Камни серыми, чёрными, жёлтыми бочками выдавались из стены опять приютившего её дома. Знакомый издавна булыжник блестел холодной влагой нудного дождя, не прекращавшегося с того времени, когда она покинула дом Вертфаста и, плутая в безысходности по захолустным улочкам, пришла к своей старой знакомой — огневой бабе, когда-то продавшей её за льготу беспошлинной торговли. Входя в этот дом, все силы и умение отдала она на то, чтобы предстать на пороге другой — не той, что прежде, а сильной, поднявшейся, урвавшей кусок сытой и привольной жизни. Но от владелицы теперешнего её крова последовал вопрос, второй, и Ргея разрыдалась, коря себя, всех, город, нечаянный или предрешённый злой умысел судьбы...

Дала хозяйке денег, сказала, что проживёт тут неопределённый срок. Вечером пили дорогое вино, слезились обе, винились по очереди, жаловались до исступления и причитали, причитали... Ох, и досталось тогда Саросу — гордому царю, не понимающему и небольшой женской малости глупцу! «Чем я виновата, о боги? Так и проживу девкой, подстилкой, ласковой тёлкой, готовой за сенцо раскорячиться, за ржаную горбушку с солью помычать и ресницами длинными похлопать... Нет выхода для меня, несчастной!» — кричала тогда надрывно Ргея. Хозяйка подливала вина и жалела, и обещала найти-таки выход, коль само собой всё не образуется...

Вертфаст и Иегуды после ухода из города последнего халана спрашивали-добивались у воротников и зевак: не выходила ли к варварам девица молодая?.. Кто-то кого-то видел — желали быть полезными большим людям; кто-то извинялся за недосмотр и предполагал возможное: искали понимания у истцов — мол, тут такое творилось, что не углядеть было за девками разными... Утешения ищущим не доставляло ни то, ни другое...

Вспомнив, что портовые ворота открывались тогда лишь по требованию и в присутствии Вертфаста и Спора, порешили: девице одинокой не могло прийти в голову покинуть стены крепости. Тогда искатели пошли по городу.

Был Вертфаст и у той торговки, но женщина ответствовала, что у неё никого нет. Искупала, что ли, давний грех?.. Поиски Ргеи на том не остановились — русский боярин и персидский купец в компании преданных молодчиков денно и нощно рыскали по городу...

Сарос в войско града принят не был — нечем платить и тем, кто есть...

Удовлетворённый хотя бы уж тем, что не опознан, венценосный гот пришёл к управляющему артелью землекопов и носильщиков. Посмотрев на суровый вид огромного батрака, не зная, как с таким звероподобным человеком, обладавшим к тому мечом, достойным любого боярина, иметь дело, управ насторожился и также отказал Саросу в его прошении.

Но остаться в городе было необходимо, и растерянный гот, готовый любого встречного ударить-рубануть ни за что, ни про что, широким шагом вошёл в бедняцкие кварталы, надеясь сыскать прибежище хоть на ближайшую ночь. Глаза его закрывались сами собой, ломил пустой желудок — Сарос в последнее время практически ничего не ел, одолевала неприятная зевота. Головокружение, ощущение безысходности отнимали последние силы. С дрожью в ногах, с сердцем, полным беспросветной досады, он вставал перед дверьми, чтобы кто-то, увидев его, впустил погреться и поспать. Но все дома тут казались нежилыми, человека с мечом никто не хотел приютить...

За дверями одного из обиталищ-мазанок слышался дружный детский переполох. Несмотря на внушения раздражённого женского голоса, игривая возня не успокаивалась. Сарос прислонился ухом к припёртой створке, послушал и дёрнул за шершавое кольцо. Внутри на миг всё стихло, но разыгравшаяся детвора остановиться совсем была не в силах. Послышались смешки, потом выкрики и вновь смешки.

Гот толкнул дверь плечом, покричал, бросил смущённый взгляд на тихую улочку. Погромче призвал отворить, несколько раз стукнул по косяку над головой. Дети за дверью всполошились и, опрокинув что-то, отбежали в угол своего затаившегося теперь жилища. Женский срывающийся голос попросил уйти и никого тут не пугать. Сарос, однако, был настойчив.

Навесы скрипнули, в узкий проём высунулись женские нос и глаз. Гостю задали вопрос, но он лишь повторил просьбу войти. Хозяйка, заметив на улице вышедшего на шум соседа, с мольбой обратилась к нему. Сарос, прекрасно понимая, что будет дальше, сошёл с порожка и уселся на остов старой бочки.

Сосед созвал народ. Люди к Саросу близко не приближались — изучали, что-то советовали молодой женщине, коя, осмелев, накинула на плечи шаль и вышла на порог, заслонив собою дверь.

После недолгих пересудов кое-кто ушёл, кто-то остался. Один настырный горожанин, всячески обращая на себя внимание, предлагал пойти с ним.

Сарос — человек догадливый — приблизился к хозяюшке сего двора, из кишеня, что был в котомке на поясе возле командирского бычьего рога, достал увесистую золотую блямбу, оказавшуюся монетой одной заморской страны, и от посторонних доглядов подальше показал её женщине.

Та, сморгнув, стала вглядываться в брови, глаза, уста гостя. Властный, но добрый лик варвара не дёрнулся ни единым мускулом; очи — светлы, влажны, просты... А тусклая монета закрывала почти всю огромную ладонь!

Женщина вздохнула, пропустила постояльца в дом и извинилась перед соседями...

Детишек было не меньше полудюжины. Все они стали подтягиваться к большому дядьке. На своём языке старшенькие допытывались у него, чьего племени человек он будет: фракиец ли, язиг, иль аорс из халанских земель? Не разобрав ни полслова, Сарос вручил золотой не прекратившей его наблюдать матушке неугомонного семейства.

Гот хотел усесться и стянуть разбухшие на ногах лосины, потому, не дожидаясь приглашения, углядев в комнате большую лежанку, проскрипел туда и ухнулся на неё. Кровать качнулась и прогнулась. Утерев мокрое лицо изнанкой корзнища, принялся, не спеша, стягивать длинные сапоги. Под взглядами любопытных зрителей повалился на бок и закинул на кровать измученные красные ноги. Всё, что было прицеплено к его поясу, подмялось великим телом, брякнуло, вытянулось небрежно рядышком. Постояльцу ни до чего не было дела.

В таком положении его и застали на подмогу прибежавшие в дом сестры и дочки её родители и два брата. Отец и мать застыли в дверном проёме между тёплой прихожей и прохладной комнатой, в одночасье пропахшей обилием кожаных походных одежд, а братья лихо влетели в занятую незнакомцем семейную опочивальню.

Сарос лицезрел ворвавшихся, не шевелясь. Шмыгнул носом, что для него означало напряжённую думу, отцепил от пояса меч и бросил его к ногам возмущённых братьев.

Меч никто не тронул. Отстраняя круглые головёнки ребятишек, вернулись к очагу, где продолжала свою вкусную стряпню одинокая женщина.

Большей частью времени находящаяся без мужа — наёмного ратника, коренная горожанка не спешила объясняться с роднёй. Взволнованная мать заглядывала дочери в лицо и просила своего несказанно возмущённого старика подождать с оскорблениями их чудесного чада. Братья посматривали издалека на бесцеремонного гостя, похожего на прибредшего медведя, призывали сестру к ответу за поступок. Отвернувшись от всех, молодка вытерла руки о передник и из ящичка с остатками каменного угля достала завёрнутую в тряпичку монету.

Никто сразу и не сообразил, что показывает им непослушная сродственница. Боги, что за чудеса?! Золото! И как же его много!

Четыре головы склонились над кругляшом, на поверхности которого красовался красно-жёлтый барельеф загадочного царька с пером в шапке.

Хозяюшка корпела над котлом, поглядывала на недвижимого гостя. Подошла к нему, заглянула в лицо — спит. Подняла меч и повесила в головах благодетеля на крюк, подумав: «Такой бы богач увёз меня с детьми — я бы расстаралась для него, как смогла! Мама порадовалась бы».

В помещении, совместившем прихожую, кухню, кладовую, слышались одобрительные отзывы об удаче и о праве каждой хозяйки впустить в свой дом любого — на своё разумное усмотрение. В свете приобретения бесспорного богатства все отклики подтверждали удачливость чужого сокровища. (У русских искони «чужим сокровищем» считалась милая доченька.)