Она думала, что последние капли любовного зелья вряд ли будут иметь хоть какую-то силу, но оказалось, что остатки были гораздо крепче, чем первые порции, и в последние дни она просто-таки купалась в обожании. Изо всех сил надеясь, что так будет и дальше, Меропа выбросила пустой флакон, который уже почти не пахнул гиацинтами и абрикосовым цветом.
Странное чувство вдруг прошило все ее тело. Что-то шевельнулось внутри, и Джеки едва не вскрикнула от этого ощущения. Меропа тоже почувствовала и замерла на месте. Тем временем, ее возлюбленный поднял на уровень лица руку, на пальце которой блестело золотое кольцо.
— Что это такое? — спросил он все тем же глухим, сдавленным голосом. — Что здесь, черт возьми, происходит?
Меропа как будто ударилась лицом об стену. Она ожидала совсем другого развития событий. Животный страх, который она уже начала забывать после бегства из отчего дома, привычно поднялся в груди.
— Том… — прошептала она одними губами. Да что за чертовщина? Джеки, недоумевая, попыталась приложить усилие и заставить видение показать ей настоящее лицо мужа Меропы, но не смогла.
— Ты! — воскликнул тот, широкими шагами приближаясь к Меропе и хватая ее за плечи. — Что ты со мной сделала? Что ты сделала, ведьма?!
Он встряхнул ее так, что голова запрокинулась назад, и Джеки почувствовала дурноту.
— Том, — прошептали ее губы снова. — Том, я люблю тебя… Том, у нас… у нас будет ребенок…
И снова странное ощущение — как будто рыба плеснула хвостом — отдалось внизу ее живота. Джеки поняла, что это такое, и похолодела от ужаса. Меропа была беременна, и ребенок уже двигался в ее чреве. Она надеялась, что когда действие амортенции закончится — что оно и сделало — ее возлюбленный останется с нею. Неужели она и впрямь вообразила, что страсть, вызванная амортенцией, может перерасти в настоящую любовь? Или может… погодите-ка, может быть, она думала, что он обрадуется, когда узнает, что она ждет ребенка?
Джеки хотелось закрыть лицо руками, но тело принадлежало Меропе, и вместо этого ее руки протянулись к мужчине с лицом Тома, а потом к ее собственному животу.
— Том, у нас будет ребенок… — слабо выговорила она, пытаясь заглянуть ему в глаза.
Джеки захлестывал ужас и отчаяние. Кажется, Меропа начинала понимать, что происходит. Понимать, что ее муж больше ей не принадлежит и, собственно, никогда не принадлежал.
Как будто не слыша, что она сказала, он отпустил ее плечи и принялся оглядываться вокруг, беспорядочно хватая и бросая все, что попадалось ему под руку. Наконец, его мысли, похоже, прояснились. Он распахнул шкаф, выхватил оттуда пальто, а из ящика стола — бумажник. Торопливо пересчитав деньги, он сунул в карман несколько мятых банкнот, остальное вместе с бумажником бросил на стол.
— Это меня не касается, — бросил он, кое-как натягивая пальто. — Меня вообще не касается ничего, связанное с тобой. Разбирайся с этим сама — и со своим ребенком и со всем остальным. И чтобы больше глаза мои тебя не видели — скажи спасибо, что я не заявлю в полицию!.. Ума не приложу, что ты со мной сделала…
Слезы струились по щекам Меропы, и Джеки чувствовала их вкус на своих губах. Лицо Тома — но такое, каким она никогда его не видела. Гнев, ярость, страх — но хуже всего было отвращение, то самое надменное, брезгливое отвращение, которое всегда так ранило Меропу.
Ребенок снова толкнулся в ее теле, и ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы его не было, чтобы он исчез, растворился, пропал и никогда не появился на свет.
— Том, — безнадежно прошептала она, сжимая руки, сплетая пальцы, — я люблю тебя…
Он бросил на нее последний взгляд, полный всего на свете — кроме любви. А потом отвернулся и вышел за дверь, захлопнув ее за собой. В глазах Меропы потемнело. Она оперлась рукой на стол, чтобы не упасть, но ноги не держали, и она тяжело осела на пол, заходясь безутешными рыданиями.
Джеки проснулась. Все ее лицо было мокрым от слез, и сердце бешено колотилось, а на груди вздрагивал и пульсировал медальон Слизерина. Тяжелое послевкусие сна наполняло ее грудь, и она все никак не могла отдышаться. Тоска, страх и жалость к Меропе причудливо перемешались с ее собственной смутной тревогой, и она еще несколько минут лежала в постели, пока окончательно не осознала, что это был всего лишь сон, пусть и удивительно правдоподобный, но не настоящий.
Она села на постели и с удивлением обнаружила, что чай до сих пор приятно горячий.
Джеки взяла чашку и подошла к столу. У нее не было ни малейшего желания прикасаться ни к одному из предметов, что оставил на нем Том, но поразглядывать их на расстоянии, чтобы отвлечься от мрачного видения, уж точно не опасно.
Тонкая черная книжица, скорее всего, блокнот. Простая обложка из черной кожи, только внизу тиснение небольшими золотыми буквами — «Том Марволо Реддл».
— Том Марволо Реддл, — прошептала Джеки, наслаждаясь звуком этого имени. Странно, почему оно так не нравится его обладателю. И почему он не хочет иметь ничего общего с тем, в чью честь его назвали… Ну что ж, по крайней мере, его зовут Том, а не Синистра.
Рядом с блокнотом стояла коробочка, похожая на ту, в которой было странное кольцо, и на те, в которых тетя хранила свои сокровища. Тоже, небось, какой-то страшно ценный артефакт, от одного прикосновения к которому можно отправиться к праотцам.
И вдруг Джеки замерла. Почему — спросила она себя, глядя в одну точку и безотчетно сжимая в руке чашку — почему меня нимало не тревожит тот факт, что чуть ли не каждая вещь в бездонном саквояже Тома буквально пропитана черной магией? Снова вспомнился тот разговор с родителями, в залитой солнцем столовой, когда отец сказал, что ее предки, возможно, не имели ничего против запретных знаний и темных искусств.
Родители, наверное, ума не приложат, где она может быть. И в самом деле, они же понятия не имеют о Томе. Джеки постаралась на славу, устраивая все так, чтобы они ничего не заметили и чтобы Том появлялся в доме тети Хепзибы только тогда, когда кроме нее там никого не было.
Сейчас, наверное, Криспин стоит посреди ее комнаты, разглядывает все вокруг, пытаясь понять, куда она могла деться, ища малейшие намеки, подсказки. Он вряд ли что-то найдет. Разве что только кто-нибудь мимоходом упомянет Тома, и он вспомнит «Реми Лефевра» и сложит два и два.
Холодный солнечный свет стал бледно-золотистым. Солнце клонилось к закату. Джеки вдруг оглянулась на дверь — как будто ожидая, что Том материализуется из воздуха прямо перед нею. Странно, почему его так долго нет. И интересно, куда он пошел, что еще такого тайного и важного можно делать в этой крошечной деревушке.
В комнате быстро темнело, а с темнотой усиливалась тревога. Неприятный осадок после печального сна почему-то стал явственнее, как будто борясь с желанием Джеки поскорее от него избавиться. Солнечный свет стал еще теплее, и она почему-то вспомнила детство, канун Рождества, горящий огонь в камине, украшенную елку, ароматный дым отцовской трубки и мягкий мамин смех, и свет так же тепло скользил по стене, и солнце неумолимо проваливалось за горизонт, и самая длинная, самая темная ночь в году, звездная, снежная, уже стояла у порога.
Медальон вздрогнул сам собой. Джеки уже даже не удивилась, настолько привычной и понятной стала его таинственная собственная жизнь. Она сжала его в ладони и вдруг ощутила нестерпимое желание пойти к тому большому дому, который видела только издалека. Странная решимость овладела ею. Ну в самом деле, что такого, если она просто пойдет прогуляться, раз уж Том оставил ее здесь одну?
Она накинула мантию и, почему-то поминутно оглядываясь, спустилась по скрипучей деревянной лестнице вниз. За конторкой никого не было, но откуда-то доносились приглушенные голоса. Джеки показалось, что тот самый румяный и сияющий маггл, который выдал им ключи, с кем-то разговаривает или даже спорит.
— Клянусь тебе чем хочешь, что я его узнал. Как будто призрак увидел, ей-богу. Потом только какая-то муть наплыла на голову, вроде как закружилось все, смотрю, а у него уже лицо совсем не такое как было. Что за чертовщина? Вот что это такое? Как может у молодого быть лицо покойного… Погоди, там кто-то есть.
