Старая матросская казарма чернела на самом берегу бухты. Ветер с разгона таранил её, волчьей стаей рыл во всех щелях и, полоща, вздымал к потолку оконные занавески.

В комнате была карцерная стужа. Постель показалась Петру натуральным сугробом. Лишь ощущение прежнего тепла помогло ему согреться и кануть в омут сна.

Никаких ответов по-прежнему не имелось. Ни от кого. Точно вместе с петроградским уже ликвидировали все остальные Советы и партийные комитеты. По вчерашнему настрою казалось: Гольдбрейх всё равно соберёт экстренное заседание Исполкома. Однако триумвират внезапно исчез. Это вызвало сомнения в подлинности сенсационной телеграммы и усилило подозрения в авантюре, которую разум отказывался признать — с подобным вероломством друзья ещё не встречались. Впрочем, гораздо важней было иное: хлебный кризис. Разрешить его при помощи китайского консула или всего консульского корпуса Владивостока могли только официальные власти во главе с Гольдбрейхом. А они сгинули без малейших следов. Петра уже лихорадило, как в последние дни каторги. Невероятность обстановки подтолкнула его к такому же предположению:

— Нахрап сорвался. Образованные люди знают, что по закону причитается за это. Может, они уже сидят в персональных камерах? Не зря же срочно их подновили.

— Проверь, — диковато сверкнул глазами Арнольд, кажется, впервые разозлённый безвыходностью. Вскоре ему, кандидату в члены Учредительного собрания, предстояла встреча с рабочими судоремонтного завода. А тут не знал, что ответить на самый насущный вопрос.

Впереди маячил ворох редакторских дел в разных концах города. Прежде всего требовалось побывать на всех мельницах, чтобы точно знать общий запас муки с зерном. Попутно следовало выяснить настроения рабочих и рассказать им, чья это подлость. К тому же будущему члену Учредительного собрания тоже предстояло выступить в депо, перед грузчиками порта. День опять был предельно загружен до последнего трамвая. Всё-таки по пути с мельницы, принадлежащей Циммерману и располагающей самым большим запасом зерна, Пётр завернул к тюрьме.

Ветер совершенно взбесился, превратясь в штормовой. Дождь со снегом забивал глаза и ноздри, хлестал по лицу. Кой чёрт нёс его делать крюк да ещё в гору... Ведь твёрдо знал, что дружная троица сейчас предпочитала сидеть в более уютном месте. Но какая-то сила влекла всё равно, точно вдобавок хотел навестить радушную Валентину и покаянно выпить с ней хотя бы горячего чая. Поэтому пёр напрямую по лужам, ручьям. Благо, сердобольный боцман выдал матросские сапоги с толстыми суконными портянками и, предназначенный специально для таких вахт, плотный дождевик с капюшоном, надёжно защищающий от стихии.

Начальствовал в тюрьме прежний интеллигент в пенсне, с щегольскими усиками. Странную натуру следовало иметь для добровольного заточения. Фамилия Голубев тоже соответствовала его кроткому нраву и учтивому поведению. Все приметы выдавали обычного меньшевика дореволюционной поры. Оказалось, Голубев был твёрдым правым эсером. Узнав гостя, обрадовался:

— Здравствуйте!.. Никак снова проблема с крышей?..

— О других пекусь. Вдруг понадобится? Так хотел бы узнать, хорошо ли её подновили к зиме? Вчера господин Агарев похвалился, будто впервые свершил такой подвиг.

— Воистину... Прямо подарок судьбы. С чего бы сия благодать? — задумался Голубев и, тщательно заострив нервными пальцами правый ус, поинтересовался: — А вы теперь, извините, кто?

— Редактор «Красного знамени». Читаете на досуге?

— Как же, как же... Служба вполне позволяет смаковать ваши перлы. Что ж, грех уклоняться от перста судьбы. Кого ещё осенит посвятить нам доброе слово... Прошу оценить наш труд...

Революционные патрули вынудили замереть городских уголовников или податься в другие места. Шпана, занимала всего одну камеру. В остальных, до черна обшарпанных вдоль нар и гнетущих уже своим видом, было непривычно пусто, чисто. А главное — за минувшее время совершенно выветрился многолетний смрад заживо гнивших людей. Но трогательной заботы Агарева удостоился лишь верхний этаж, где находились одиночки, тщательно выбеленные с купоросом. Рамы, полы и двери коридора лоснились от свежей охры. Железные койки были обильно промазаны керосином. Очумевшие клопы кое-где ещё сыпались на цементный пол. Некоторые убились от падения или замерли в обмороке. Легковесная мелочь, похожая на ржавую пыль, увечно шевелилась, пытаясь уползти от гибели. За это упущение Голубев сурово кольнул взглядом сонного надзирателя. Целые окна хорошо держали тепло починенных печей. Пётр довольно усмехнулся:

— Впрямь для себя порадели...

— Кто знает, кто знает... От сумы да от тюрьмы зарока нет, — проявил Голубев свою эсеровскую суть и резонно предложил: — Коль вы тут, может, присмотрите камеру для себя? По старому знакомству дам любую. Пока свободны.

— Благодарю за честь. Авось пронесёт. К тому же надо написать об этой благодати. Ведь больше никто не удосужится, — всё-таки уклонился Пётр от лестного предложения, спросив: — Как вы сюда попали?

— Революция-с!.. Мигом вознесла обычного учителя гимназии Сибирцевых в их высокосковородие, обязанного бдить, дабы тут не очутился честный человек.

— М-да, совершенно другой идеал, чем у вашего предшественника Высоцкого, натурального ирода. Кстати, где он сейчас? Поди ж забился в тайгу и боится смахнуть с собственного носа даже комара.

— Отнюдь... Высоцкий знал, где скрыться от возможной мести политических, а потому добровольно рванул на фронт. И есть слух, будто стал аж генералом!

— За блестящую сдачу немцам Риги или — себя?

— Гм, на что ещё способны подобные кретины...

— Да кто ж заставляет Херенского иметь их целую свиту?

Время не позволило продолжить злободневный разговор.

Узнав, что уже полдень, Пётр кинулся вон: пора выступать в порту. На улице пуржило. Ветер валил с ног. Хоть ползи. К тому же — вслепую. Прямо сам рок не пускал к грузчикам, которые сейчас могли вволю послушать его и основательно всё обсудить. Одновременно что-то магнитом тянуло в редакцию. Решил уже оттуда вместе с Григорием Раевым посетовать на эсеро-меньшевистские пакости стихии.

Арнольд явно тоже где-то плутал. Дуя на озябшие руки, Пётр побрёл в редакцию. Едва попросил телефонистку дать Раева, — приоткрылась дверь. В щель заглянула женщина в чёрной шляпке с опущенной вуалью. Пересилив робость, она мгновенно очутилась у стола, подала бланк телеграммы и так стремительно повернулась, что Пётр не успел это заметить. Если бы не серый бланк да не веер брызг с чёрного плаща на яичном полу, — гостья могла показаться видением. Он озадаченно развернул телеграмму и завопил в трубку:

— Ур-ра-а-а-а, Гриша, ура-а-а-а! Слушай: «Всем! Всем! Всем! К гражданам России! Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов — Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона. Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание советского правительства, — это дело обеспечено. Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян! Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов. 25 октября 1917 года». Всё понял? Ур-р-ра-а-а-а! Да здравствует наша заветная революция!

Повесив трубку, Пётр пустился в пляс. Потом кинулся к нахохленным друзьям. Костя с мальчишеским взвизгом бросился к нему на грудь, осыпал поцелуями. Грузный Воронин, старый большевик и комиссар гарнизона, уважаемый за справедливость даже генералами, — с маху двинул на затылок серую солдатскую папаху и трижды медленно перекрестился. Молча глядел то на ликующего Петра, то — на Костю, который с воплями вихрем носился по комнате, да тяжко вздыхал, глотая слёзы. Наконец белым призраком появился Арнольд. Удивлённо снял чудом уцелевшую на голове шляпу и, собирая ладонью снег, улыбнулся: