— Вот какое богатство! Разве одной камере с ним управиться?
— Скажу ещё солдатам. Да ты сам предложи другим камерам. Все же читали.
— Как-то неловко навяливать обузу.
— Ах ты, красна девица, — ласково приобнял его Пётр. — Так поручи это помощникам. Пусть порадеют напоследок.
— И верно... От радости котёл совсем не варит...
Ещё потолковали о всяких разностях да кто теперь куда двинется. Павел оказался москвичом. Пригласил, коль случится оказия, навестить его родительский дом на Покровке. С тем и расстались. Пора же снимать кандалы! По конторскому коридору странной походкой, словно на ходулях, медленно ковылял с поникшей головой Леонид. Зачем-то придерживался за стену. Пётр щекотнул его в бок.
— Всё, сдал казённое добро?
— Аг-га... — кивнул он со слезами. — А ты где шатаешься? Никак решил оставить их на память?
— Да вот Павел...
— Дуй. Там уже никого. Я последний...
Сивобородый тюремный кузнец был действительно мастером своего дела, расковав за какие-то полчаса целую камеру. Сиял... Ещё бы, всю жизнь обездоливал каторжан, а ныне снимал с души тяжелейший грех. Попыхивая трубкой, дружески подмигнул медвежьим глазом:
— Ну, будя звякать... Железа, бают, в казне мало. На штыки уже не хватает.
— Принимай, отец, жертвую! — Пётр поднял правую ногу.
Кузнец ловко пристроил на небольшую наковальню отполированный штаниной бугель, точно прицелился острым зубилом.
— Ну, господи, благослови... Видит бог, люблю расковывать... Как на волю человека выпущаешь!..
Тяжёлым молотком он мягко стукнул по зубилу, мигом срезав толстую заклёпку. Раскрывшееся кольцо звякнуло о пол. Тоже всего секунда понадобилась для второго. Пётр одновременно расстегнул прилипший к пояснице ремень с цепью и, невольно подпрыгнув от радости, — опрокинулся навзничь. Уже отвык даже стоять без полупудового груза цепи. Смущённо вскочил. Ноги опять норовили выскользнуть из-под тела. Для опоры ухватился за угол шкафа, осторожно шагнул раз-другой. Привыкшие к постоянному напряжению, ноги облегчённо вскидывались. Все необходимые слова опять вылетели из чумной головы. Спазма перехватила гордо. Сами брызнули слёзы. Пётр стиснул обеими руками жёсткую, волосатую лапу кузнеца, который счастливо балагурил:
— Ничо, ничо, паря, это минет... Цепи спали — душе легче. Ни-чо, ещё покатишься... Как по маслу! Всех благ тебе!
В коридоре Пётр отдышался, вытер глаза. И осторожно побрёл вдоль стены. Шагать нормально не получалось. Тогда застопорил, как Леонид, колени. Так пошлось лучше. Даже усмехнулся, представив себя таким раскорякой после побега из той же Иркутской тюрьмы.
— Вот обалдуина-то...
— Чего крадёшься эдак? Беги знай, коль избавился от вериг! — гаркнул первый кандальник следующей камеры, которая шумной гурьбой направлялась туда же. Шутника поддержали дружным смехом. Что же, самое время радоваться...
Правда, Петра вдруг ещё взбодрили, крикнув из конторы:
— Никифоров, зови своих!
А в камере было совсем иное. Не заметив его, все молча маршировали друг за другом вокруг стола. Понятно, старательно тренировали непослушные ноги. Однако эта угрюмая карусель почему-то выглядела так, будто на столе находился покойник. Вполне вероятно, им являлась надежда. Ведь каждый страшился последнего мига, когда по закону подлости всё могло сорваться, как это случилось перед началом войны. Великий грех ещё пытать несчастных. Пётр скомандовал:
— Стоп! Хватит кружиться! С манатками шагом арш в канцелярию!
Камера опустела, став гулкой без привычного звона. Пётр присел на жалобно скрипнувшие нары, огляделся. Ощущение прежней теплоты уже исчезло. Чувствовался лишь мерзкий запах тлена. Взял с одеяла свой тощий узелок:
— Ну, прощай, проклятущая...
Вот в руке и заветная справка на паспорт. Всё, наконец-то — свободен! Однако поджилки всё равно продолжали трястись до самых ворот, за которыми весело гомонили родные пригожие чалдонки с кумачовыми бантиками, уже одарив ими Леонида и Дмитрия. С трудом верилось в сказочное счастье. Но над главным входом централа, где распластался чёрный орёл с золочёными крыльями, тоже красовалось алое полотнище с аршинной надписью «Да здравствует демократическая республика!» Это сразило Петра. От смеха рухнул на снег и катался до колик...
Глава V
После цепенящего прозябания в тюремной щели нестерпимо хотелось раздолья, тепла, переливчатых цветов моря и его ароматов. В Иркутском комитете РСДРП светлоликий старик с апостольской бородой молча выслушал заветное желание Петра и, тоже по кандальной привычке врастопырку пройдясь по комнате, вздохнул:
— Всё ясно-понятно, сынок. Оно бы надо чуток одыбаться, выветрить из шкуры казённый дух... Да вот беда: шустрые эсеры с меньшевиками уже захватывают опушки, нацеливая на нас пушки. Нужно сражаться. Не то — хана революции. Владивосток нуждается в твоей подмоге. Ну, не осрами каторжан.
— Есть держать марку! — охотно козырнул Пётр и простился с друзьями, которые собирались махнуть домой.
Вагон поскрипывал, покачивался вроде яхты. С восторженными гудками паровоз мчался вдоль Байкала. Пассажиры дружно восхищались его слепящей красотой или угрюмо лесистыми отрогами гор, сиреневые вершины которых лучились в снежной оторочке. А Пётр невольно вспомнил друзей по яхте. Трое погибли в Эстонии с лесными братьями, один зачах в якутской ссылке. Лишь он случайно уцелел до революции. Лишь он...
Пожилой сосед в тонких серебряных очках шелестел свежими газетами. Отчего-то сердито посапывал, хмурился, морщился. Хотя, судя по серому чесучевому костюму служащего средней руки, должен бы радоваться первым шагам новой власти. Может, был кем-то покрупнее да просто маскировался? Пётр пристально посмотрел.
Сосед интригующе протянул:
— Во-о, что творится... Намедни царь сам отрёкся от престола, а его Керенский уже взял под арест... Великий князь Михаил тоже не захотел стать регентом... Вы только попробуете турнуть с места любого околоточного, так он вам покажет, где раки зимуют! А тут человек благородно уступил всю власть правительству и тоже сел под арест вместе с другими...
— За что? — удивился Пётр, не подозревая о таком подвиге Временного правительства.
— Да будто все великие князья вместе с царём учинили заговор, чтоб свергнуть новую власть. Ну, скажите на милость, неужто возможна такая чушь? Кто поверит в неё? Разве столь благородные господа способны на подобную низость?
— Вообще-то глупо отрекаться от власти только для того, чтобы тут же добиваться её возврата, — согласился Пётр и, подумав, предположил: — Может, они после одумались да спохватились?
Насмешливо взглянув поверх очков, сосед хмыкнул:
— Да ещё как арестовали-то... На дворцовом балу вместе с жёнами, гостями и чадами. Срам, какого не видывал свет! Срам и позор несмываемый? Вот с чего началась новая революция! Вот что принесла России долгожданная демократия!
Представив, что сейчас творилось бы в централе, Пётр одобрил решимость правительства, а разгневанному монархисту отвечать не стал. Пускай сначала вспомнит мудрую пословицу: «Как аукнется, так и откликнется». Сосед обиженно насупился. Но дорога была слишком длинна, молчать бесконечно — неловко. Тем паче, что старика очень беспокоило будущее. Он озабоченно вздыхал:
— Как дальше жить, бог знает... Ведь сейчас России принадлежит всего толика её достояния. Всего-навсего жалкая толика!
— Почему? — заинтересовался Пётр.
— Распродана-с... Шестьдесят процентов акций Сормовского судостроителвного завода принадлежат французам, Волжско-камский банк является заурядным отделением Немецкого банка. А возьмите нефтяную, металлургическую, угольную или другие виды промышленности... Всё под контролем иноземцев. Лишь кое-где прикрыто русскими вывесками. Хотя чего им стесняться-маскироваться? В том же Владивостоке гребут неслыханные дивиденды американский «Чейз-Нейшнл-бэнк», английские «Гонконг-Шанхайский» и «Гонконг-бэнк», японские «Чосен» и «Спеши бэнк». А сколько наших? Всего-то «Русско-Азиатский», которым заправляют французы. Да Купеческий. И тот принадлежит Циммерману.
