, он скоро от нас уйдет.

– Тогда точно дурак! Здесь весело!

– Только не ему. Он все время чего-то боится: телефон берет через раз, а если кто-то пришел, сам к нему не выходит, а просит меня подойти посмотреть на мониторы. А сам только и делает, что смотрит по телику «Криминальные новости»: где кого убили и вот это все. Может, от них он и нервный такой? – Она еще наговорила кучу незнакомых слов, но я поняла, что этот воспитатель мне уже не нравится.

А потом нас нашла Лена. Она сказала, что это здорово, что мы подружились и умеем веселиться, но молодой воспитатель не оценил нашего веселья и, кажется, больше к нам не придет.

Не помню, чтобы кто-то из нас тогда расстроился.

От матраса все еще пахло кровью, рвотой и кошачьей мочой. За эти трое суток я застирывала его, наверное, в сотый раз, каждый раз надеясь, что это последний. Я притаскивала из ванной туалетное мыло, хорошенько намоченное, намыливала пятно, потом ногтями и ладонью соскребала мыльную воду на пол. Каждый раз на полу оказывалась вонючая оранжевая лужа, а на матрасе по краю пятна оставалась уже подсыхающая пена. Кровь и рвота забивались запахом мыла, но, увы, ненадолго. Я вытирала пол. Переворачивала матрас. И надеялась, что хоть на этот раз запах уйдет. Он не уходил. Из-за закрытого окна он впитался в стены и потолок, мне казалось, что он плотный и постепенно сжимается вокруг меня, заполняя собой все пространство.

…Отволочь бы этот матрас в ванную да замочить как следует, но с моей ногой это было нереально.

Нога распухла, стала вдвое больше другой, и наступать на нее я только мечтала. Передвигалась на одной ноге по комнате, опираясь на мебель, развлекала себя стиркой матраса, чтобы не думать о голоде и боли. Странно, но я к ним почти привыкла и даже успела изучить их повадки.

По утрам меня будил голод. Он сжимал желудок и пытался вывернуть наружу, как будто я проглотила трубу работающего пылесоса. Просыпаться мне не хотелось, и я ворочалась с боку на бок, пытаясь принять удобное положение и выторговать себе еще полчасика. Через полчасика работающий пылесос в желудке становился невыносимым. Я вставала на здоровую ногу и все равно касалась пола пальцами больной – и тогда просыпалась окончательно. Мой второй враг – боль – неожиданно выскакивал из-за угла, как в компьютерных игрушках, и вцеплялся намертво. В эти несколько секунд я забывала о голоде: стояла, держась за кровать, и орала от души. Во-первых, так легче. Во-вторых, орать я теперь могу сколько угодно: ко мне никто не зайдет.

Первые два дня я только и делала, что вопила и стучала, то в дверь, то в окно, то в стену к Софи, но все вокруг будто оглохли. Я слышала голос женщины, которая пахнет тряпкой, гитару Лео, голоса… Но никто словно не слышал меня. Я не могла поверить, я думала, что сплю, что ору слишком тихо, что они далеко и меня не слышат… Я не знаю, почему так. Я устала об этом думать и больше не думаю.

…Когда боль чуть отпускала, голод давал о себе знать с новой силой. Я скакала на одной ноге в ванную, чтобы как следует напиться теплой воды. От нее подташнивало, но боль в желудке уходила на некоторое время. Боль в ноге к тому моменту тоже становилась терпимой, и я развлекала себя стиркой матраса или смотрела в окно.

Двор как будто вымер: никто не выходил, никто не носился с мячом, не висел на деревьях, даже не сидел на лавочках около дома под огромной сосной. Тишина стала такой привычной частью жизни, что я даже удивилась, когда однажды услышала шум катера.