— Нет, мам, все хорошо. — Она задумчиво отпила чаю и вдруг внимательно посмотрела на мать.
— Мам, а где изучают Темные искусства?
Джанин чуть не захлебнулась своим утренним кофе с молоком. Она быстренько вернула чашку на блюдце с громким звяканьем и промокнула губы салфеткой, глядя на дочь в крайнем изумлении и тревоге.
— Что на тебя нашло, Джеки? Зачем тебе понадобились Темные искусства? — спросила она, пытаясь взять Джеки за руку, но та почему-то поспешно убрала пальцы.
— Ни за чем, мама. Просто стало интересно, где-то ведь люди должны ими заниматься.
— Не должны милая. Вовсе не должны. Темные искусства — это такая область магии, которую, как по мне, лучше бы вообще забыть. Что в ней толку? Причинять боль? Убивать? Пытать и мучить? Нет, дорогая, я считаю, что Темные искусства, вся эта жестокость и ужас, все они должны быть преданы забвению. Как можно скорее. А за непростительные заклятья нужно не просто бросать в Азкабан, а…
Джанин запнулась, понимая, что ее собственные слова о жестокости еще не полностью отзвучали в залитой солнцем столовой. И пока она мешкала, Джеки вдруг тихо сказала, ни на кого не глядя:
— Темные искусства должны существовать. Нет света без тени. И теней без света тоже нет.
— Говорят, в Дурмстранге их преподают наравне с обычной магией, — спокойно подал голос Теобальд, спустившийся в столовую. Глянул на возмущенную жену. — Джанин, какой смысл утаивать то, о существовании чего и так все знают. Конечно, в Бобатоне и даже в Хогвартсе с его факультетом имени Слизерина Джеки бы такому не научили, но и в Дурмстранг не так просто попасть. Если ты боишься, что наш ребенок пойдет по кривой дорожке, то…
— Тео! — расстроено воскликнула жена.
— …то поздно, она уже получила образование и, как мне кажется, определилась с планами на дальнейшую жизнь, — закончил отец. Он ободряюще улыбнулся Джеки.
— Ну, что стряслось, малютка? — ласково проговорил он. — С чего вдруг такой интерес к темной стороне?
— Просто так, подумалось, — вздохнула Джеки. — Ничего особенного. Просто слыхала кое-что о Салазаре Слизерине — из-за того медальона, который оставила мне тетя Хепзиба. Но ты совершенно прав, я ведь уже не ребенок.
— Детка, надеюсь, ты не носишь этот отвратительный медальон, — сказала Джанин, подозрительно глядя на дочь. — Он мне никогда не нравился. В нем есть что-то… гадкое и темное. Недаром же…
Джанин вдруг умолкла и бросила на мужа умоляющий взгляд. Тот протянул руку и успел поймать и накрыть своей ладонью пальцы дочери, прежде чем она их отдернула.
— Джеки, детка, — проникновенно сказал он. — Видишь ли, мы не имеем ни малейшего понятия о том, кем были твои родители и вообще все предки. Может статься, что у тебя есть… ммм… природные, семейные склонности и талант к темной магии. Но я к чему. Вот к чему. Дорогая, что бы ни произошло, ты всегда наша дочь. Всегда. В конце концов, каждый человек сам выбирает, по какой дороге ему идти. А ты всегда была хорошей девочкой. Нашей славной, хорошей девочкой.
У Джеки вдруг появилось странное, тягостное ощущение, что она в последний раз видит родителей вот так, как сейчас, в залитой солнцем столовой тетиного дома, и ароматный парок поднимается над маминой чашкой кофе, и отец как всегда затаенно усмехается, поглядывая на жену с неизбывной нежностью.
Вот бы и Том так любил ее, как папа любит маму. Вот бы прожить с ним всю жизнь, пройти рука об руку, в самые темные глубины и на самые сиятельные высоты. Отдать ему все, все на свете, даже саму жизнь.
Пальцы привычно дернулись по направлению к медальону, но сейчас он скрывался под платьем, а Джеки теперь уж точно не хотелось при родителях показывать свою странную привязанность к тетиному наследству.
Она снова подняла глаза и обвела взглядом столовую, борясь с нехорошим предчувствием.
— Я тоже вас очень люблю, — тихо сказала она. Мама улыбнулась, отец снова пожал ее пальцы. Боясь без причины расплакаться, Джеки поспешно допила свой чай и ушла к себе, краем уха ловя тихие мамины слова:
— Помнишь, ты говорил о должности в Министерстве, которую Боунсы могут предложить для Джеки? Было бы неплохо попросить их заняться делом прямо сейчас, пусть лучше думает о стажировке, чем о темных искусствах. Криспин будет рад и счастлив взять Джеки под крылышко… все-таки, он такой хороший молодой человек, и было бы очень славно, если бы они…
***
Видение пришло само собой, незванное, нежданное. И это был даже не сон.
Рука Джеки-Меропы дрожала в чьей-то теплой, сильной ладони. Все перед глазами плыло, перетекало в солнечный свет, в золото. Странно, как явственно все было, как ее собственная кожа ощущала каждое прикосновение, как в ее собственном животе плясали бабочки, когда Меропа, задыхаясь от восторга, от шального счастливого предчувствия бежала следом за своим любимым.
Джеки не видела его лица: иногда ей казалось, что Меропа не решается на него посмотреть, как будто он божество или ее личное ослепительное солнце.
Все ей было в новинку. И элегантное жемчужно-серое дорожное платье, и шляпка с вуалью, и новехонькие чулки со швом, и ажурные перчатки, и шелковое летнее пальто, и туфельки на каблучках.
Поезд дает свисток, и она бежит, бежит следом за тем, кто нежно и настойчиво влечет ее за собой. Она протискивается через толпу смеющихся, говорящих, взволнованных людей, которые только что приехали или сейчас уедут, как и она, и ей тоже хочется смеяться, хочется раскинуть руки и бежать, лететь. Вперед, к новой жизни. И она, Меропа Гонт, уже не забитая несчастная нищенка, жертва своего кошмарного отца, нет. Теперь она настоящая дама, которая вот-вот станет женой…
— Успели, — с облегчением выдыхает он, и голос кажется Джеки странно знакомым, но все же неузнаваемым. — Успели.
Он захлопывает дверь купе, защелкивает замок и, прежде чем она успевает поднять глаза к его лицу, он запрокидывает ее голову и страстно целует в губы, раздвигая их языком и своими губами, сжимая трепещущими пальцами ее бледные щеки, и она все-таки смеется, потому что счастье брызжет, брызжет изнутри как кипящая вода из-под крышки.
Это ничего. Ничего страшного. Пройдет время, и все встанет на свои места. Все получится. И он все поймет, и не осудит ее, потому что она сделает его самым счастливым на свете. Потому что она любит. Она любит его больше всего на свете.
Джеки почувствовала, как задрожали колени, то ли ее, то ли Меропы, когда теплая ладонь скользнула от ее шеи к плечу, а оттуда на грудь, под пальто. Едва сдерживаясь, чтобы не застонать в голос от переполняющего ее наслаждения, Меропа стиснула пальцы в кулак.
Горячее дыхание опалило ее шею, мягкие, чуть влажные губы скользнули по коже, и новая волна удовольствия прокатилась по всему ее телу.
— Господи… как же я хочу уложить тебя в постель прямо сейчас… — прошептал такой знакомый, такой любимый голос у самого уха.
…Джеки очнулась от того, что ее собственные пальцы скользнули по шее, от уха вниз, и ее всю пробрал томительный трепет. Страстный, горячий шепот все еще звучал в ее ушах, и она прикусила губы. Впервые в жизни она чувствовала такой сильный зов плоти, такое горячее, нестерпимое желание. Еще несколько минут — и она отправилась бы к Тому, сама прыгнула бы на него, как кошка на дерево, вцепилась бы и не отпускала, пока он не утолил бы ее жажду…
***
Внизу раздались голоса. Не только родители, там был и еще кто-то, кого Джеки не могла отсюда узнать. И вдруг ее осенило. Мама ведь предупреждала ее, что сегодня, в канун Рождества, должны приехать Боунсы. Не прошло и недели после того разговора в столовой.
Интересно, почему мама так сияла, когда видела Джеки рядом с Криспином? неужели всерьез подумала, что они могут?.. Нет, нет, это же смешно!
Джеки казалось, что она совершенно не подает виду, что влюбилась, да еще и не просто так, а в того самого загадочного темноволосого красавца, о котором так горячо судачили все тетины подруги, называя его не иначе как «этот» и томно вздыхая.
