Не говоря ни слова, Джеки подошла к гробу и достала палочку. Бертрана подбежала с возмущенным квохтанием, но ярко-алые искры, вспыхнувшие предостерегающе и опасно, остановили ее в нескольких футах. Ядовито-розовый цвет кружев сменился на мягко-палевый, и скрипуче-шелковое платье, надетое на покойницу, приобрело глубокий, умиротворенный оттенок летних сумерек. Последним движением Джеки убрала с воскового лица яркие, неуместные пятна небрежно наложенного макияжа. Теперь лицо Хепзибы стало спокойным и удивительно молодым — при жизни она не выглядела так хорошо.

Джеки коснулась холодных равнодушных пальцев. Что-то тяжелое давило ей на плечи, и она могла только догадываться — видимо, это было какое-то подспудное воспоминание о возможной смерти ее настоящей семьи, надежно упрятанное в глубинах ее памяти, но неизгладимое. Она трудно сглотнула и отошла, все еще сжимая в руке свою палочку, как будто ожидая, что кто-то сейчас бросится на нее из-за угла.

Она чувствовала здесь какое-то странное чужое присутствие, как будто, кроме тихо шепчущих портретов, по дому разгуливали призраки. В первую же ночь Джеки проснулась от ощущения, что кто-то смотрит на нее сквозь щели в балдахине. И с тех пор она стала задергивать шторы с наступлением темноты, как будто боясь, что к ее окну с другой стороны вот-вот прильнет чье-то лицо.

За окнами стремительно темнело, зелено-серые дождевые сумерки наваливались неумолимо, молниеносно. Как будто кто-то наколдовал ночь среди бела дня. Джеки нервно прохаживалась туда и сюда. Ей хотелось поскорее отсюда уехать и в то же время страшно хотелось остаться, как будто это был ее родной дом.

Ей нравились прихотливо изукрашенные птичьи клетки, запущенный английский сад с заросшим прудом, сладкий и убийственный аромат лилий, которыми были засажены целые клумбы, нравился странный серебристо-зеленый свет, проникающий сквозь толстые стекла крыши, и глубокая, настороженная тишина старого дома.

Джеки остановилась у забрызганного дождем окна и приложила руку к холодному стеклу, словно пытаясь дотянуться до бело-розовых лилий-звездочетов, которые колыхались внизу, словно пестрое море. Странно, как это они еще цветут в такую пору. Наверное, скоро холодные декабрьские дожди смоют, сорвут эти сладко пахнущие звезды, и здесь не останется больше ничего, что помнило Хепзибу живой и здоровой…

Джеки бросила последний взгляд на темнеющие заросли боярышника — и какая-то тень проплыла за залитым дождем стеклом. Она поспешно наставила на окно палочку, дождевая вода растеклась в стороны, и Джеки на миг встретилась глазами со взглядом другого человека, который стоял внизу, в саду, и смотрел на окна.

Не вполне отдавая себе отчет в том, что делает, Джеки бросилась вниз, стуча каблуками по деревянным ступеням. Бертрана, все еще заседавшая в столовой наедине с собой и блюдом пирожных, громко ахнула. Еще бы, в ее представлении выпускницы Бобатона, вероятно, должны порхать по воздуху и питаться цветочной пыльцой и солнечным светом.

Джеки слетела вниз как птица и выскочила в сад еще до того, как странный незнакомец успел удрать. В темной мантии поверх черного костюма он выглядел довольно траурно. Как будто пришел почтить память хозяйки, вот только в дверь постучать побоялся.

— Вы кто? — выпалила Джеки, наставляя на него палочку. Дождь поливал все сильнее, и скоро ее волосы заструились по лицу вместе с водой. Незнакомец слегка склонил голову набок. У него было очень бледное, очень серьезное и очень красивое лицо. Слегка впалые щеки, густые темные волосы, разделенные пробором сбоку и спадающие на лоб крупным завитком. И большие, внимательные, красивые темные глаза.

— Старый друг, — ответил он наконец, спустя целых несколько нестерпимых минут, в течение которых Джеки казалось, что он просвечивает ее насквозь этим своим пристальным серьезным взглядом. Странное нетерпение и раздражение вдруг вспыхнули в ней, и ее золотистая волшебная палочка, всегда такая отзывчивая, немедленно откликнулась. Вырезанные на ней буквы загорелись ярким переливчатым огнем.

Резьба тотчас же привлекла внимание незнакомого молодого человека, и Джеки показалось, что его ноздри дрогнули и едва заметно раздулись, как будто от жадного внимания.

— Что это там написано? — спросил незнакомец, не отводя глаз от пылающих букв.

— Певерелл, — выдохнула Джеки. Она сама сделала эту надпись — точь-в-точь как на детской игрушечной палочке, которая была с нею, сколько она себя помнила. Точно такая же, из светлой древесины, только неспособная творить настоящую магию. Та палочка была единственной вещицей из ее жизни до приюта, и Джеки берегла ее как зеницу ока.

— Певерелл… — прошептал молодой человек и вскинул голову, глядя в упор на Джеки. — Певерелл…

Тянущее, болезненное чувство охватило ее голову — как будто тиски или клещи сжались у ее висков и вытягивают, вытягивают… слезы сами собой брызнули из ее глаз, она взмахнула палочкой — наугад — и как будто что-то разбила. А незнакомец пошатнулся и отступил назад на пару шагов.

— Я пришел проститься с госпожой Смит, — негромко сказал он и на миг опустил взгляд. Джеки невольно и со странным вниманием разглядывала его тонкое лицо, но палочку не опускала. — Но войти не решусь. Слишком подозрительно будет для родни наше с ней знакомство. Я… Я просто приказчик в магазине Боргина и Бёрка, и мы часто встречались с мадам Смит, когда она имела желание показать новые приобретения или продать что-нибудь из своей коллекции. Сомневаюсь, что я буду уместен на прощании… среди родственников.

Юноша снова поднял глаза. Ему было лет двадцать — двадцать два, самое большее, и сейчас он казался удивительно невинным, как будто ангел спустился с неба. Джеки нахмурилась. Она почти не сомневалась, что именно о нем говорила Бертрана, называя его «этот». Но внутри нее боролась целая толпа разнообразных эмоций. Ей не хотелось допускать чужаков, тем более, подозрительных, на похороны Хепзибы. Но этот выглядел слишком располагающе для чужака. И еще он был слишком красивым, чтобы неискушенная Джеки осталась равнодушной. И, кажется, последняя эмоция возобладала над здравым смыслом.

— Похороны завтра. В полдень, — сказала Джеки наконец. Снова тянущая боль на миг обняла ее голову, но тут же пропала. Молодой человек сжал губы и кивнул.

— Благодарю. Это очень важно для меня. Очень, — промолвил он наконец и снова взглянул на Джеки и на ее палочку, а потом отвернулся, готовясь уйти.

— Кто вы? Как ваше имя? — спросила Джеки, и он быстро оглянулся.

— Том, — ответил он, и ей показалось, что мышцы на его скулах отвердели. — Том Реддл.

========== 2. Друг ==========

Наутро Джеки с удивлением обнаружила, что гостей стало еще больше. Казалось бы, куда уж больше, но нет, приехали еще несколько семей, в том числе старые знакомые ее отца со взрослым сыном. Странное дело, она успела позабыть друга детства. Как он вырос, ничего себе.

Криспин широкими шагами подошел к ней и сходу размашисто обнял, совсем как в детстве — и вдруг отстранился, как будто опомнился.

— Ээ… привет, Джеки, — сказал он слегка смущенно. — Я совсем забыл, что ты уже не ребенок.

Он так изменился — если бы Джеки встретила его на улице, то вряд ли узнала бы. Высоченный, широкоплечий, с густыми и жесткими волнистыми волосами. А еще у него откуда ни возьмись появился быстрый американский акцент.

— Ты тоже, — ответила она, а потом поняла, что как-то слишком пристально его разглядывает. Конечно, он тоже — тем более, что он был старше нее года на три или четыре.

— Сочувствую, — сказал Криспин, соблюдая приличия. Джеки грустно кивнула, и какое-то время оба молчали. Потом Криспин указал на соседнюю комнату — маленькую, заставленную всевозможными сейфами и шкафами, но безлюдную.

— Я слыхала, ты теперь работаешь в Министерстве, — сказала Джеки, усаживаясь на крошечный диванчик. Криспин бы тоже туда поместился, однако, предпочел устроиться на пуфе напротив.

— Да, — с улыбкой ответил он, — как я всегда и хотел. Побывал в Америке на стажировке, много чего узнал. Теперь я офицер в отделе магического правопорядка.