Светлана вспыхнула. Вот наглец!

– Обойдёшься! – она сердито вырвала руку. Он засмеялся, обнял её за плечи и попытался поцеловать. Она упёрлась руками ему в грудь, но он держал крепко. От него слегка пахло вином и черёмухой. Рыжие волосы были густо посыпаны лепестками черёмухи. У неё захолонуло сердце.

– Перестань сейчас же! – она вывернулась из его объятий. – Говори, что тебе нужно. Поздно уже, я спать хочу. Он засмеялся и снова притянул её к себе.

Они сидели на скамейке во дворе за общежитием. Всё вокруг было белым-бело от черёмухи. Света молчала. Она ещё не пришла в себя от неожиданной встречи и не знала, как дальше себя вести и что делать. Он продолжал говорить что-то, нисколько не смущаясь, как будто не было ни его измены, ни долгих месяцев разлуки.

– Ты чем завтра занимаешься? Может, на пляж сходим? – он широко зевнул. – Извини. Третью ночь не сплю. В такие ночи спать – грех… Смотри, какие звёзды! Эй, звёзды! Спускайтесь сюда! У меня сегодня день рождени-я-я! Слушай, Свет, ты не хочешь подарить мне звезду? Нет? А почему? У-у, жадина! Ну ладно, не хочешь – не надо. Мне и так сегодня подарков надарили! Вот, смотри, – он достал из кармана шариковую авторучку

«Я тебя люблю», – прочитала Светлана.

– Это Галчонок подарила… – он внезапно осёкся и выхватил ручку.

«Да-да, Галчонок. Понятно. Любит она его. А чего ж не любить! Ты ведь тоже любишь…» – Света с тоской смотрела на занимающийся рассвет – ещё один пустой день впереди из череды нескончаемых пустых дней без него…

Как-то вечером – она теперь работала в смену – её с новой силой охватила тоска. Не по Алексею, нет… а может, и по нему, просто она не давала себе думать о нём. От этой тоски, от сознания своей ненужности жизнь показалась Свете совершенно бессмысленной. Зачем жить, для кого? Чтобы опять кто-нибудь предал? Она представила будущее – без любви, без семьи… лучше умереть… Воображение тут же нарисовало картину похорон: искусственные цветы, скорбные лица, сырую страшную могилу… Ей стало так жалко себя, что она разрыдалась… Зачем, почему это с ней случилось? А может… мать Алексея была права – всё ещё наладится и она встретит человека и полюбит его? Нет, это невозможно! Нет!

После слёз облегчения не наступило. Теперь вместо тоски появилась какая-то пустота, как будто из неё вынули всю душу, осталась одна оболочка. Ей вдруг захотелось разбежаться и со всего размаху удариться о стену головой. Она понимала, что дошла до предела, но ничего не могла с собой поделать… Она боялась смотреть на стену, та словно притягивала её, звала: иди ко мне… тебе станет легко-легко…

И тут раздался телефонный звонок. Она не сразу поняла, кто звонит, и отвечала на какие-то глупые вопросы, не понимая, ни что спрашивают, ни что она отвечает.

– Давайте с вами встретимся, – долетал сквозь треск смешной окающий говорок. – Нет, ну вы меня, может, и не знаете, зато я вас знаю! Хотите, опишу внешность? Молодая, красивая, глаза зелёные, волосы длинные, светлые… Угадал? Зовут Светлана… А меня Женя…

Она бросила трубку. Через пять минут снова звонок. И так почти всю смену. Она уже тихо ненавидела его, но что поделаешь, такое случается часто. Солдатики скучают, названивают по всем номерам – авось кто-нибудь да клюнет.

И следующую смену всё повторилось, а потом звонки уже стали привычными, уже не так раздражали её. Всё какое-то развлечение, отвлекают от тяжёлых мыслей. Но встречаться с ним она решительно отказывалась.

Наступило лето, а в Светиной жизни ничего не происходило. Она так же вечерами сидела одна в общежитии, много читала, грустила и иногда плакала. Лето она очень любила, ждала его всю долгую зиму, внутренне собравшись в комочек, и расцветала – вместе с ним. А сейчас даже лето не радовало её. Она иногда ругала себя: ну что так распускаться, подумаешь, парень бросил – не она первая, не она последняя. Но снова наступала апатия, никого не хотелось видеть. И жить не хотелось. Этот Женя ещё! Достал уже своими звонками! Всё напрашивается в гости… Они уже встречались на нейтральной территории – он частенько поджидал её на проходной. Поболтав с ним несколько минут, она уезжала, а он бежал к ждавшей его машине с надписью «Люди», на которой солдат возили в караул. Служить ему оставалось всего полгода, и он уже строил планы относительно своей дальнейшей жизни.

Вообще-то он был неплохой. В меру скромный, в меру нахальный – по телефону, – но ей не интересен. Ей никто не был интересен, а он особенно.

Вчера он так умолял пригласить его в гости, что она сжалилась над ним. Бедному парню ведь даже некуда пойти в чужом городе. Светлане всегда было жалко солдатиков, которых отпустили в увольнение, и они, обрадованные, начистив до блеска ботинки, нацепив многочисленные значки, стайками ходили по улицам города, ели мороженое, пили газировку из автоматов и с завистью поглядывали на гражданских сверстников, гуляющих со своими девчонками… Им, наверное, было жарко в мешковатых кителях, в солдатских ботинках, хотелось искупаться в реке, зайти в кафе… К тому же, он обещал принести запись оперы «Юнона и Авось».

Женя явился ровно в одиннадцать, как договаривались. Светлана едва успела привести себя и комнату в порядок. Девчонки уехали к родителям в деревню, и она осталась одна на все выходные.

Немножко смущаясь, он поставил на стол китайский двухкассетный магнитофон, сел и робко взглянул на Свету. Она молчала. Он тоже не знал, с чего начать разговор.

– Послушаем? – он потянулся к магнитофону. Она нетерпеливо кивнула.

Женя нажал кнопку, и сквозь треск и шум раздался рёв: «У неё такая маленькая грудь и губы алые, как маки… х-р-р-т-р-ч-ч-ч-ш… уть… и любит девушку из На-гаса-аки!» Света засмеялась. Женя смутился:

– Наверно, не ту кассету взял, – он покраснел. Вытащил кассету, долго рассматривал её, снова вставил, включил. «У неё такая маленькая г-р-р-р-удь!..» Больше на кассете ничего не было. Он выключил магнитофон. Свете стало жалко его.

– Ну что ты, пусть поёт. Хорошая песня.

– Правда? – обрадовался Женя и снова нажал кнопку.

Прошло минут пятнадцать. Магнитофон орал про маленькую девушку из Нагасаки. Женя сидел красный, он не знал, как себя вести и что говорить. Света молчала, она уже пожалела, что пригласила его. Отдёрнув штору, она тоскливо смотрела в окно. Зачем всё это? Парень надеялся, ждал… А ей даже говорить с ним не хочется. И не о чем… Господи, какая тоска, какая бесконечная тоска…

Прошёл ещё час. Песня про девушку с маленькой грудью била по нервам. Болела голова. Женя сидел несчастный, вспотевший, он не понимал, в чём дело. Почему Света такая неприветливая и сердитая? Но уходить не хотел. Куда идти-то? Ребята из его роты ушли в кино, как договаривались, завидовали ему, что идёт на свидание. Вот так свидание!

Вечером, лёжа в постели, она вспомнила, что даже не покормила его. Вот бессовестная! Ей стало так стыдно, что захотелось сейчас же побежать, позвонить ему, извиниться… Чем он виноват, что в душе у неё пусто? Она уже привычно поплакала и заснула.

В следующее увольнение он снова пришёл к ней, уже не в военной форме, а в спортивном костюме – раздобыл где-то или купил, готовясь к дембелю. Магнитофона на этот раз не было. Зато были три красные розы, скромно завёрнутые в газету. Света отругала его – зачем тратиться, – хотя в душе была очень рада такому вниманию. Не с бутылкой же пришёл, с розами! Они пошли в кино, потом посидели в кафе, выпили по чашке кофе, съели по две порции мороженого. На нейтральной территории Женя оказался довольно остроумным, весёлым, с ним совсем не было скучно. Забыв про смущение, он развлекал её байками из солдатской жизни, и Света помимо воли заливалась смехом.

Она уже ждала его звонков – они отвлекали её от тяжёлых мыслей, да и смена проходила быстрей. Когда его отпускали в увольнение, они ходили в кино, гуляли по «Аллее любви», или сидели у неё в комнате, если шёл дождь. Она частенько подтрунивала над ним, называла «девушкой из Нагасаки». Он не возражал. Он был согласен на всё, лишь бы Света была с ним. В начале декабря он явился к ней в парадной форме, на плечах аксельбанты, на груди – многочисленные значки, на белом ремне самодельный кортик, на руках белые перчатки.