Он уехал. И не замолвил за неё словечко. И неизвестно, вернется ли в городок. А даганской подачки хватит на неделю. И что потом? Снова одеться понаряднее, накрасить ресницы и губы и отправиться в клуб, где предложить себя другому офицеру?

К горлу подступила тошнота.

Что делать? А может, сдаться и поклониться в ноги Хикаяси?

Во всяком случае, сейчас нужно вернуться домой с улыбкой на лице и в хорошем настроении. Чтобы не встревожить Эммалиэ и не испугать Люнечку. А через неделю что-нибудь придумаем. Неделя — это много. Целая вечность.

Неделя пронеслась стремглав, насытив дни событиями.

Женщина из крайнего подъезда, скооперировавшись со знакомыми, собрала чемодан и вместе с пятнадцатилетним сыном исчезла из города. Своего мальчика — тощего сутулого подростка — она не отпустила на восстановление железной дороги, хотя соседки не раз говорили: пусть на побегушках у даганнов — там подай, сюда принеси — зато от голода не помрёт.

— Он скрипач, занимал призовые места на конкурсах, — поясняла мать. — Цвет нации, будущее нашей культуры! Ему нужно пальцы беречь, а не шпалы таскать.

О невероятном бегстве поведала взволнованная Эммалиэ, наслушавшись сплетен во дворе.

Жители воспряли духом. Значит, можно обойти законы, установленные захватчиками. Значит, можно добраться до Риволии и без разрешений миграционной службы. Врут, что опасно. Вот слабая женщина решилась бежать из города и наверняка добралась до союзной границы, а мы чем хуже? Соберем манатки и под покровом ночи двинемся на восток.

А через два дня даганский солдат прикатил во двор чемодан на колесиках и поставил у подъездной двери. По месту жительства.

Смешно спрашивать у чужака, куда делись хозяйка с сыном. Знать, убежали недалеко и Риволию только в мечтах и видели. Кто остановил беглецов: бродяги или даганны?

Соседи словно языки проглотили. Проходили мимо и косились на чемодан. Он простоял весь день у подъезда, а на следующее утро исчез. Хозяев уж и в живых нет, а кто-то ушлый не погнушался шмотьем, которое можно продать.

Каждый день Айями ходила на рынок. От встречных горожан отводила взгляд — боялась прочитать в их глазах презрение и осуждение своему поступку. Но никто не тыкал пальцем и не высказывал неодобрение распутством с оккупантами. Быть может, потому что от доброго расположения даганнов зависели многие из жителей. И потому что беспросветность стерла границы морали и чести.

Однажды, возвращаясь домой, Айями услышала брошенное в спину: "даганская шлюха". Обернулась — на лавочке под яблоней Ниналини с подружками делают вид, будто считают ворон на дереве. Среди сплетниц затесалась соседка, что уж дважды просила поварешку каши в долг и получала. Посмотрела Айями так, что женщина поняла — за подачкой можно не приходить.

С тех пор Айями держалась подальше от окон, запомнив слова Оламирь.

В больницу Айями заглянула на четвертый день. По доброй воле ни за что не пришла бы под суровые очи Зоимэль. А решилась, потому что хоть саднящее ощущение и прошло, но низ живота тянуло.

Сразу попасть на прием не удалось — по утрам Зоимэль лечила пациентов в тюрьме при ратуше. Айями повторила попытку после обеда, и опять пришлось ждать около кабинета. Она уселась на один из шатких стульев как школьница, сложив руки на коленях и опустив взор. Путь до больницы стал нелегким. Казалось, каждый встречный догадался о цели визита к врачевательнице.

Через некоторое время из кабинета вышел даганский солдат с рукой на перевязи. У чужаков приоритет: к врачу — без очереди.

— Пулю извлекала, — пояснила Зоимэль, кивнув на ведро с окровавленными бинтами и салфетками. — Наши подстрелили. Говорят, партизанят в пригороде.

Если наши сопротивляются, значит, не всё потеряно.

— Вдруг мы победим? Соберемся и отразим удар, — обрадовалась Айями услышанной новости.

— Может, и победим. Но даганны уверяют, это одиночки отстреливаются. Те, кто сбежал из армии, прихватив оружие. А в основном, даганнов привозят с колотыми ранами. На днях пришлось троих латать. И ничего, все выжили, хотя одному загнали нож под ребра. Лоси с толстой шкурой. А как твои дела?

Зоимэль не осудила. Выслушала невнятное заикание Айями и указала на кресло.

— Ложись, посмотрю. Теперь мне выдают перчатки и лекарства. Правда, тщательно проверяют расход. Организовали освещение, — врачевательница показала на плафоны. — Плиту установили, чтобы стерилизовать инструменты. Привозят фляги с водой. Видела, как они набирают воду в речке?

— Нет, не заметила, — пробормотала смущенно Айями, забираясь в кресло.

— Подъезжает машина с бочкой вместо кузова. Опускают шланг в реку и качают зараз помногу.

Бочку на колесах Айями не видела, зато не единожды сталкивалась на набережной с женщинами, приходившими тем вечером в клуб. Они не здоровались, не улыбались приветливо, но по глазам было видно — узнали. И расходились молча в разные стороны, катя тележки.

— Небольшая отечность, покраснение. Незначительное воспаление. Поспринцуйся, попей таблетки, — Зоимэль отсыпала горсть белых кругляшей в бумажный кулёчек. — Насколько понимаю, циклимов у тебя нет.

— Да, третий месяц.

— Аменорея на фоне потери веса. Думаю, беременности не будет. А если наступит — приходи, у меня есть кое-какие травки… Не красней, Айями. Я ж понимаю. Зато даганны придерживаются другого мнения. Потребовала контрацептивы для наших женщин — отказали. Рекомендовала использовать презервативы — посмеялись. А вот на препараты от венеричек не скупятся.

— Болеют солдаты, а офицеры — нет, — ответила Айями, покраснев.

— Кто сказал? — удивилась Зоимэль. — Не застрахованы ни генералы, ни солдаты. И плохо то, что даганны могут "наградить" наших женщин.

— Кто-то заболел? — расширились глаза Айями.

— Пока что не обращались. Если и заразились, то боятся признаться. Да и даганны не жалуются. Наблюдаю за ними и прихожу к выводу, что у них хороший иммунитет. Раны и порезы заживают как на собаках. Ну, а ты на авось не надейся. Почувствуешь зуд или жжение — приходи сразу же. Послушай, Айями… — замялась врачевательница. — Я тебе не советчица и не судья. Рада, что ты не сдалась. Но что ты собираешься делать? Ходить в школу по вечерам?

— Не собираюсь, — отозвалась смущенно Айями. — А куда деваться? Иначе не устроиться посудомойкой или прачкой. Я согласна на любую работу, но нигде не берут. Знакомая посоветовала сходить в клуб и попросить о заступничестве.

— Ироды! — воскликнула Зоимэль в сердцах. — Когда-нибудь доведут людей до греха. И бездействие рождает ненависть. Арестантов с каждым днем всё больше, я уже не справляюсь в одиночку. На днях попросила выделить медсестру в помощь или, на худой конец, санитарок…

— Возьмите меня! — взмолилась Айями. — Я не брезгливая, всё выдержу.

— Знаю, — улыбнулась ласково Зоимэль. — Так ведь отказали изверги. Заявили: "Мы не намерены кормить амидарейских санитарок за то, что они будут выхаживать наших врагов". Ну, мы еще посмотрим! Я ему покажу! — погрозила она в пространство.

— Кому?

— Не бери в голову, — отмахнулась врачевательница и забормотала под нос: — А если не послушает, устроим бунт. Может, даганнам достанет стыда не воевать с бабами?

Как позже рассказали женщины, убиравшие в ратуше, Зоимэль прорвалась через пост при входе и, как была в белом халате, залетела в кабинет главного военачальника, громко хлопнув дверью. Даганский офицер занял апартаменты, в которых раньше заседал бургомистр. Неизвестно, что происходило за дверью, но господин военачальник не застрелил бесстрашную амидарейку. Наоборот, через минуту в кабинет прибежал переводчик, а спустя некоторое время дверь отворилась, и оттуда вышла Зоимэль — бледная, с гордо поднятой головой. А самый главный даганн проводил врачевательницу и сказал, стоя на пороге:

— Far gisanim.

Переводчик сообщил:

— Ми подумойем.

А на шестой день ударили колокола.