Худое и бледное, но какое-то одутловатое, оно было совершенно чужим. Плоские черные волосы странно подходили к сероватому оттенку бледной кожи. Черты были грубыми и некрасивыми; за широкой прорезью рта сидели выпуклые крупные зубы, темные глаза смотрели в разные стороны. Джеки в ужасе и отчаянии провела руками по щекам, измазав их грязью. Слезы потекли с новой силой.

— …Он никогда на тебя не посмотрит, — донеслось до ее слуха вкрадчивое шипение. — Никогда, слышишь меня, Меропа?

Меропа? Она поспешно обернулась. Человек, похожий на того, который называл ее отродьем, только помоложе и еще более пугающий, смотрел на нее выпуклыми, косящими в разные стороны глазами.

— Сколько ты ни прихорашивайся… его поганая магглородная потаскуха все равно красивее тебя, — снова прошипел он, и Джеки вдруг с удивлением заметила, что понимает его шипение как слова. — Другое дело, что ты — чистокровная ведьма, и чище нашей крови нет во всем мире. И если ты еще раз начнешь на него пялиться как последняя шлюха, я разукрашу прыщами не только его милое личико, но и твою физиономию. А потом обо всём расскажу отцу, вот тогда попрыгаешь. А теперь идем в постельку, Морфин хочет поиграть в мамочку.

Джеки вся задрожала и трудно сглотнула. Она каким-то образом знала, понимала, что отвратительный человек — ее брат, и «поиграть в мамочку» было едва ли не худшим наказанием, которое она только могла себе вообразить. Уж лучше бы отец поколотил ее как обычно — к побоям она могла привыкнуть, но только не к этому…

Она уперлась что было сил, и тогда братец дернул ее за руку, едва не вырвав ее из плеча.

— Ты пойдешь, или мне спустить с тебя шкуру и прибить к двери как дохлую змею?

Морфин поволок ее за руку в тесную спальню и швырнул на грязную постель, пятна на которой подозрительно походили на кровь.

— Морфин хочет поиграть в мамочку, — снова пропел он и плюхнулся на заскорузлые простыни рядом с ней. Грубые грязные пальцы зашарили по ее груди, расстегивая ворот платья.

— Мамочка, мамочка, приласкай сыночка Морфина, — шипел и присвистывал взрослый мужчина, изображая чудовищного младенца. А потом присосался ртом к ее груди и зачмокал, громко сопя. Едва не рыдая, трясясь от ужаса и отвращения, она сунула руку в карман и нащупала палочку. Ненависть, отчаяние, стыд и отвращение достигли апогея. Но «Авада Кедавра» повисла на кончике палочки, не сорвавшись. И слезы потекли по ее щекам буквально в три ручья — пока Морфин отвратительно чмокал, слюнявя ее грудь, и она поняла, что даже на это неспособна…

Джеки проснулась от звука собственных рыданий; ее подушка была мокрой от слез. Это был уже не первый сон такого рода: с самых похорон тети Хепзибы эти сны преследовали ее каждую ночь. Она пыталась спать в разных комнатах, подолгу гуляла в саду, прежде чем ложиться в постель, но каждую ночь неминуемо проваливалась в черную пропасть, а после нее — в мрачные, жуткие видения, в которых она была другим человеком — как сегодня выяснилось, девушкой по имени Меропа.

Однако, такой мерзкий сон приснился ей впервые. Вздрогнув всем телом, Джеки откинула одеяло и при свете луны уставилась на свою вздымающуюся грудь. Чистая гладкая кожа, шелковая сорочка, тусклый золотой блеск медальона, с которым она теперь не расставалась. И ни намека на грязные следы чьих-нибудь лап…

Джеки провела по коже кончиками пальцев и закрыла глаза. Вчера ее шеи касался Том, целуя ее и нежно поглаживая кончиками пальцев. Теперь он целовал Джеки на каждом свидании. А свидания у них случались каждый день. Они единственные помогали Джеки пережить тяжкое, тошнотворное послевкусие жутких снов. Однако, она ни о чем ему не рассказывала. Не хотела, чтобы он принял ее за истеричку, которая приходит в ужас и панику от простого ночного кошмара.

А Том, между тем, проявлял к ней все больший интерес. Они много говорили о прочитанных книгах и общих интересах, о том, что Джеки собралась стажироваться в Министерстве Магии, но никак не могла решить, что привлекает ее больше: министерская работа или, возможно, преподавание.

На ее фразе о преподавании Том прямо-таки весь загорелся и признался, как пробовал остаться и преподавать в горячо любимой школе Хогвартс. Румянец почему-то окрасил его бледные щеки, когда он рассказал Джеки, как мечтал учить других и одновременно изучать Защиту от Темных искусств и сами Темные искусства. Не без досады он также вспомнил о том, как ему сказали поднабраться сперва немного опыта.

Джеки вспыхнула от восторга, когда представила себе, как через несколько лет они оба (возможно, уже с обручальными кольцами на пальцах) поступают на работу в знаменитый Хогвартс, который со слов Тома ей уже представлялся даже более восхитительным, чем Бобатон.

На ее вопрос, не хочет ли он тоже пройти стажировку в Министерстве, Том тонко улыбнулся и сказал, что хочет посвятить несколько лет изучению кое-чего, чему в Министерстве его не научат.

Заинтригованная и очарованная, Джеки спросила, что он имеет в виду, но он только поцеловал ее пальцы и снова улыбнулся.

— Ты потом поделишься со мной своими тайными знаниями? — прошептала она, трогая кончиками пальцев завитки его красиво причесанных волос. — Я хочу знать и уметь все то же, что и ты.

Они сидели на скамейке посреди облетевшего, но все еще людного парка, но их не видела ни одна живая душа, и никто не слышал их странный разговор. Легкий ветерок шевелил ее волосы, щекотал краешек уха.

Том посмотрел прямо в ее глаза.

— Но разве этого ты хочешь? — тихо сказал он, и у Джеки появилось странное, необъяснимое ощущение, что он вовсе не с нею разговаривал, скорее, с самим собой. — Мои знания могут оказаться опасными. Темными. Страшными.

Джеки жадно, с какой-то щемящей тоской пожирала глазами его лицо, каждую черточку — длинные ресницы, линию бровей, блестящие глаза, ямочки в уголках губ, вздрагивающие тонкие ноздри. У нее было такое чувство, словно она не видела его годы, целые столетия, и вот он снова перед нею после долгой разлуки.

Вокруг становилось все темнее, но она удивительным образом видела его лицо только яснее и яснее с каждой секундой. Небо над их головами окрасилось фантастическими цветами, последние отсветы солнца гасли за густой стеной деревьев. И в этот миг Джеки показалось, что две красные искры вспыхнули где-то глубоко, на самом дне его больших темных глаз.

— Страшными? — наивно удивилась она. — Темными? Если тебе будет угрожать опасность, я хочу быть рядом.

Том вздрогнул, как будто его ударили, и даже слегка отпрянул. Судя по всему, он ожидал чего угодно, но только не ответа на свою реплику. Джеки тоже испугалась. Она при всем желании не могла понять, что такого сказала и почему он так поражен.

— Ты? Ты хочешь быть рядом со мной? — переспросил Том, тщательно выговаривая каждое слово.

— Да, я хочу быть рядом с тобой, куда бы ты ни пошел, что бы ни делал, всегда, потому что… потому что я… я люблю тебя, Том Реддл… — прошептала Джеки, потому что голос ей отказал.

— Но этого не может быть, — вдруг сказал Том. — Как…

И не договорил. Румянец снова окрасил его шею, потом щеки, губы, как будто его внезапно сразила лихорадка. Джеки никогда не видела его таким. Она приняла было это состояние за гнев, вызванный ее нескромностью, но Том схватил ее за обе руки, а потом сгреб в объятия с совершенно необычной для себя порывистостью.

— О да, — прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы. — О да…

***

Ночью Джеки показалось, что она проснулась от удара. Но нет, затрещину она получила именно во сне.

Похожий на обезьяну человек, который, как она уже знала, приходился отцом девушке по имени Меропа, как обычно отвесил ей затрещину за то, что в ее руках прорвалась ветхая тряпичная торба с чем-то похожим на мелкую репу.

— Откуда ты только взялась на мою голову? — взревел он, нависая над дочерью. — Если бы ты не была так похожа на своего брата, я бы сказал, что тебя подменили в младенчестве. Тупая образина! Доставай свою палочку, или я ее сломаю!