— О да, — выдохнул он, — о да…

— Я люблю тебя… — прошептала Джеки, и имя «Том» уже повисло на кончике ее языка, но что-то удержало ее. — Я пойду с тобой до конца, как ты захочешь…

Медальон, зажатый в ее левом кулаке, запульсировал. Том уложил ее поверх мягких волн смятого одеяла и, глядя ей в глаза, отвел в сторону ее бедро, приподнимая шелковую сорочку. Нестерпимая волна стыда и пронзительного волнения прокатилась от его пальцев по всему ее телу. Она протянула руки, как будто умоляя, и он снизошел — без улыбки, серьезный, почти зловещий в пасмурном утреннем свете. Последняя мысль, которая промелькнула в голове у Джеки до того, как весь мир растворился в его темных глазах, была о том, как искусно ему удается избегать ответов на ее вопросы.

***

— Я люблю тебя, — пробормотала Джеки и проснулась от звука собственного голоса. Она встрепенулась, совсем позабыв, где она и что происходит. Том глянул на нее с соседней подушки, улыбнулся. Его темные глаза смотрели так странно — сладострастно, да, наверное, это то самое слово, которое попадалось ей в книгах. Ей почему-то подумалось, как трудно, наверное, сопротивляться властной силе этого взгляда, как тяжело, наверное, выйти из-под этой темной, сладкой, горячей власти. И она сама удивилась своим мыслям — кому вообще придет в голову хотеть выйти из-под его власти?

— Когда-то давно, — сказал Том, и голос его был странно глубок и низок, — один колдун, который считает себя великим, могущественным и очень мудрым, сказал мне, что любовь — это огромная сила. И что я не буду великим, пока не изучу и ее наравне со всей мудростью, которую я уже постиг и которую еще собираюсь постигнуть. О, ему и не снились те высоты и глубины, каких я однажды достигну…

Джеки слушала, не совсем понимая, к чему он это говорит, но не перебивала.

— Старик уверен, что мои знания не полны, если я не понимаю, что такое любовь и в чем ее сила.

Том протянул руку и провел своим необычно длинным пальцем по ее щеке, по губам, груди.

— Надеюсь, ты поможешь мне понять, что такое любовь, — сказал Том, и сладкий трепет охватил Джеки. Вот сейчас, сейчас он скажет — впервые скажет ей — что любит ее… но Том ничего не говорил, и Джеки поняла, что ошиблась. Том не собирался признаваться ей в любви, он ждал подтверждения с ее стороны. Он ждал, что она снова и снова будет говорить ему, что пойдет за ним туда, куда он скажет, и на то, на что он скажет. Что-то похожее на страх защекотало ее изнутри, руки похолодели, и кончики пальцев как будто обросли крошечными иголочками.

— Если ты захочешь, Том, — тихо сказала она, понимая — чуть ли не впервые — насколько серьезно то, что она сейчас ему обещает, и то, что уже пообещала. Уголки его губ дрогнули, и голос — странный, холодный, ясный, звонкий — сказал в ее голове: «Лорд Волдеморт.»

— Лорд Волдеморт, — повторила она, словно послушная ученица, и Том улыбнулся, как будто она исключительно хорошо усвоила некий урок. Это было так странно, так… необычно. Лорд Волдеморт — и Джеки Мэйфейр, вряд ли можно найти два имени, менее подходящих друг другу. «Но ты Синистра Блэк, — напомнил тот же голос в голове. — А Синистра Блэк — это уже кое-что.»

— Что именно ты хочешь узнать о любви? — спросила Джеки. Ей нестерпимо хотелось погрузить пальцы в его растрепанные, рассыпавшиеся по лбу кудри, но она почему-то не посмела.

— Все, — просто ответил Том, как будто теперь ей должно было стать совершенно ясно, что к чему. — Все, что ты сможешь мне показать. И тогда никто не посмеет сказать, что Лорд Волдеморт несведущ в каких-то областях магии.

— Ты так долго помнишь то, что кто-то когда-то тебе сказал… — улыбнулась Джеки, надеясь, что он не примет ее слова за упрек в злопамятности. Том слегка прищурился, глянул на нее пронзительно и зловеще.

— Я никогда не забываю, — сказал он тем же низким, глубоким голосом, — и никогда не прощаю.

Дрожь пробежала по телу Джеки — страх, восхищение, возбуждение.

— Мой Лорд Волдеморт, — очарованно прошептала она. — Мой лорд…

Том подобрался ближе — как змея, скользнувшая среди травы.

— У тебя хорошо получается, Синистра, — тихо сказал он, склоняясь над ней, откидывая покрывала, — очень хорошо получается.

Ее бедра сами собой разошлись в стороны, но Том не спешил. Он окинул все ее тело одним взглядом, и уголки его губ дрогнули. Но не успел еще голос в голове подсказать нужные слова, как Джеки догадалась сама.

— Мой лорд, — снова прошептала она, — пожалуйста…

От этих слов по ее собственному телу прокатилась горячая волна, и она почувствовала, как между бедрами стало жарко и влажно. Длинные тонкие пальцы мельком прошлись по ее бедру и коснулись ее тела — да прямо там, где жар собирался с невиданной быстротой.

Джеки захлебнулась вздохом, стыдом, волнением, восторгом. Том еще раз провел пальцами между ее ног, и она сама ощутила восхитительную влажность, и необыкновенно острое удовольствие пронзило ее тело — наконец-то!

— Мой лорд, — повторяла она, искренне веря в эту игру, и нестерпимо желая сейчас, поверх этого удовольствия, ощутить его присутствие в своем теле, дивную наполненность, которую оно приносило.

И Том смилостивился, все так же глядя ей в глаза. Не целуя, не прижимая ее к себе — просто входя в нее, и только их бедра на миг соприкасались, чтобы тут же снова отстраниться.

Горячее, щекочущее ощущение расползалось по бедрам, нестерпимое и неостановимое. Джеки всю трясло — ей страстно, инстинктивно хотелось, чтобы Том толкнул резче, сильнее, чтобы это пылающее наслаждение, которое все росло и росло, достигло наконец своего апогея.

— Пожалуйста… — прошептала она, пылая лицом, шеей, грудью, — пожалуйста…

Какое-то наитие подтолкнуло ее.

— Мой господин, — добавила Джеки. Получилось едва слышно, но он услышал. Какая-то тень проскользнула по сумрачному лицу — не улыбка, скорее, удовлетворение, гораздо большее и значительное, чем телесные удовольствия. Как будто именно такого поведения и отношения он от нее и ждал. А потом Джеки накрыл туман.

========== 14. Медальон ==========

Меропа брела по улице, задыхаясь от рези в боку. Что-то огромное, тяжелое тянуло ее к земле. Она остановилась у темной входной двери, табличка на которой гласила «Боргин и Берк.» Она уже обошла все лавки и все магазины на этой улице, всюду пробовала продать единственное ценное, что у нее осталось — медальон Слизерина, — но везде получала от ворот поворот.

Может быть, здесь?..

Воспоминания Меропы вихрем пронеслись перед глазами Джеки.

Деньги, что оставил ей Том, быстро закончились. В первое время она боялась спать на улице и платила за ночлег в каких-то страшных крысиных углах. Однако, когда одним утром женщину, прикорнувшую чуть в стороне, нашли с перерезанным горлом, Меропа поняла, что безопасность ее под таким кровом так же сомнительна, как и под открытым небом.

Однажды и на нее напали. Двое дряхлых нищих, просивших милостыню на углу, с наступлением темноты волшебным образом преобразились в довольно крепких для своего образа жизни молодчиков. Они попытались загнать Меропу в проулок, оканчивающийся тупиком. Глядя на сверкающие лезвия их ножей, она вспомнила брата, вспомнила отца, и вся ее несчастная, полная боли жизнь пронеслась перед глазами.

Еще мгновение, и она бы отдалась на волю судьбы — мучительное, жуткое и жалкое существование, которое она теперь влачила, было гораздо хуже смерти, — но ребенок вдруг забился в ней. Ребенок Тома, которого она все еще любила всем своим разбитым сердцем, требовал жизни, рвался к ней и больше всего на свете не хотел умирать.

И тогда она достала из кармана волшебную палочку.

— Импедимента! — крикнула она. — Ступефай!

Вспышки ослепительного света ударили во все стороны. Раздался грохот, два неподвижных тела рухнули наземь. Меропа втянула воздух пересохшими губами. Где-то вверху открылось окно, пронзительный женский голос крикнул:

— Полиция! Убивают! Полиция!

Другой голос ответил: