— Ну, до чего верное наблюдение для Владивостока! Не соблаговолите ли уточнить, кто из нас и когда призывал голытьбу захватывать окрестные сопки или дебри?

— Я имею ввиду Россию, где под вашим влиянием уже повально торжествует анархический примат беззакония над священным законом собственности. Таким образом, есть шанс исполниться голубой мечте Бакунина — анархизм превратится в государственную политику, основанную на изуверском революционном «Катезихисе».

И коль подобный анархопорядок будет предложен в качестве эталона, впору воскликнуть: да здравствует большевистский анархизм!

Каторжное терпение надо иметь при беседе с таким блудословом. Вспомнив о подходящей брошюре, Пётр взял её из книжного шкафа. Отыскивая нужные месте, говорил:

— Выходит, отбирать у помещиков землю, по-вашему, нельзя. Это — анархизм, примат беззакония над священными законами. А помещикам, значит, можно было когда-то отнять её у закабалённых крестьян. Если это, по-вашему, справедливо, то по каким законам, кто их сделал священными?

— Века минувшего времени!

— Убийственный аргумент в устах социал-демократа... Но разве мы, вернув крестьянам землю, хотя бы через века не воскресим примат закона над беззаконием?

— Ну и фортель... Это кто же его изобрёл? — увильнул Агарев от прямого ответа.

— Сама жизнь... Теперь слушайте, что сказал Владимир Ильич на первом Всероссийском съезде крестьянских депутатов: «Окончательное установление земельных распорядков должно проводиться только Учредительным собранием или Всероссийским Советом Советов». Ясно? Дальше: «Земля всенародная, — значит, принадлежит и помещику тоже, но не на основе привилегий дворянства, а как всякому гражданину». И ещё: «Если мы советуем такую меру, — советуем приступить к ней с осторожностью». Вот так анархизм... В точности по революционному «Катезихису».

Душистым платком Агарев медленно вытер взмокшее лицо и лысину. Довольно закурив толстую папиросу, хмыкнул:

— Гм, прямо не верится, что это сказал сам Ленин... Просто не верится! Разрешите посмотреть.

— Пожалуйста. Даже можно взять на память, чтоб самому больше не попадать впросак и не морочить головы другим.

— Благодарю вас. Если всё действительно так, меняется очень многое...

— Слава богу. Ведь цель наших стремлений по сути элементарна: вся государственная политика должна быть сразу видна на сытном обеденном столе каждого рабочего и крестьянина.

— Именно в этом весь смысл благородных деяний партии социал-демократов, которую я имею честь возглавлять в Приморье! — похвалился Агарев.

— Тогда почему же ваши вожди Чхеидзе и Церетели, наверняка гораздо лучше знакомые с «Апрельскими тезисами», во время первого съезда Советов запретили проводить в Питере любые народные демонстрации, а Церетели даже потребовал разоружить рабочих? — прижал его Пётр.

— Будто вы не знаете, что Ленин хотел арестовать правительство и учинить переворот. Кто ж это мог допустить?

— Мда-а-а... Вместе с эсерами вас во всех Советах подавляющее большинство. Так?

— Несомненно!

— Насколько я в курсе, Ленин тогда всего лишь предложил взять власть именно Советам. Значит, переворот получался в вашу пользу. Правильно?

— Вообще-то, конечно...

— Тогда к чему запрещать демонстрации, разоружать рабочих, которые помогали прежде всего вам. Какой в этом смысл?

— А какой Ленину смысл стараться для нас?.. — ехидно улыбнулся Агарев и, сделав проницательную мину, глубокомысленно заключил: — В том-то и суть авантюры, когда под видом одного скрывается са-авсем другое!..

Как он — курносый, лобастый — походил на Сократа, способного узреть коварство даже в любимом эволюционном развитии революции... Вконец зарапортовался убогий филёр, на которого больше не хотелось тратить время. Спас вошедший Нейбут. О чём они долго вполголоса толковали, Пётр почти не слышал, сосредоточась на своей работе. Но даже глухой отозвался бы на слова Агарева о беспощадной казни всех шпионов, паникёров и дезертиров, погубивших такое героическое наступление генерала Корнилова! Поэтому Пётр ткнул святотатцу в зубы:

— Чем вы теперь отличаетесь от царизма? В чём ещё норовите его переплюнуть?

— Скоро узнаете... — многозначительно пообещал социал-демократ от жандармерии.

Нетерпеливый звонок из типографии позволил Петру чертыхаться только дорогой. Уже из-за этого тошно было идти на предстоящее заседание Совета. Просто невмоготу слушать, как ревнивые соперники — Медведев, Агарев и Гольдбрейх, — неустанно объявляя себя единственно достойными притязателями на руку пречистой девы Революции, постоянно извращали суть происходящих событий, по-шулерски передёргивали факты, всем страждущим сулили от имени Временного правительство рай земной после сокрушения Германии, а когда истошно стращали угрозой большевизма, то безбожно фальшивили в истерическом раже, — только бы выжать из непосвящённых людей драгоценные слёзы. В общем, вели себя господа эсеры с меньшевиками как самые заурядные провинциальные актёры. Вернее, оказались ими по воле судьбы на сцене Народного дома. И утешало лишь то, что зал находился в безопасной дали от главных событий, отчего доверчивые зрители хоть не расплачивались за фиглярство своей жизнью или кровью.

Но такого представления Пётр ещё не видывал. Помог актёрам сам Керенский, расстреляв четвёртого июля в Петрограде мирную демонстрацию рабочих и приказав удалому генералу Половцеву ликвидировать революционную заразу. Ленина следовало тотчас арестовать. На фоне таких событий поддержка смертной казни выглядела сущим пустяком. Одобрение же в целом действий правительства могло быть отмечено. Это воскресило Медведева, вдохновив первым занять в Народном доме трибуну. Трагически закатив глаза и страстно воздев к потолку дрожащие руки с массивным обручальным кольцом и ещё более увесистым перстнем, он почти натурально зарыдал:

— Свершилось!.. Безумцы Ленин и Троцкий и ослеплённые партийным авантюризмом, по-бандитски подло из-за угла ударили в спину демократии! Уже началась перестройка Таврического дворца, в коем должно открыться Учредительное собрание! Уже вовсю шла подготовительная работа к событию, величайшему в нашей истории! Ни в одной стране и ни одна революция с тысяча семьсот восемьдесят девятого года не дала народу столько экономических и правовых завоеваний, такого простора для самоорганизации и торжества народоправства! Но разве все эти святыни имеют значение для нехристей, кои давно продались кайзеру! Только подобные святотатцы могли развязать кровавую вакханалию, дабы захватить Петроград и наравне с германскими газами удушить всё священное для каждого русского человека! Благодаря верным сынам отечества колыбель революции осталась неприкосновенной! Однако смертельная опасность чёрной анархии ещё не исчезла!

Паляще сверкая стёклами пенсне, Медведев обозрел замерших депутатов и вместо дальнейшего устрашения вдруг великодушно уступил трибуну Агареву. Тяжко выступать после такого златоуста. Тем паче — не умея принимать нужных поз, делать соответствующих жестов или мин. К тому же трибуна резко уменьшила его рост и выпятила плешь. Всё-таки Агарев постарался иначе пронять почтительно замершую публику, скорбно воскликнув:

— Вождь не имеет права быть слепцом! Вождь народа обязан быть провидцем, чтобы ясно зрить грядущее!.. Если вы действительно стремитесь к счастию народа, — смирите свои партийные и личные амбиции ради его спасения! Что может быть драгоценней единственной жизни, пусть даже обременённой веригами бытия? Не ведав! Так по какому же праву вы попираете массу душ, таящих святые надежды на лучшую долю? Пожалуйста, сделайте милость и одарите их крохотным благом — сохраните им жизни! Ведь опытный полководец, видя неравенство сил, предпочитает уклониться от рока. Пусть при этом вроде бы проиграет сражение, зато сохранит солдат во имя грядущей победы в войне! Вспомните Михаила Кутузова! Вспомните его жертву Москвы!..

Тоже прервав на этом ритуальные заклинания, Агарев задумчиво покинул трибуну, которую неспешно занял Гольдбрейх. Замысловато поиграл мохнатыми бровями, с тяжким вздохом подержался за больное сердце, которому предстояло в таком же темпе продолжать нагнетание страха, на всякий случай прилёг животом на трибуну и укоризненно запричитал: