Пётр служил на императорской яхте «Полярная Звезда». Молодецки вытянувшись на вахте около трапа или борта, имел честь лицезреть всех коронованных персон. Особенно бдительным был, когда по лакированной палубе неспешно прогуливались, душевно беседуя, сразу два властелина — Николай II и Вильгельм II. Статный, медлительный в движениях, кайзер был высоким, плечистым. В белой форме и золотой каске с шишаком он походил на Исаакиевский собор, вокруг или возле которого сероватым голубком то вспархивал, то вился невзрачный внешне царь. Прямо неловко было за самодержца всея необъятной России...

На эту историческую встречу недалеко от Свеаборга яхту сопровождал броненосец «Слава» с эскадрой крейсеров и миноносцев. Ночью в плотном кольце конвоя стало светлей, чем днём — полыхали все прожектора, не позволяя приблизиться к бортам даже комару с ближайшего острова. Оглушительная канонада салютов, которыми приветствовали друг друга эскадры, надолго разогнала прочь всю окрестную живность. Поэтому ни одна чайка не мешала своим криком увлекательному разговору властелинов.

Блаженствуя после вахты на освежающем ветерке, кряжистый машинист Соколов простонал:

— Бла-а-аго-ода-а-ать!.. Ни комарика... Все окочурились от пальбы. Думаю, завтра грохнет ещё салют в честь нашей общей победы над финским комарьём!

Сидящая вокруг братва засмеялась. А усатый Соколов, уже старик по сравнению с ними, продолжал балагурить:

— Само собой, мы должны отметить это событие отдельно. Наконец хоть кого-то победили на море! Дай бог памяти, кажись, впервой после Синопа...

Ещё салага, Пётр обожал Соколова за смелость, юмор и знания. Тоже весело фыркал, но попутно уже косился по сторонам. Вдруг потаится вахтенный офицер? За такие шутки остроумцу несдобровать. А тот знай потешался:

— Как думаете, братцы, могла наша отборная команда сама отбиться от комарья, чтоб не донимало императоров? Али тут нужна целая эскадра?..

Попыхивая трубкой, Соколов ждал ответ. С прищуром следил, как полосовали небо и воду прожекторные лучи, которые пересекались или скрещивались в сказочных по красоте сочетаниях. Вдруг он почему-то уныло сказал:

— Ишь, раскалили небеса-то... Ведь эдак можно поджарить не только чертей, а, прости Господи, всех святых... Кара за это ждёт нас... Уф-ф, тяжкая кара...

Соколов трижды перекрестился и сосредоточенно зашептал молитву. Согласно вздыхало даже море, тоже полыхающее до самого горизонта. Всех завораживала невиданная прежде феерия. И поневоле возникало жутковатое ощущение, что находятся в раю или аду... Потом незаметно возникло любопытство: зачем сюда прибыл Вильгельм? Неужели вместе с царём гонять на островах лис? Так ни малейшей редкости они не представляли, а ценности — тем паче. Всем известен облезлый июньский мех. Значит, затевалась очередная политическая каверза. Но какая именно — не догадался даже Соколов, одолевший за шесть лет службы целую сотню самых толстенных книг и покупающий на берегу все газеты. Тогда решили, что вахтенные будут ловить на верхней палубе каждое слово свиты, а вечером — обобщать добычу.

Однако свита безвылазно потела в каютах. О трудности переговоров, которые велась то на «Полярной Звезде», то — на «Гогенцоллерне», сообщали только хмурые, недовольные мины посвящённых. Но из выражений лиц или задумчивых взглядов уха не получится. Лишь когда белая германская эскадра, красуясь на мутно-сером фоне моря, гордо двинулась восвояси, а наш самодержец на паровом катерке отправился в шхеры за уцелевшими лисами, некоторые генералы зароптали:

— Обвёл бестия Иванушку...

— Витте этого не допустил бы...

— Гм, не зря ж его спровадили в Америку!

— Ох, какой будет скандал, когда он вернётся...

— Это пустяк... Вот ежели обо всем узнают в Париже и Лондоне...

— На всю Европу грохнет скандал! Эх, срамотища!..

— Теперь с нами никто лет десять не станет здороваться...

Пётр чутко довил заветные слова. Благо, угнетённые сановники, прохаживаясь мимо, замечали его не больше, чем спасательный круг. После вахты он всё точнёхонько доложил Соколову. Вместе с другими сведениями возникла полная картина происшедшего. Вильгельм сумел подписать с покладистым царём договор о союзе на случай войны с Францией, хотя с ней уже имелось точно такое же соглашение против Германии. То-то ушедшая эскадра на правах победителя заставила их нюхать вонь и горечь дыма, загадившего всё небо.

Отчаянный Соколов точно предчувствовал это. При первой встрече Вильгельма экипаж яхты вытянулся во фронт. После того как императоры торжественно прошествовали вдоль строя в салон, машинист горько вздохнул:

— Эх, вот бы щас осчастливить враз две империи...

Соседняя братва вместе с Петром согласно усмехнулась. Хотя некоторые затем опасливо покосились на своего командира, который мигом приструнил всех суровым взглядом. Зато вечером все поневоле вспомнили пророчество машиниста о грядущей каре за раскалённые небеса, начав допытываться, что им грозит и когда это стрясётся.

— Команды покуда нет, — пояснил Соколов, медленно осенил себя крестом и, глядя в небо, истово взмолился: — Господи, спаси нас, грешных, и помилуй!..

Матросы тоже стали размашисто креститься, хором забубнили молитву.

Всё происходящее Пётр воспринимал, будто сказочный сон. До сих пор еле верилось в это чудо... Ведь родное село Оёк затерялось в далёкой сибирской глухомани. В полном забвении прозябало оно, считая главным событием недели приход из Иркутска очередной партии каторжников, которые под жалами штыков понуро плелись по Якутскому тракту в Александровский централ, знаменитый на всю Россию тем, что из него мало кто возвращался на волю. Поэтому сердобольные жители по стародавней традиции угощали обречённых квасом, потчевали калачами, шаньгами или ватрушками.

Сплошь серые от пыли, вконец изнурённые шестидесятивёрстным переходом в нестерпимую жару, всего раз восстали каторжники, требуя законную передышку около реки, но были усмирены залпом конвоя и, оставив на дороге восемь зачинщиков бунта, покорно запылили дальше. Спотыкаясь, некоторые еле брели... С тех пор никто из них не спешил расстаться с жизнью.

Затихающий звон кандальных цепей обычно сменялся церковным. Купол высокой белокаменной колокольни, с которой неслась по округе цепенящая душу скорбь, трепетно полыхал в лучах заходящего солнца и казался пламенем огромной свечи...

Вот откуда попал Пётр на «Полярную Звезду». Видно, впрямь в рубашке родился.

Когда отец получил из Петербурга долгожданную весточку — тут же стал знаменитым. Все наперебой зазывали в гости тощего бородача в залатанной одежонке и рыжих ичигах. Каждый хозяин считал за честь посидеть с ним за праздничным столом, послушать или даже подержать в руках заветное письмо с государевым вензелем. По-детски простодушные, все искренне завидовали счастливцам:

— Эко подфартило, а?.. Будто самородок, паря, нашёл али прямо на коренную жилу напал...

Смолоду отец вволю пошатался по таёжным приискам, перелопатив горы пустой породы, и верно оценивал точное сравнение. Он согласно кивал, млея от гордости за везучего младшего сына. Шибко лестно было ему, прилюдно поротому розгами за недоимки по налогам казне, сидеть в богатом застолье с именитыми селянами, которые радушно подносили полные чарки, неустанно потчевали отменными закусками и уважительно величали Михайло Григорьичем. От невиданной чести ещё быстрей хмелела кудлатая голова.

Такое событие затмило появление из Иркутска очередной партии каторжников.

Тем временем Петру вновь неслыханно подфартило. Он замер на вечерней вахте у борта. Перед сном по палубе медленно прохаживались миловидная царица с великим князем Николаем Николаевичем. Обычно Александра Фёдоровна не замечала матросов, больше обращая внимания на случайно залетевшего комара, от которого испуганно отбивалась огромным веером. Но тут вдруг подплыла белой павой в широченной шляпе с пышным пером, похожим на распушённый беличий хвост. С резким акцентом она заботливо поинтересовалась: