И вдруг она увидела его. Он шёл, держа за ручку девочку лет шести, а его под руку держала женщина, похоже, на последнем месяце беременности. Девчушка что-то щебетала, весело подпрыгивая и повисая у него на руке, и громко смеялась, и… он тоже смеялся… и все они казались такими счастливыми!

Увидев Светлану, он на мгновение словно споткнулся, но, не взглянув на неё, прошёл мимо, как будто её и не было. «Папа, папочка, – щебетала девчушка, – а у нас в садике праздник был…» – как сквозь вату, доносился до неё голос девочки.

– Папа! – послышался звонкий голосок. Малышка, которую она приняла за его внучку, подбежала и, строго посмотрев на «тётю Свету», сказала:

– Папочка, я хочу домой.

– Иди к маме, я сейчас приду, – он легонько подтолкнул ребёнка. – Я скоро… – И глядя на удивлённое лицо Светланы, с усмешкой сказал: – Да-да, это мои жена и дочка. Ты удивлена?

«Мне всё равно», – хотела сказать Светлана Георгиевна, но ничего не сказала.

Он медлил уходить, она видела, что он хочет что-то сказать, но, видно, не решается. Сев снова рядом с ней, он спросил:

– Помнишь Байкал и нашу лодку?

– Нет, не помню, – как можно равнодушнее произнесла она.

– А я помню. «Два счастливых дня было у меня…»

– Три.

– Что – три?

– В песне – три счастливых дня…

– A-а, да-да…

Он ещё мгновение посидел на скамейке, потом поднялся и, ничего не сказав, пошёл к машине.

От реки по аллее шли, взявшись за руки, высокий светловолосый парень и девушка в ярком красном платье. В руках у девушки был букет ромашек. Они ели мороженое, откусывая его по очереди, дурачились и смеялись. Они прошли мимо Светланы Георгиевны, и вдруг девушка, повернувшись, подбежала к ней, положила ей на колени ромашки и побежала догонять своего парня.

Светлана Георгиевна смотрела им вслед. Ей хотелось крикнуть им: «Ребята, берегите свою любовь!» Но она не крикнула. Она почему-то знала, что они – сберегут.

Место Тане досталось неважное, прямо над колесом, пол автобуса поднимался почти до сиденья, и сидеть было очень неудобно. Но она и этому была рада – могла бы вообще не уехать, и ночь пришлось бы коротать на вокзале. Она уселась поудобнее, закрыла глаза и попыталась уснуть. Перед глазами сразу же возникла картина вчерашних сборов, провожаний, слёз девчонок, с которыми она прожила пять лет в одной комнате. Все разъезжались в разные места, в основном, в сельские школы, одной ей повезло – районный центр, с двенадцатитысячным населением – почти город. Две школы, в одной из которых ей и предстоит работать.

Поползли тревожные мысли о жилье – как-то всё устроится? Наверное, придётся снимать комнату или угол. Не хотелось бы… но что делать. Таня давно мечтала о своей собственной квартире, понимая, что мечты её пока несбыточные. Замуж выйду, и квартира появится, думала сейчас Таня. Замуж… Уж, замуж, невтерпёж… Как-то вот не получалось с «замужем-то»… Некоторые на первом курсе повыскакивали, а она… Мать уже давно с намёками разговоры ведёт: пора, дескать, дочка, внуков уже хочется понянчить. Таня отшучивалась, а на душе было неуютно.

Любовь у неё, конечно же, была. Да и как поэтессе без любви! Предмет её вдохновения, преподаватель их института, был женат, но… ему и только ему она посвящала свои возвышенные стихи, о нём мечтала, его наделяла всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами. Сколько слёз было пролито в подушку, сколько изведено чернил, бумаги, а он не обращал на Таню ни малейшего внимания. За этими переживаниями она совершенно не замечала других парней и искренне считала себя никому не нужной, несчастной Золушкой.

Но эта неземная любовь скоро пошла на убыль – помог случай. Таня с подружками загорали на берегу заросшей тальником речушки, когда рядом, в кустах, загремела музыка и послышались громкие голоса, в одном из которых она узнала голос своего кумира. Смысл разговора невидимых соседей не оставлял никаких сомнений – ОН был там с женщиной, более того, с любовницей! Что с любовницей, а не с женой, Таня тоже сразу поняла – жену она его хорошо знала. Она заглянула в просвет между ветками кустарника. Увы, она не ошиблась. Женщина, с которой он ворковал, была далеко не первой молодости, расплывшаяся, нетрезвая, со всклокоченными красно-свекольными волосами, в белом лифчике и голубых трусах. На расстеленной скатерти стояли бутылки с водкой и пивом, лежала какая-то закуска… Женщина пьяно хныкала, выговаривала ему за что-то, он защищался, пытался её обнять и поцеловать, но подружка вырывалась, сердито отталкивая его рукой.

В конце концов, они помирились, но Таня не стала больше смотреть – она была оскорблена до глубины души. Она бы простила ему картину семейной идиллии, но эта… Особенно её поразили ноги соперницы: широкие, короткопалые ступни с невероятно толстыми пятками, с грязными подошвами, с шишками около больших пальцев; на одной ноге татуировка в виде затейливого узора – от лодыжки до колена.

Таня, содрогнувшись, усилием воли отогнала от себя неприятные воспоминания, достала из кармашка дорожной сумки томик Пушкина и погрузилась в чтение.

Ноги совсем затекли. Таня попыталась их вытянуть, но это оказалось невозможным. Настроение быстро портилось, ведь ехать предстояло ещё часа полтора. К тому же рядом примостился какой-то тип, от которого несло пивом… Она и так, и этак старалась отвернуть своё лицо, но запах доставал со всех сторон. И отодвинуться было невозможно на узеньком сиденье, она готова была заплакать. Ну почему ей так не везёт? Острая жалость к себе заполнила сердце. Ей всегда и во всем не везёт: в очередь хоть не становись – любая очередь кончается перед ней. Вот и с билетом – нет, чтобы на другое место взять, терпи теперь этого алкаша. Пьяных она не переносила, может быть, поэтому и была такой разборчивой в потенциальных женихах. Если замечала, что парень, который ей приглянулся, слегка навеселе, она тотчас же теряла к нему интерес. А где же теперь их взять, непьющих-то?

– И что мы читаем? – прервал её мысли хрипловатый голос соседа. Он бесцеремонно отвернул обложку, присвистнул: – Пушкин, Александр, так сказать, Сергеевич! Уважаю!

Таня возмущённо фыркнула: это ещё что такое? Она сердито захлопнула книжечку и отвернулась к окну.

– Люблю грозу в начале мая… – как ни в чём не бывало продолжал сосед.

– А вы уверены, что это Пушкин? – съехидничала Таня и тут же пожалела, что вступила в разговор.

– Нет, совсем не уверен! Если честно, то это я сам как-то на дежурстве сочинил.

– Да что вы говорите! – Таня, не удержавшись, громко расхохоталась. – Так вы по-э-э-э-т?

– Да, я поэт, – важно приосанился сосед. – Меня даже в районной газете напечатали! – Он гордо посматривал на Таню, но она решила больше с ним не разговаривать. Знает она этих поэтов… В литкружке наслушалась, насмотрелась… Напишут две строчки, розы-морозы, кровь-любовь – и готово: поэт! И главный аргумент: соседка похвалила, сестра плакала, мамочка растрогалась, подруги рыдали…

Сосед завозился в кресле, достал из внутреннего кармана пиджака полиэтиленовый пакет с какими-то бумажками.

– Не верите? Вот, смотрите, – он развернул замусоленную вырезку из газеты. – Вот видите, подпись: Данифар Рахас. Это я.

Таня через плечо искоса взглянула на листок. Стихи. Имя автора, фото. Странно, имя какое-то восточное, а парень откровенно славянской внешности: нос вздёрнутый, волосы, выгоревшие на солнце, почти белые. А тут какой-то Данифар… Но спрашивать не стала, он ей надоел.

Выйдя из автобуса, Таня с любопытством огляделась. Автовокзал, с огромными стеклянными окнами-витражами, клумбы и кусты, покрытые толстым слоем пыли, гипсовый мальчик с горном – надо же, сохранился до сих пор, – снующий туда-сюда по привокзальной площади народ… От вокзала уходили две довольно широкие заасфальтированные улицы, засаженные тополями и акацией, в общем-то, не так уж и страшно, есть места похуже.