— Очевидно, что утром виделись, — сказала, даже усмехнулась и попыталась отодвинуть Андрея в сторону, чтобы спастись от него в салоне автомобиля.

— Не-ет, — протянул, удерживая за предплечье, — я не до такой степени идиот, чтобы не помнить, с кем по утрам просыпаюсь.

“Идиот, идиот! Именно такой ты и есть — мысленно вопила Яна, внешне оставаясь абсолютно спокойной.

— Ничем не могу помочь, я тебя впервые вчера увидела. Так что знать не знаю, что там тебе мерещится.

Наверное, получилось слишком зло, но Андрей, кажется, этого не заметил. Он стоял, вцепившись сильными пальцами в её руку, и смотрел сверху вниз чёрными, точно августовская ночь глазами. Яна и забыла, насколько они у него тёмные, а вот сейчас вспомнила и почти заплакала от собственной слабости. Ну, почему, почему она не может сопротивляться ему?

— Врешь же, — усмехнулся, но хватку ослабил. — И даже не краснеешь. Но ведь ты мне расскажешь всё, да?

Его слова звучали почти угрозой, но Яна давно перестала чего бы то ни было в этой жизни бояться. После того, что уже случилось с ней, разве можно чем-то напугать?

— Удачи в поисках истины, — сказала, а Андрей отступил в сторону, давая возможность забраться в салон.

Когда Яна уже почти спаслась, почти захлопнула дверцу, Андрей навис над ней, отрезая от мира, и она забыла, кто она и где находится. Да и важно ли это, когда он так близко, а дыхание такое тяжёлое, с хрипами?

— Может быть, сама скажешь, кто ты такая? — почти прошипел, а Яна резко развернулась в его сторону, обняла за шею и впилась в губы поцелуем.

Она вкладывала в этот поцелуи всю нерастраченную любовь, застарелую боль и обиду, все утраченные по вине этого человека шансы. Отдавала ему всю себя с каким-то щемящим отчаянием, отлично понимая, что судьба, издеваясь над ней, снова оставит собирать осколки.

Но пусть, именно сейчас она хотела поверить, что их общее счастье ещё возможно.

Самообман — именно то, что ей сейчас необходимо. В полночь её жизнь превратится в гнилую тыкву, но пока что она не хотела об этом думать, малодушно пряча голову в песок.

— Блядь, кто ты? — спросил. когда она оторвалась от его губ и снова отвернулась. глядя прямо на дорогу, словно не было только что минутного помешательства, когда поцеловать этого мужчину стало почти смыслом жизни и невыносимой потребностью. Ведь знала, что так будет только хуже, в сто крат больнее, но не смогла отказать себе в этом неправильном запретном удовольствии.

— Яна, — ответила точно так же, как и утром, а он зашипел, нависая всё ниже, и вот Андрей уже захлопнул дверцу изнутри, а Яна не могла ответить себе на вопрос, как так вышло, что оказалась сидящей на его коленях в тесном салоне машины. Её собственной машины, а аромат кожи Андрея забивается в ноздри, смешивается с её собственным, наполняет лёгкие, мешая дышать. “Это безумие, безумие", — раненным зверем носилась в голове, билась в черепной коробке мысль.

— Что ты делаешь? — спросила, почти оглушённая этой близостью, о которой мечтала и за которую ненавидела себя. — Отпусти. И вообще, проваливай!

— Не хочу.

— Зато я хочу! Выметайся!

— Не бойся, я ничего тебе не сделаю. Просто хочу понять, почему ты мне врёшь. - Скажи сама, откуда я знаю тебя. Сама скажи, понимаешь?

— Ты ничего не знаешь, — прошипела, упираясь лбом в его, поглаживая пальцами бороду, а она мягкая на ощупь. — И меня не знаешь, тебе кажется. Понимаешь меня? Кажется.

Раньше он был другим — худым, жилистым, с гладко выбритым лицом. Время изменило их обоих, но в глубине души она знала — это он, её Андрей. Иногда она позволяла себе считать его своим.

Обхватил её лицо широкой ладонью, сжал, удерживая, заставляя смотреть себе в глаза и Яна сфокусировала взгляд на смоляных зрачках, манящих и отталкивающих одновременно. Однажды она стала сильной и разучилась показывать кому-то себя, настоящую — неблагодарное это занятие, и сейчас не планировала распахивать душу перед человеком, снова несущим в её жизнь разрушение.

— Эти глаза... Ведьма, — выдохнул, возвращая Яне её же поцелуй, яростный и беспощадный.

Андрей целовал так, словно вот в этот самый момент наступит конец света. Нет, Яне казалось, что Апокалипсис уже случился, осталось только собрать ошмётки своего сердца и провалиться в пропасть.

Андрей прижимал её к себе, почти ломая кости, сминая, выворачивая наизнанку, и она поддавалась бешеному напору, отчаянно пользуясь своей властью над ним, пусть и временной. Сейчас Яна была всемогущей, способной одним вздохом, невесомым касанием, лёгким поцелуем плавить тысячелетние ледники. Долго ли это ощущение сможет длиться? Долго ли она сможет контролировать себя и не свалиться в пропасть, в которой лишь погибель, потому что без Андрея уже не сможет, а с ним тоже не получится — слишком большая потеря и слишком много потраченного на других людей времени пролегло между ними, чтобы это можно было забыть.

В момент этой бешенной, невыносимой страсти в тесном салоне автомобиля впервые за годы не вспоминалось, как очнулась в наполненной горячим паром ванной, а внизу живота невыносимо тянуло и пульсировало. Приступ острой боли оглушил, и Яна не сразу поняла, что с ней происходит, а когда осознана, кое-как выбралась на скользкий пол, да не удержалась на дрожащих ногах и рухнула, почти разбилась. Постаралась крикнуть, позвать на помощь, но голос подвёл, и на свободу вырвался лишь жалобный писк.

Потом прибежала мать, взломала дверь. а за ней в крошечную комнату, наполненную до потолка паром и Яниной болью, ворвались врачи. Яна почти ничего этого не видела, чувствовала лишь холод, просочившийся под кожу, пробирающий до костей — сладкий, зовущий уснуть и избавиться ото всего разом.

Тело сводило судорогой, и что-то внутри ныло и обрывалось, и новая жизнь, так не вовремя зародившаяся под сердцем, вытекала наружу. Их с Андреем ребёнок в тот момент умирал, а вместе с ним умирала, и душа его матери. И Яна ведь почти поддалась влекущему холоду, хотя кто-то так отчаянно звал, бил по щекам. Но она не хотела ничего чувствовать — она хотела умереть, но ведь не дали.

Потом она очнулась в больнице, с исколотыми венами и тянущимися ввысь трубками капельниц, через которые в неё медленно возвращалась жизнь. Пустая жизнь, которой она уже не хотела, но с которой пришлось смириться, чтобы не биться головой о стену бессонными ночами.

А Андрей, пропавший с радаров на долгие пятнадцать лет, покрывал кожу обжигающими поцелуями, шептал что-то жаркое на ухо, и Яна растворялась в своей лжи — лжи самой себе — и глупой надежде, что сможет дальше жить без него.

— Я вспомнил, — говорил Андрей между поцелуями, а Яна закрывала его рот бесстыжим поцелуем, ёрзала на коленях, пытаясь найти ту точку, которая позволит уничтожить память и хоть на время побыть кем-то другим, не собой. — Ты меня слышишь?

— Помолчи, — попросила, зарываясь тонкими пальцами в тёмные волосы с еле заметной проседью. — Я ничего не хочу знать, просто помолчи. Подари мне сказку, Воротынцев. Давай представим, что это не мы, хорошо?

В сердце что-то шевельнулось. Яна и сама не могла понять, что это за чувство, но вдруг отчётливо поняла, что между ними тогда и сейчас пролегла вечность, и от этого — горько и сладко одновременно.

— Поехали ко мне? — выдохнул ей в губы, а она лишь яростнее поцеловала в ответ, соглашаясь и протестуя одновременно. Он тихо засмеялся, разорвал поцелуй и рукой нащупал ручку двери. Распахнул одним сильным движением и, не выпуская Яну из объятий, ступил в ласкающую кожу свежесть летнего утра.

— Поставь меня, — попросила, но Андрей лишь отрицательно махнул головой, неся её к своей машине.

На чужой ехать домой не хотел — уж очень привык чувствовать себя хозяином любого положения. Да и слишком тесной показалась крошечная дамская машинка — уж явно не заточена была под его габариты.

— Поставь, я хоть машину запру, эвакуаторов вызову.